Сергей Клычков - Сахарный немец Страница 27

- Понимаешь?..- спрашивает цыганка.

- Нет, цыганка-гадалка,- говорит Зайчик,- не понимаю пока... Это что же мне выходит: на балу, что ли, танцевать?..

- А на гитаре ты умеешь играть?- спрашивает цыганка...

- Нет,- отвечает Зайчик,- умел когда-то, когда к отцу Никанору ходил часто в гости, а тепер позабыл, как и в руки берут...

- Напрасно, молодой хозяин,- отвечает цыганка,- девицы очень любят гитару, играют они с нашим братом хитрые штуки...

- Ты это, цыганка, при Клашу со мной?..- спрашивает ее Зайчик...

- Нет,- цыганка отвечает,- с Клашей сыграл ты сам хитрую штуку...

- Не великая хитрость: любить!

- Любовь, как стрела, молодой хозяин... как стрела: пота и жив человек, покуль она в сердце торчит - вынешь: смерть!

У Зайчика прыгнуло сердце, как белка на сук, и он схватился за грудь, а цыганка взяла его руку и от груди отвела:

- Ты не видишь здесь тайного смысла, протри лучше глаза, погляди хорошенько.

- Я вижу, что короли и дамы танцуют...

- Ты, молодой хозяин, смотришь на масть,- цыганка ему говорит и водит по картам рукою,- ты смотришь на масть, а надо на крап больше глядеть...

Зайчик протер глаза рукавом, приподнялся на локоть, приложил другую руку к глазам и смотрит, сощуривши глаз...

- Не щурься,- учит цыганка,- гляди, как кот на сметану...

- Гляжу,- тихо Зайчик ей отвечает...

- Видишь,- спрашивает цыганка,- по крапу льется вода, и все короли в воде тонут...

- Вижу,- говорит Зайчик...

- Видишь,- спрашивает цыганка,- одну руку дамы держат у сердца, а в другой белым платочком глаза утирают...

- Вижу,- говорит Зайчик...

- Ну, вот,- улыбается цыганка,- значит, ты видишь сейчас свое счастье...

- Ты, цыганка-гадалка,- говорит Зайчик обиженно,- мне плохо гадаешь: все время тебя отгадывать надо...

- Это,- улыбается Зайчику цыганка,- ты, должно быть, спросонок своего счастья не разглядел... счастливый счастья не видит! Только нищий хорошо видит суму, хотя у него и нет глаз на затылке!

- Нет,- говорит Зайчик,- видно, я без счастья родился - вижу только, как короли в воде тонут, а дамы в белые платочки плачут...

Цыганка опять взяла Зайчика за руку, смотрит на него, словно разглядывает,- счастливый он или несчастный, а из глаз так и падают звезды за кофту, где дышит высокая смуглая грудь и от дыханья идет холодок и истома, какие плывут поутру, когда еще не занялась заря...

- Скажи, молодой хозяин,- спрашивает его цыганка,- что человеку всего дороже?

Зайчик посмотрел опять на карты, как короли тонут да дамы плачут в платочки, вспомнил, как дезиков порют, и как не хочется всем умирать неизвестно за что, смекнул и цыганке твердо ответил:

- Жизнь!

- Ну, вот,- говорит цыганка и карты рукою смешала,- догадался: тебе бы надо плавать вместе с другими, а ты вон под елью лежишь да у цыганки пытаешь судьбу...

- Вот как,- удивился Зайчик.

- Бойся, молодой хозяин,- поднялась цыганка и сунула карты за кофту,бойся всякой воды, горькой и соленой, простой и сычёной, пуще огня: огонь тебя не тронет, а в воде, если не пожале-ет судьба, и в ковшике, и в кумке, молодой хозяин, утонешь...

Сняла цыганка гитару, свернула соломенный мат, перекинула их за плечо и, отряхнувши с пылающей юбки еловые иглы и мох, сказала:

- Прощай!

ПОСЛЕДНЯЯ ТРОЙКА

Кудай-то, в сам-деле, Петр Еремеич девался...

Кто говорит, что Аксинья Егоровна в позадо-прошлом году его сама удавила на лестовке в темном чулане по злости и с камнем в мешке сунула в крещенскую прорубь в Дубну, кто - по другому: будто Петр Еремеич еще много за-раньше, весною на Волгу повез седока и там с седоком, с тройкой последних коней и последней кибиткой, посередине реки угодил в полынью и теперь на залихватской тройке катает водяного царя Вологню в перегоне от Кимры до самой Твери, а оттуда, нипочто сгоняв лошадей, значит, обратно: тешится старый мокрыга, катается с горя да скуки,- по Волге пошли пароходы, жестяные баржи с черною кровью, в рот и глаза ему гадют, спать не дают, а вода несет равнодушно и пароходное это дерьмо и по речному донцу катит песок золотой,- ну, старый мокрыжник и рад был Петру Еремеичу и подрядил его на круглое лето: у Кимры часто перевозчики в воде слышат бубенцы...

А Зайчик (как-то недавно я с ним о Петре Еремеиче вспомнил: сидели мы с ним за большой самогонной бутылью и говорили, что хороша стала теперь у нас самогонка и что за такой самогон-кой хорошо посидеть и прошлое вспомнить и добрым словом его помянуть!), так Зайчик клялся, божился, что Петр Еремеич уехал на тройке...

