Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах Страница 27

чувствовал только биение собственного сердца, слышал, как шумит в горле и висках кровь, все в нем сосредоточилось на том, чтобы не допустить ошибку, не сказать ничего глупого, не разрушить всю торжественность момента. Это было похоже на то, как он сдавал экзамен по вождению, о котором он не мог сказать ничего, кроме того, что не помнил, сколько он длился – несколько часов или дней. Только то, что он был настолько сосредоточен на деле, что потом, когда все закончилось, не мог сказать, где ездил и где парковался. Абсолютное туннельное зрение. Стресс. А здесь и сейчас – почему? Это не экзамен, который нужно сдать. Он ничего не сделал для этого и против этого поделать уже ничего не сможет. Эти люди появились с твердым намерением подарить ему один триллион долларов, и ничто не могло заставить их отказаться от своего плана. Пришлось бы вскочить и говорить все время «нет», чтобы помешать этому.

Все началось с министра внутренних дел, то есть его заместителя, который передал ему формуляр, уже заполненный, и что-то, похожее на договор с красной ленточкой и настоящей печатью, и на оба документа набросились Вакки, проверяя букву за буквой, прежде чем кивнуть, что он может подписывать. И Джон послушно подписал. Уровня его итальянского языка с трудом хватало на то, чтобы читать газеты, перед юридическими текстами он был вынужден капитулировать. Не будь рядом Вакки, ему могли бы продать стиральную машинку, а он бы и не заметил.

Заместитель министра внутренних дел улыбнулся, скорее вежливо, чем спокойно, и вручил ему новый паспорт, бархатно-красный европейский паспорт, полностью готовый, с фотографией и подписью, поверх которой, чтобы предотвратить подделку, стояла печать. Свой синий потрепанный американский паспорт ему пришлось отдать. Заместитель министра схватил его, словно добычу; Джон мимоходом задумался над тем, что он будет с ним делать. Разве не написано на нем: «Является собственностью Соединенных Штатов Америки»?

Снова рукопожатие. Поздравления. Вот теперь он итальянец, гражданин страны, из которой бежал его дед. Заместитель министра ободряюще улыбнулся ему, словно желая заверить, что все не так и плохо, но министр финансов улыбался гораздо шире.

Когда с рукопожатиями было покончено, когда подлили кофе, слово взял нотариус. Он вынул откуда-то бумаги и стал читать их так, что создавалось ощущение, будто в комнате парит слепое божество и ничто не будет иметь силы, если не достигнет его ушей.

– Рим, 16 мая 1995 года. Перед имеющим документальное свидетельство нотариусом Нунцио Тафале по вопросу передачи состояния Джакомо Фонтанелли предстали: Джон Сальваторе Фонтанелли, гражданин Италии, родившийся 1 сентября 1967 в Нью-Йорке; Кристофоро Вакки, гражданин Италии, родившийся…

И так далее, пока Джон не потерял нить рассуждений. Слова «наследство», «передача в собственность» и «неограниченное распоряжение» всплывали в его сознании словно лопающиеся пузыри на поверхности несущего тяжелые воды словесного потока. Затем Вакки, в свою очередь, прочли документы, написанные на древнем формальном итальянском языке, на фоне которых речь нотариуса звучала словно тонкая, легкая поэзия, и так далее и тому подобное, и Джон даже начал задаваться вопросом, зачем он вообще здесь нужен.

Когда началось подписание, он понял зачем. Это казалось глупым, но ему еще раз пришлось удостоверить свою личность, на этот раз при помощи своего нового паспорта, который проверил нотариус, словно подозревал, что за это время Джона могли подменить другим человеком. А потом началось бесконечное подписание. Один листок за другим, для Вакки тоже; на протяжении нескольких минут был слышен только скрип перьев по тяжелой документной бумаге. Щелкали печати, по голубым чернилам катился осушитель, снова ставились печати, и широкая улыбка министра финансов становилась все шире и шире с каждой подписью. И он был первым, кто вскочил и поздравил Джона со словами:

– Благодарю вас, что сделали свой выбор в пользу Италии!

Затем его поздравили Вакки, откуда-то взялись еще люди, пожимавшие его правую руку. Казалось, в маленькой комнате собралась половина чиновников Италии.

– Вот теперь вы окончательно и совершенно законно являетесь самым богатым человеком в мире, – произнес Кристофоро Вакки. – Теперь это бесповоротно.

Говоря это, он, казалось, испытывал облегчение.

