Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров Страница 27

ясный огонь.

А ясный огонь, моя радость, найдешь без труда.

Неведомая волна подхватила и сбросила с кровати Антона — истосковавшуюся по теплу душу потянуло обогреться. Перед обшарпанной дверью чужого номера, он на секунду замер, раздумывая. Постучал вежливо и негромко. Знать бы Антону в какой тупик приведет его эта синяя дверь, может, поостерегся бы, убоялся судьбы и не тронул дверную ручку. Знать бы. Только кто наперед свою судьбу знает? По каким линиям на руке, по каким знакам на небосводе прочитать ее можно? И кому из нас, смертных, подарено такое умение? Что ты здесь потерял, моя радость? Куда ты идешь? Если бы сам знал Антон, может, и не постучал бы. Но он постучал и услышал: «Войдите».

И вот что я вам скажу, господа-товарищи: тесен мир. И хорошо, что тесен. Иначе как бы сошлись в тесном пространстве технический инспектор Миронов с инструктором культотдела Смирновой. Раньше десятки раз сталкивались они в коридорах совпрофа, кивали друг другу автоматически и проходили мимо, не запоминая личностей. В коридорах власти люди плохо видят друг друга.

- Здравствуйте, Татьяна Васильевна, — удивленно пробормотал Миронов. — Оказывается, это вы здесь в одиночестве тоскуете?

- От тоски мы и поем, — покраснела сквозь сумерки Смирнова и добавила, как бы извиняясь: — Вот влипла — аэропорт раскис, и самолеты не садятся. А «вертушка» неизвестно когда еще будет. Спасибо горничной: гитары не пожалела, а то бы и заняться нечем. Вот и пою в одиночестве…

- Вы так очаровательно скучаете, что мне захотелось потосковать вместе с вами. Можно? — Антон протянул руку к гитаре.

- Попробуйте, если получится, — не воспротивилась хозяйка и отдала инструмент. — А я считала, что все техинспекторы поголовно буки.

- Не все, не все, — заверил Антон, пристраиваясь на табурете. — Некоторые умеют и петь, и играть, и сочинять романсы. Вот, например:

«Мечусь по кругу, словно по манежу: Над головою свищет шамберьер. Бездельники, лентяи и невежды На мне повисли, словно бультерьер. Пред ними я себя не обнаружу И на лице не покажу испуг. А если захочу облегчить душу — То снова напрошусь в ваш теплый круг. Пусть говорят, что наша жизнь кругами Переплелась, что их не расплетешь. Но если поработаешь мозгами — В свой теплый круг, конечно, попадешь».

- Я никогда такой песни не слышала, — после небольшой паузы сказала Татьяна. — Это Кукин или Городницкий?

- Это Колонтаец, — слукавил Антон.

- Что-то я не знаю такого автора, — засомневалась Татьяна. — В нашем клубе его не поют, и в других не слышно.

- В ваших клубах вообще песен не слышно, — съязвил Антон. — Сегодня мы не на параде — мы к коммунизму на пути. В коммунистической бригаде с нами Ленин впереди… Весь репертуар и авторы официально согласованы и наперед известны. А великого барда и лирика нашей эпохи Колонтайца не знаете…

- Не знаю, — согласилась Татьяна. — Но не прочь поближе узнать.

- За этим дело не станет, — пообещал Антон и уточнил: а о каком клубе Вы мне говорили?

- О моем любимом, — загадочно улыбнулась Татьяна. — О клубе туристов-водников.

Вот уж этого от очаровательной и хрупкой на вид женщины Антон никак не ожидал услышать.

- Ого! — удивленно расширил он глаза. — И не страшно Вам в байдарке?

- Какие там страхи, — Татьяна красиво и доверительно улыбнулась Антону. — Байдарка по сравнению с обласом корыто. А я, можно сказать, в обласе выросла — в этих самых местах.

Не верил своим ушам Миронов: сидит рядом с ним обаятельная женщина, вполне светской наружности, прекрасно поет и мастерски играет на гитаре, а вдобавок профессионально гребет на байдарке и ходит в походы первой сложности по рекам Полярного Урала. Что-то сместилось в голове у Антона, и он не нашел лучшего, как спросить: «А муж?»

- Объелся груш, — как бы огорчилась Татьяна. — Мы с дочкой и без него обходимся, она уже большая. Однако, поздно уже — давайте расходиться:

«Перепеты все песни — расставаться пора,

И подернулась пеплом головешка костра…»

Это не головешка, а пылкая душа Антона серым пеплом подернулась. И не сегодня, а уже давно. А сегодня, как от свежего дуновения заискрила, чтобы вновь разгореться. Остаток ночи Колонтаец проворочался на своей скрипучей кровати: не выходила из головы яркая соседка. Ну кто бы в их чинной конторе мог догадаться, что она такая необыкновенная?

На другой день Антон с Татьяной гуляли по берегу, болтали о жизни и о работе, любимых книгах и музыке и о всяких разностях, о каких могут говорить между собой изголодавшиеся по теплу общения мужчина и женщина. Вечером в номере Татьяны они пили чай с твердым, как танковая броня, печеньем и болгарским айвовым джемом прошлогоднего завоза. Потом по очереди бренчали на гитаре и пели друг для друга свое любимое. Когда же забрезжили сумерки, Антон спросил Татьяну взглядом: «Я останусь» — «И не надейся! — твердо и вслух ответила она. — У меня на работе романов не было и не будет».

Дверь захлопнулась за спиной Миронова. Зато открылись глаза на собственную беспросветную жизнь. Открылись и долго не могли закрыться: опять он ворочался на тощем тюфячке и думал о женщине за стеной — зеркальном отражении его собственной неустроенности и духовного одиночества. С той же затаенной мечтой о переменах к лучшему, тем же романтизмом, с легким налетом авантюризма, но не того, каким его понимают агитаторы от «политпросвета», а берущим свое начало от латинского «аванти», что значит — вперед. Именно вперед, в леса, горы, и реки, к брезентовой палаточной демократии, за розовой туристской мечтой уходили от обыденной серости ребята в штормовках, чтобы на неограниченной регламентом свободе мерзнуть и мокнуть,