Михаил Белиловский - Поведай сыну своему Страница 27

Отчего ты спросишь,

Я всегда в печали,

Слезы подступая,

Льются через край.

У меня есть сердце,

А у сердца песня,

А у песни тайна, тайна эта - ты.

После первого купания Мендл и Ульяна лежали на песчаном пригорке, смотрели на проплывающие мимо лодки, баржи, а иногда и пароходы. Хорошо было совсем расслабиться и говорить о том, что взбредет в голову.

- Мен, а Мен! Почему тебя называют человеком? Разве просто так не видно, что ты человек?

- Видно, - коротко ответил Мендель.

- А вот и не видно, - стукнула маленьким своим кулачком по песку Ульяна.

- Вроде мы недавно здесь, а ты, кажется, уже перегрелась на солнышке.

- Нет, это просто возмутительно: я умираю от жажды, а он меня еще и оскорбляет.

Мендель вытащил из кармана брюк монету, подошел к стоящему рядом лотку и вернулся к Ульяне со стаканом шипящей газировки.

Она отхлебнула глоток и продолжала свое.

- Теперь я вижу - ты действительно "Мен", - что тебе на английском, на немецком и даже на твоем родном, еврейском.

Мендл вдруг громко засмеялся.

- Ты чего?

- Я вспомнил, как меня выгнали с урока немецкого языка.

- За что же?

- Помнишь Генриховну?

- Как же, "Сушеную Воблу"? Такое не забудешь.

- Она дала мне прочитать и перевести абзац с немецкого. А я пыхтел, пыхтел, аж вспотел, потерял нить и вместо слова "социализм" случайно употребил слово "капитализм" и получилось: - Мендл оглянулся вокруг и убавил голос, - "...только капитализм может по-настоящему обеспечить свободу личности..."

Ульяна громко засмеялась.

- А она что?

- Завизжала, как будто ее полоснули ножом: "Вон из класса!"

Ульяна еще громче зашлась и долго не могла угомониться. А потом сквозь смех:

- Ты, Мендель, всегда нет-нет, да чего-нибудь перепутаешь!

- Ну вот, тебе только расскажи, так ты тут же и пойдешь полоскать человека.

- Вовсе нет. Я еще до того, как ты рассказал эту историю, когда увидела тебя со стаканом в руке...

- Ну и что? Ты, кажется, умирала от жажды...

- Совсем не то. - Ульяна продолжала давиться смехом. - Ты забыл, как мы ставили в клубе коммуны чеховского "Медведя"? Как мы все вместе с Эвелиной Матвеевной готовились и переживали. В начале все шло как нельзя лучше и она, стоя за кулисами, просто сияла от счастья, радовалась за нас. В зале ведь было много зрителей и родители наши.

- Помню, как же! - оживился Мендл. - Я играл роль Луки, слуги. А что? Вначале я очень здорово играл, вел с тобой, помещицей, довольно длинный диалог, и без всякой запинки. Но я очень волновался, в особенности за кулисами. Там была подготовлена рюмка с водой, с которой я должен был скоро выйти на сцену. Я почему-то очень боялся, что ее может кто-нибудь опрокинуть.

- Ха-ха-ха! - громко звенел Ульянин голос. - Теперь мне понятно, почему ты раньше времени приперся с ней на сцену!

- Слышу, со сцены зовут меня "Человек!", и я вместо того, чтобы выйти на сцену и спросить: "Чего вам?", схватил от волнения рюмку - и на выход. И тут же понял, что дал маху. Запнулся, стою с этой дурацкой рюмкой и слышу убийственное для меня - "Дай рюмку водки!"

- Тут ты - "Пожалуйста!" и протянул рюмку. Зал буквально взорвался от хохота и апплодисментов.

- А что, в тот вечер мне больше всех досталось внимания, - Мендл скромно улыбнулся.

- Это уж точно.

Неожиданно Ульяна вскочила на ноги и стремглав припустилась к воде. Мендель за ней. Тяжелые послеполуденные воды Днепра с брызгами расступились перед ними, поглотив их тела. Водная стихия обоим была не страшна - тот, кто родился на раздольных зеленых берегах красавицы Раставицы, не может не владеть искусством плавания. Мендл нырнул с головой и схватил Ульяну за ногу. За что был тут же наказан. Она ловко вывернулась и в тот момент, когда Мендл, истощив свой запас воздуха в легких, стал выныривать, схватила его за голову, навалилась всем телом и заставила его еще раз уйти под воду.

- Держись, Уля, - закричал, кашляя, Мендель, - такие вещи не проходят безнаказанно.

Но она уже ринулась вперед и вовремя выскочила на берег.

Они молча лежали рядом, тяжело дыша.

- Мен, - Ульяна лежала на спине и смотрела вверх, - ты когда-нибудь любил по-настоящему?

Долго не было ответа. Вопрос оказался неожиданным для него. И потом, что значит "по-настоящему"?