Время было рассчитано бесподобно. «Роллс-ройс» величественно подъехал к нижнему краю лестницы, и репортеры от газет и телевидения сфотографировали пустое заднее сиденье, когда Бенито открыл дверцу. Секундный испуг, а затем один из журналистов заметил Джона и Вакки на верхней ступеньке лестницы. Вытянутая рука, крик, напоминающий боевой клич, все бросились вверх по ступенькам, а Джон спускался в эту бурю вспышек, и на лице его появилась улыбка. Не зная, что и зачем он делает, он, ликуя, поднял над головой кожаную папку с документами, подтверждавшими его невообразимое богатство.

Эта фотография должна была облететь мир.

После нотариальной церемонии предстоял прием у вице-премьера Италии. «Роллс-ройс» в сопровождении почетной кавалькады на мотоциклах отправился к резиденции главы правительства, который встретил Джона на ступеньках лестницы. Посреди широкой красной дорожки и настоящего шквала вспышек премьер-министр Ламберто Дини и Джон Фонтанелли с минуту жали друг другу руки, улыбались в камеры, в толпу, снова в камеры. Отряды полицейских образовали заслон от напирающих репортеров и тысяч зевак, которые приветствовали Джона так, словно тот совершил что-то выдающееся.

– Машите рукой, – прошептал премьер-министр, мужчина за шестьдесят с лицом печального бульдога.

И Джон махал, и ликованию не было предела.

Очевидно, в этот день Италией не управляли, потому что все министры пришли пожать руку новоиспеченному триллионеру. И запомнить все имена было просто невозможно. Джон улыбался, пожимал руки, чувствуя себя словно в водовороте.

– Звоните в любое время, – заверял его каждый, и Джон кивал, обещал подумать над этим и спрашивал себя, какая может быть причина для того, чтобы звонить лично министру.

На обратном пути из Рима Джона охватило странное возбуждение. Ему казалось, что он и секунды не сможет спокойно просидеть в машине, скользящей среди пейзажей под теплым вечерним солнцем. Что-то должно было произойти, и он готов был отдать все, что угодно, ради того, чтобы узнать, что именно.

Значит, теперь все по закону. Самый богатый человек в мире, самый богатый человек всех времен и народов. Без заслуг, без усилий, без особых талантов, просто по прихоти предка, которого давно забыли бы, не будь этого завещания. Чувствует ли он себя теперь иначе? Нет. Он посмотрел на папку, содержащую кучу непонятных документов, – не то чтобы его богатство зависело в будущем от обладания этими бумагами: их заверенные дубликаты лежали у нотариуса, в министерстве, в бесчисленном множестве других мест. Он мог бросить папку в первую попавшуюся печь и все равно остался бы самым богатым человеком в мире, то есть эта папка, эти бумаги с печатями и подписями, списки счетов и состояний счета – все они доказывали что-то, остававшееся абстрактным: что он богат. Он не чувствовал себя богаче, чем сегодня в пять часов утра. Что изменила эта церемония? Ничего. Он раньше был гостем у людей, которые знали его меньше месяца, и он по-прежнему оставался им.

Когда улицы снова стали ýже и они наконец въехали в деревню, сотни людей выстроились вдоль дороги, хлопая в ладоши, пуская воздушных змеев. На поле Джон заметил палатки и карусели, которых не было еще утром. Народное гуляние, наверняка в его честь. Как будто он совершил нечто такое, за что его полагается чтить.

В холле виллы их ожидал стол с бокалами шампанского и большая пыльная бутыль в стеклянном охладителе.

– Мы позволили себе, – пояснил Кристофоро, – устроить для вас маленький праздник. То есть в первую очередь заботился обо всем Эдуардо.

Джон озадаченно кивнул, и у него возникло ощущение, что в жилах у него вместо крови бегают муравьи. Он смотрел, как наполняют бокалы, и больше всего ему хотелось убежать куда-нибудь, катать белье или развозить пиццу.

Альберто Вакки поднял бокал. В окно через балюстраду прямо на него упал последний солнечный луч, и пузырьки в нем стали похожи на жемчужины.

– Хотелось бы мне сказать, – заявил он, – что мы купили эту бутылку к вашему рождению и хранили ее до сегодняшнего дня. К сожалению, это не так, я купил ее только на прошлой неделе. Но она одного возраста с вами, Джон, – шампанское, которому двадцать восемь лет, одно из лучших, которое можно купить за деньги. À votre santé![20]

Весь вечер Джону казалось, будто он играет в каком-то странном