Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1) Страница 27

Поднеся к глазам заявление Рухсары, он удовлетворенно хмыкнул.

— Ну, разумеется, милочка, твоя просьба не останется без последствий… Но и мою просьбу ты обязана, клянусь аллахом, удовлетворить щедро и незамедлительно!

В этот момент сильно постучали в дверь.

Рухсара, благовоспитанная застенчивая Сачлы, конечно, так не могла бы ломиться, и Гашем гаркнул:

— Войдите!

С пакетом в руке вошел сумрачный Кеса; нижняя губа его подметала пол, верхняя слизывала паутину с потолка.

— Что там у тебя, ай, безбородый?

— Да вот шел мимо почты, сказали, что вам срочный пакет из Баку!.. промямлил Кеса.

Выхватив у него конверт, Гашем бросил взгляд на обратный адрес и в бешенстве скривился: письмо-то от Лейлы…

— Что за дурацкие шутки среди ночи! До утра не мог подождать? Всюду суешь свой носище!

— Мне-то что!.. Велели, я и принес.

— "Велели, велели", — передразнил его Субханвердизаде. — Сказал бы, что председатель серьезно болен! Или тебе зурна нужна? Балбес, сын балбеса! Погоди, встану со смертного одра и подвяжу тебе хвост!..

"Аллах раскрыл передо мною двери рая, а, как видно, придется пасти свиней!" — подумал Кеса.

— Убирайся и никого ко мне не пропускай! Чего хлопаешь глазами, как баран при блеске ножа?

— А доктора?

— И доктора не пускай! — взбивая в чашечке мыльную пену, распорядился Субханвердизаде.

— А… эту самую?

— "Эту самую", конечно, пропусти, — пряча глаза, сказал Гашем.

Убедившись, что Кеса выкатился в сад, он рывком разорвал конверт.

"Гашем!

Теперь не время говорить о твоем поступке. Навязываться, вешаться на твою шею я не намерена. Как видишь, не умерла, имею хоть и черствый, но собственный кусок хлеба. Но все-таки тебе надо было бы помнить о трех малолетних детях. Если б тебя не было в живых, то я отдала бы несчастных в детдом, а сама поступила бы на фабрику. Хотя уж скоро два года, как ты не пишешь и не шлешь денег, но я то ведь знаю, что ты жив здоров. Да, из-за тебя я плету косы из черных и белых волос. Из-за тебя мой стройный стан согнулся, а очи мои потускнели. Но речь идет не обо мне, а о твоих детях. Пришлось продать все, что покупали старьевщики. Теперь в квартире хоть шаром покати. Если я не получу от тебя денег, то отведу детей в детдом, где всем людям объявлю, что их отец Гашем Субханвердизаде окочурился в горах…"

Задохнувшись от гнева, Гашем смял в кулаке письмо. Острее всего уязвило это злое слово: "окочурился".

"Окочурился". Это грубое выражение жены обрушилось на Гашема, как дубинка чабана на взбесившегося пса. Ну, предположим, что Гашем Субханвердизаде действительно "окочурил-ся", значит, с покойника взятки гладки, и пусть седая, в черном платье Лейла с тремя маленькими девочками оставит его окончательно в покое. Если семейная жизнь состояла из сплошных скандалов, стычек, попреков, слез, то, конечно, любой уважающий себя мужчина сбежит без оглядки! Это не жизнь, а нищенское прозябание! Отказаться от нежности милой девушки с длинными косами — значит уподобиться волу в ярме, а Гашем родился не каменным, он жаждет упиваться всеми дарами жизни.

Выбитый из колеи, Субханвердизаде действовал бритвой, как неумелый косарь тупой косою, и вскоре его мрачное лицо украсилось шрамами и царапинами. Схватив со столика ножницы, он принялся подстригать и подправлять усы, но и тут дело не пошло на лад — усы топорщились, как старая сапожная щетка… Обвинив во всех неудачах Лейлу, он осыпал ее неистовой бранью.

Стоявший у крыльца Кеса услышал чьи-то легкие шаги и, оглянувшись, заметил идущую от калитки Рухсару.

Доктор Баладжаев преднамеренно заставил девушку принимать вечером больных в поликлинике и только сейчас, в самую темень, послал ставить банки председателю исполкома.

— Салам, ами-джан! — ласково поздоровалась Рухсара.

— Салам, салам, дочка, — хмуро ответил Кеса. — А как чувствует себя маленькая Гюлюш?

— Поправится! Теперь уж ясно, что поправится.

Заслышав мелодичный голосок Сачлы на терраске, Гашем проворно нырнул под одеяло, не забыв в последний раз побрызгать одеколоном себе лицо и руки, а заодно и подушку, и коврик перед кроватью.

