Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов Страница 27

— На прошлой неделе, — подхватил Леша, — в Географическом обществе я как раз слушал доклад Александра Сергеевича об Арбате. Так вот он утверждал, что одним из таких пригородов в XV веке был район, простиравшийся от Кремля до современного Садового кольца между речкой Сивкой, где сейчас переулок Сивцев Вражек, и Ермолаевским переулком.

Володя сделал голубя из какого-то листочка, валявшегося на полу, и запустил его с балкона. Мы следили за ним, пока он не скрылся за углом.

— А вот интересно, откуда это название — Арбат, — задумчиво сказал Слава, — столько здесь прожили, привыкли, а ведь есть какой-то смысл в этом слове.

— Конечно, — подтвердил Леша, — считают, что оно происходит от арабского слова «рабад» — во множественном числе «арбад», что как раз и означает пригороды, предместья. Помните, был такой историк, исследователь Москвы Сытин?

— Который написал о московских улицах?

— Ну да, так он уверял, что это слово принесли к нам с Востока «сурожские гости», купцы из Сурожа — современного Судака в Крыму, в середине века торговавшие с Персией, Аравией и другими странами.

— А я слышал, — возразил Володя, — что «арбат» по-татарски — «жертвоприношение».

— Да ерунда, — возмутилась Алена, — вот академик Строев…

— Что это еще за академик?

— Русский историк и археограф, член Петербургской академии наук, — холодно уточнила Алена, — так вот он считал, что название Арбата идет от татарского слова «арба», потому что здесь была слобода мастеровых Колымажного двора.

— А все же «предместья» больше подходят, — не согласился Леша, — помните, Александр Сергеевич водил нас на экскурсию в Крутицкое подворье? Ведь совсем другой район Москвы, а там есть улица Арбатец и Арбатецкие переулки. Они могли раньше считаться предместьями Крутиц — в те времена крупного центра.

…Солнце стояло уже довольно низко, но шум работы на трассе не затихал.

Мы провозились до темноты. Дело было в том, что сверху доски были закрашены, и когда с осторожностью, чтобы не повредить, отрывали их и переворачивали, оказывалось, что они сплошь в сучках. А когда набрали нужное количество, возникла еще одна проблема: как их нести. Слава предложил построиться таким образом, чтобы доски соединили нас в цепочку. По-видимому, это решение было оптимальным — нас только-только хватило, чтобы забрать все заготовки.

Самым сложным делом было форсирование оживленного тогда Арбата, но Слава и это предусмотрел: на середине улицы он заложил в рот три пальца и протяжно, как Соловей-разбойник, свистнул, а затем извлек из внутреннего кармана куртки маленький детский флажок и поднял его над головой.

Не мешкая, наша процессия пересекла Арбат и скрылась в Кривоарбатском переулке, гордо прошагав мимо милиционера, дежурившего возле сберегательной кассы, — ведь доски-то действительно были ничьи.

Лишь бронзовый рыцарь в нише третьего этажа углового дома задумчиво смотрел нам вслед…

Распиловкой досок, изготовлением металлического крепежа руководил преподаватель труда по прозвищу Генерал. Часть несложных деталей он поручил ребятам из младших классов. Не все ли равно, что они будут осваивать на уроках труда. Мы строго следили за их работой, отечески повторяя, что все содеянное достанется им в наследство, но должного восторга почему-то не наблюдали.

Александр Сергеевич часто заходил в мастерскую, осматривал нашу работу, давал указания, а затем увлекался, принимался сам строгать доски, выпиливать шпангоуты и уходил из школы поздно вечером, не замечая, что и пиджак и брюки были у него сплошь в стружках и опилках. Иногда ему приходили в голову новые идеи, и тогда мы тут же осуществляли их на практике.

Постепенно над верстаками нашей судоверфи красиво выгнулись форштевни пяти кораблей.

Но время поджимало. До традиционного майского похода по паводку на одной из подмосковных рек оставались считанные недели. Поэтому решено было подготовить к концу апреля одну-две новые лодки и отремонтировать часть старых.

Слава долго добивался у директора школы разрешения работать по воскресеньям, но тут Миша Булдаков чуть не сжег школу.

Дело было в субботу. Мы ремонтировали старые байдарки в бывшей котельной, проще говоря, из останков двух или трех делали одну. Миша принимал в этом самое горячее участие. Неожиданно в котельную вошла учительница истории Евгения Владимировна Шолохова. Все ее очень любили, но пуще того — боялись, поэтому стоит ли говорить, что Миша, дабы не огорчать ее, проворно сунул горящую сигарету за какую-то трубу и забыл о ней.

Как впоследствии выяснилось, труба была утеплена паклей, которая начала тлеть, но, к счастью, открытого огня не возникло. В понедельник школа была так наполнена дымом, что пришлось отменить занятия и вызвать пожарных.

Первая реакция администрации не отличалась оригинальностью — нам запретили всякие работы после уроков. Однако продуманным нытьем и обещаниями нам удалось восстановить пошатнувшееся доверие. Александр Сергеевич уговорил директора, и работы продолжались. В конце концов было получено даже разрешение на воскресные дни при обязательном отсутствии Булдакова, сигарет и спичек.

Клавдии Петровне — вахтеру школы — было строжайше указано не допускать Мишу в школу во внеурочное время.

В воскресенье около девяти утра Клавдия Петровна, бдительно оглядев, допускала нас в школу. Гулко гремел по пустым пролетам грохот задвигаемого за нашими спинами засова. В начале десятого водосточная труба, проходившая возле окна мастерской на третьем этаже, начинала вибрировать и раскачиваться. Все громче слышалось сопение, появлялся лихой чуб, а вслед за ним — улыбающаяся губастая физиономия Миши. Последнее усилие — и его легкая фигура маячила в открытом окне нашей судоверфи. После беглого таможенного досмотра Мишка спрыгивал с подоконника и допускался к работе.

Время от времени Клавдия Петровна навещала мастерскую, подозрительно оглядывая нашу компанию. В эти минуты мы трудились особенно усердно, а Миша сидел в шкафу с инструментом. Слава строго следил за любителями того зелья, капля которого убивает даже лошадь.

И вот наступил наконец день, когда полностью готовы первые две байдарки.