- Помнишь, когда я был в восьмом классе, - начал он, вспоминая на ходу, - мне за активную общественную работу дали путевку в пионерский лагерь в Ворзель? Однажды мы выстроились на линейке. На противоположной стороне площадки к нам лицом - другой отряд. И там стоит девушка. Представляешь, глаза, которые затмевают все вокруг. Ничего больше не существует. Огромные, голубые, как небо...

- Ну ладно тебе расписывать! Вы встречались?

- Две недели подряд, пока я там был, я думал о ней. И даже ночью.

- И все?

- Нет, не все. В день отъезда мы все приодетые вышли к автобусу. Я посмотрел в ее сторону и со жгучей тоской подумал, неужели я больше ее никогда не увижу? Я все время смотрел в ее сторону. А когда она садилась в автобус, я заметил... - Мендл остановился в нерешительности, взвешивая, как отнесется Ульяна к тому, что он намерен сейчас сказать.

- Что же ты заметил? - с некоторым раздражением прозвучал голос Ульяны.

- Я увидел, что чулок у нее на правой ноге спущен.

Брошенный в сторону Менделя Ульянин взгляд говорил: "В своем ли ты уме, друг мой?"

- После этого я никогда больше о ней не думал.

С правой стороны на реке раздался протяжный, низкий, глухой гудок приближающегося парохода.

В их разговоре наступила длинная пауза. Каждый думал о своем. Заложив руки за спину, смотрели в небо.

- А я любила и до сих пор люблю... - простые слова Ульяны обращены были к небесам, словно клятва, - я очень люблю Наума... И забыть его не могу.

Потом добавила с печальной виноватой улыбкой:

- Не успела я ему об этом сказать.

На фоне темно-зеленой растительности высокого правого берега Днепра белоснежный длинный пароход плыл медленно и торжественно, словно пришел из далекой древней легенды.

- Эх, да что там! - Ульяна резко приподнялась, уперлась руками в песок и повернулась к Менделю. - Ты мне лучше расскажи, как ты однажды, после выпускного вечера, в слякоть, дождь и кромешную темень вздумал меня проводить домой, за два километра, до самой Баламутовки, хотя хорошо знал, что вызвался это сделать твой близкий друг Грыбинский.

- Знаешь, как мне жалко стало тебя, когда я увидел - ты стоишь в стороне и ждешь его, а этот помешанный на поэзии стихоплет развел длинный спор с Эвелиной Матвеевной, доказывая ей, что Пушкин при жизни не был так популярен, как после его трагической смерти. Но постой, - спохватился Мендл, - может быть, ты мне объяснишь, почему ты так легко и сразу согласилась, чтобы я тебя проводил вместо Бориса? А?

- Мен, - назидательно начала Ульяна, - ты еще совсем молод и не имеешь ни малейшего понятия о том, что такое женская душа.

Ульяна вдруг начала кататься по пляжу и громко смеяться.

- Теперь у меня уже нет никакого сомнения в том, что избыток солнца дурно на тебя влияет, - произнес Мендл.

- Все, все, мы уходим. Но дай мне вспомнить последнее, ну, пожалуйста! - взмолилась Ульяна и, сидя на песке, продолжала. - Значит так, стоим мы с тобой в ночной темноте у моей калитки, прощаемся, и вдруг шлепающие в глубокой дорожной грязи решительные шаги. Еще мгновенье, и перед нами Борька во всей своей красе. Ну, думаю, не без женской гордости в душе, - дуэль неизбежна. А что? Разве это не звучит, - Ульяна вскочила на ноги и стала в позу. - По-моему, здорово: "Дуэль в селе Баламутовка на берегу Раставицы"...

- Ну, хватит, собирайся, - взмолился Мендл.

- Постой, постой! Ха-ха-ха! - не унималась Ульяна. - А пистолетов-то нет! И вы с Борькой выдергиваете из тына-ограды по палке и ты поешь арию "Паду-у ли я кiлком пропертий?"

- Мы можем опоздать на паром.

Наконец, Ульяна успокоилась, глубоко и шумно вздохнула:

- Увы! Ты только пролепетал что-то вроде: "меня ждут дома" - и...

- Ну, знаешь, ты еще тоже довольно молода и мало что понимаешь в настоящей мужской дружбе.

Эти два-три часа пребывания на пляже были ими почти полностью посвящены воспоминаниям школьных лет, проведенных в своем родном Ружине.

Вполне вероятно, что человек наделен еще одним - шестым чувством, которое называется предчувствием. Они вспоминали друзей, учителей, родителей и в свои только лишь восемнадцать лет как бы подводили черту своей юности, неосознанно предчувствуя, что их молодости предписана впереди лишь одна, одна-единственная неделя, и... последняя.

Перед тем, как покинуть пляж, они переоделись в раздевалке.

Мендл справился раньше и, поджидая Ульяну, стоял в стороне в синем костюме и полосатом галстуке, которые, провисев в шкафу семь лет после смерти отца, достались ему по наследству.

Солнце вышло из-за небольшого облака как раз тогда, когда Ульяна появилась в легком, голубом цветастом платье, в туфлях на высоком каблуке.