— Войдите, войдите! — нараспев протянул он, словно задыхался то ли от непереносимых страданий, то ли от духоты. А когда Рухсара подошла поближе, Гашем посочувствовал: — Измучились вы со мною, бедняжка!.. Причиняю вам такую уйму беспокойств. Но, конечно, — он сделал строгое лицо, — конечно, если б не ваша заботливость, я давно уже умер бы. Есть в народе мудрая пословица: "Отпусти рыбу в море — она не узнает о твоем благодеянии, но аллах запомнит!.." Не так ли, Рухсара-ханум?

Рухсара, так и не присев на предложенный ей стул, опустила в душевном смятении голову. Эти ежевечерние, загадочные, словно что-то сулящие ей речи и угнетали, и волновали девушку. Она не понимала, и это было вполне естественным, чего же добивается председатель, куда он клонит?

А Субханвердизаде наслаждался собственным красноречием:

— Значит, добро вознаграждай тоже добром! На внимание отвечай признательностью! "Молочная каша вкусна, если ты ею попотчевал сегодня друга. А завтра он угостит тебя!.." В личной жизни я, ханум, таков, это мой характер, моя суть! Живу одиноко, не имею на свете ни одного близкого существа, а сердце мое скорбит, ведь ему тоже требуется уважение, верность, любовь… За всю свою жизнь я не только не причинил никому зла, но даже за зло платил людям добром, да, да! В этом-то и состоит, ханум, благородство. Вот как умно сказано о великодушии человека в этой книге… — Он вытащил из-под подушки книгу в надтреснутом переплете, но Рухсара не потянулась за нею, как ждал Гашем.

Она терялась в догадках, для чего именно ее вызывает к себе так поздно председатель исполкома — лицо в районе известное и весьма уважаемое, — каков же потаенный смысл его словоизлияний? Девушка замечала, что некоторые речи Субханверди-заде — набор бессвязных пышно-звонких слов, но как-то стеснялась утвердиться в этой своей догадке.

А Субханвердизаде увлекся и продолжал со все возрастающим нажимом:

— Капитализм страшен тем, что там людям платят злом за добрые деяния… Вот батраки прилежно трудятся в усадьбах беков, рабочие — на заводах, нефтепромыслах, принося прибыли хозяевам. А ответно они получают от буржуев, от беков лишь одно зло — нищенскую зарплату, унижения и издевательства! Не так ли? Потому-то я противник всяческой эксплуатации человека человеком. — Взяв с подоконника заявление Рухсары, перекрещенное его собственной резолюцией, Гашем сказал великодушно: — Полагаю, что теперь вам повысят зарплату до шестисот рублей. Не подумайте, что это гонорар за визит, кажется, так говорится у врачей. Это — жертвенный дар к стопам девушки-врача.

— Благодарю вас, — сказала Рухсара дрогнувшим голосом. — Я буду стараться, чтобы оправдать такую награду. Вообще-то, товарищ Субханвердизаде, мне и сейчас на жизнь хватало, но ведь я вам рассказывала: мама больная, сестры. Им тяжело без моей помощи!

Тем временем Гашем вытащил из-под тюфяка отрез синего шевиота, ловко, как многоопытный приказчик, встряхнул, чтобы с шелестящим шорохом ярко окрашенная материя ручьем пролилась перед Рухсарой и — по его расчетам — окончательно ослепила девушку.

— С юности я стал решительным противником частной собственности, беспечно смеясь, сказал Гашем. — Если наша великая цель — построение нового общества, то не мне ли уже сейчас выпала честь претворять в жизнь благородные новые принципы? Не так ли?.. И посему я думаю, что такой замечательный шевиот должен по праву украсить красивую девушку, такую, как вы, сестра Сачлы, а не болтаться мешком на моем тощем теле, хе-хе!.. Пешкеш (Пешкеш — подарок ред.), прошу вас, примите, — изящным жестом он протянул отрез Рухсаре.

Та не нашлась что ответить и быстро отдернула руку.

— А вот эта толика денег на портниху, — продолжал Субханвердизаде, вытаскивая из-под подушки конверт: в нем хранились до поры до времени остатки пяти тысяч, принесенных некогда Бесиратом Нейматуллаевым. — Но положите подарок в чемоданчик — благоразумно заметил он, — чтобы собака не учуяла и не залаяла!..

Рухсара окончательно растерялась, не сознавала, как ей вести себя: то ли благодарить, то ли рассердиться.

— Охвостья буржуазии разлагаются, как падаль, и отравляют чистый горный воздух тлетворным запахом! — безумолчно стрекотал Гашем. — И посему кое-что нужно держать в секрете, сестрица Сачлы… Таковы уж законы жизни. И муж, даже самый любящий, вынужден хранить в тайне от жены некоторые свои деяния… и дражайшая его супруга тоже не распускает языка, отмалчивается, хоронится! А ведь еще существует и государственная тайна. Так и получается, что тайна основа основ, фундамент общества. И тот, кто умеет беречь тайну, — ангел, тот, кто трезвонит на перекрестке о великом или малом, — шайтан. Вероятно, вы еще не убедились в этом на собственном опыте, детка?