- Уехал,- говорит,- да и только... но куда вот...

Зайчик сказал, что забыл, и все водил рукой перед глазами, как будто хотел рассеять самогон- ный туман, туман голубой, какой стоит на лесной опушке только ранней весною: он, Петр Еремеич, будто, Зайчика вместе с собою тащил, да Зайчик того побоялся, что примут за дезика и вспорют корьем.

Долго водил рукой перед глазами:

- Есть, де, такая страна,- а какая - так и не вспомнил...

Я сначала ему не поверил, а потом, когда повернул большую бутыль вниз головкой и из нее упала на пол слезинка, махнул тоже на это рукой и увидел, что иначе быть не могло: Петр Еремеич поехал узнать, сплетка это иль правда и можно ль ему Аксинью в подать казне уплатить.

Хитрый мужик был Петр Еремеич, а тихой - словно теленок...

Зайчик рассказывал так:

Когда Зайчик под густою елкой проснулся, или, напротив - заснул, кто его знает, потому что понять его трудно, как и что случилось с ним за эту ночь,- Зайчик, может, совсем и не спал... только рано поутру цыганка-гадалка стояла еще пред глазами, и по лесу тихим звоном звенела гитара, и за лесом тихо занималась заря...

Зайчик хотел было еще кой о чем ее расспросить, но цыганка помахала ему цветистым платочком, улыбнулась ворожейкой улыбкой и развела низкие ветки рябины, словно открыла в рябиновый терем потаенную дверь...

Смотрит Зайчик, стоит возле ели рябина, на ней такие же листья, такого же цвета, как кофта с цветами и юбка с разводом, в которых цыганка была, и тянет рябина ему тонкую ветку, и в ветке, похожей на шитый рукав от рубашки, рдеет спелая красная кисть.

Зайчик с'ел эту кисть, на зарю покрестился и пошел снова по лесу бродить...

Чувствует Зайчик себя бодрым, веселым, счастливым, идет он по лесу, как по церкви жених в ожиданьи приезда невесты, и весело думать ему, что просыпаются птицы, что пробуждается жизнь, что теперь уж где-то далеко за рощей гитара цыганки звенит: то ли летят журавли, растянувшись отлетною лентой, то ли гуси гогочут с болота, спустившись покормиться в дороге на скорую руку, то ли за рощей серебряно звенит колокольчик - не поймешь, да и понимать было не надо...

Зайчик вышел на большую дорогу и пошел на зарю.

Тут-то вот Петр Еремеич его и нагнал:

- Мир дорогой, лесной человек,- кричит Петр Еремеич,- сторонись, задавлю-у!

- Мир дорогой, Петр Еремеич,- Зайчик ему отвечает.

- Куда собрался по рани такой? - спрашивает его ямщик, осадив лошадей и натянувши ременные струны.

- Да так вот: гуляю по лесу...

- Ну, если прогулкой: садись!..

Петр Еремеич протянул Зайчику руку, чтоб Зайчик в кибитку взобрался,Зайчик в кибитку вскочил: задымились хвосты у пристяжек, запел и заплакал в голубином клюву дуговой колоколь-чик, прощаясь на веки, должно быть, с родной стороной, и Зайчик, еле держась за бока у кибитки, глядит, как Петр Еремеич перебирает ременные струны, слушает, как поют под рукой у него волшебные гусли, как под старинные гусли Петр Еремеич ведет разговор...

- Уезжаю совсем, Микалаша...

- Что ты, Петр Еремеич?..

- Вчера в село прислали гумагу: немедля представить в Чагодуй лошадей, несмотря, что кобыла, что мерин...

- Значит: на хронте квасы...

- Известно...

- Гибнем, Петр Еремеич...

- Известно, а лошади при чем, при всем этом?

- На лошадях скорей убежишь...

- Нет, нет уж: лучше я на край света с лошадьми убегу...

- Знаешь: дезиков порют... корьем...

- Животину последнюю дать со двора?.. эх, Микалаша, так ли нас пороли отцы: не страшно!..

Петр Еремеич отвернулся от Зайчика, пришелся слегка кнутом по лошадиным хребтам и, вытянув руки, напружил в руках ременные струны...

Запели старинные гусли, закружились столетние сосны, излохматив зеленые патлы, закружи-лись столетние ели, завихри и зеленый пробор...

Будто это в хороводе кружатся парни и девки, справляя осенний праздник-отжинки, и парни бросают в девок еловые шишки: дескать, знай с кем дело имеешь, и девки от парней зеленым платочком закрывают лицо, а солнце на девок и парней из-за леса катит большое колесо и косы и кудри им золотит.

Смотрит Зайчик Петру Еремеичу в спину, слушает, как Петр Еремеич поет на широком облучке, как ему лесной хоровод подпевает, и рад бы Зайчик вместе с ними запеть под трехконные гусли с расписною дугой: на дуге воркуют два голубка, как живые, дуговое кольчико держат, куда повод продет и колокольцы разных голосов подобраны... да утренняя сладкая дрема зажала Зайчику рот и нежной истомной рукой повела по глазам...