Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская Страница 27

— Мы ничего не видели.

— Лучше бы ты ничего не говорил, — ответила я.

Когда всё было готово, я, раскладывая еду по тарелкам, спросила:

— А к слову о японском. Почему мы с Ольгой зазубрили, как попугаи, некоторые прилагательные в отрицательной форме, и нам никогда не приходило в голову, что склоняются они по-разному. Что это за разные виды прилагательных?

Тема эта, явно, показалась им неинтересной, и вопрос мой был молча проигнорирован.

— Алё, народ, меня слышно?

Лёня поморщился, Игорь и ухом не повёл и принялся рассуждать об их документации в фирме. Я с грохотом поставила на стол тарелки с едой и ушла к себе в комнату.

— Как скоту швырнула, — сказал Игорь мне в спину, делая ударение на О. Он часто путал ударения.

Я рухнула со слезами в постель, и, закрывшись с головой одеялом, причитала:

— Господи, хочу домой, хочу домой…

Чья-то рука сорвала с меня одеяло. Это был Игорь. Лёня стоял рядом. Игорь бесцеремонно взял меня подмышку и потащил. Лёня поймал мои дрыгающиеся ноги. Я упиралась и кричала:

— Я не потерплю, пустите! Вччерра, — я пыталась царапаться, — пьяный ублюдок ударил меня по лицу! Пустите! Я в России буду по инерции всем мужикам давать подкурить и заискивающе склабиться! — я ударила Игоря под дых, — Я на работе устала быть никем, ещё и здесь свои же будут со мной по-скотски!

Мне удалось уцепиться за оконную ручку обеими руками, но они оторвали от неё мои пальцы, и потащили меня в кухню.

Лёня выгреб из тарелок на сковородку остывшую еду и стал разогревать её заново. Усаживая меня на подушку, Игорь ласково-виновато сказал:

— То, что на работе всё так сложно — это не наша вина, а то, что мы так повели себя, это нечаянно получилось.

— Ты хамишь, как типичный русский, и полон снисхождения к тёткам, как типичный японец, — сказала я ехидно.

— Напоминаю, во мне только четверть японской крови, — сказал он.

Лёня по второму разу разложил всё по тарелкам, и мы стали молча поглощать еду. Когда же было выпито по стопке, разговор наладился. Всё стало ладно и гладко. В двери зашевелился ключ, и в квартиру вбежала Ольга. Веселье наше сразу как-то приумножилось. То она беспочвенно хохотала, то жаловалась, что страшно хочет спать. Как завороженные, мы с завистью смотрели на неё счастливую и цветущую, а Лёня с деланно-равнодушными интонациями гнусаво спрашивал:

— Ну, и откуда ты такая счастливая?

— От доктора, — неожиданно сказала Ольга, не задумываясь.

— Ну как доктор? Как доктор? — нетерпеливо подхватил Игорь, — Вылечил?

— Ой, да! Вы-ылечил! — отвечала она, по-кошачьи зажмуривая глаза, — Весь день лечил.

Мы уныло замолчали и в глазах всех троих читалось завистливое: «Хорошо тебе, доктора имеешь».

Доктор, однако, скоро поселился в нашей квартире, и одиночество моё в сравнении с такими переменами стало мне казаться приятным воспоминанием. Ночевали они неизменно громко. А утром Джордж бросал в ванне свои плавки, вывернутые наизнанку. Потом они вместе весело готовили завтрак, гремя посудой, и ворковали на русско-испанско-японском языке.

— Почему вы решили ночевать именно здесь? — спрашивала я Ольгу.

— Потому что у Джорджа закончились деньги, и мы больше не ходим в отели и рестораны, — отвечала она.

Когда Джордж уходил рано утром на работу, я его не видела. Только слышала. Но когда у него был выходной, я старалась пораньше уходить в интернет-кафе и до обеда коротала время в магазинах на распродажах или каталась на качелях на детской площадке.

XIX

Мы с Ольгой собирались на работу. В дверь постучали, и из коридора послышался голос Анны:

— Эй, эй! Рошианджин! Кёу джибундэ, джибундэ ику!

Я открыла дверь:

— Что? В такую погоду за нами не заехал Куя? — сказала я по-русски.

— Куяно курума га фуруи, — крикнула вечно взъерошенная суетливая Анна.

Ольга выскочила из комнаты с одним накрашенным глазом и тушью в руке:

— Опя-ять? — удивилась она по-русски.

— Aga-ain — ответила Анна уже по-английски.

Часто так случалось, что перевод нам уже не был нужен.

На улице хлестал страшный ливень. Ураганный ветер ломал ветки с деревьев и швырял под ноги бегущим от стихии людям. Клуб пустовал. Только Алекс работала со своим преданным гостем, который любил играть на её руке, как на гитаре. Куя стоял на крыльце и тщетно зазывал гостей. Промокший, он вбежал в клуб с цветами и, стряхивая с волос воду, и фыркая, сказал:

— Нет гостей. Только господин Хисащи подошёл и отдал цветы для тебя, Кача.

— Спасибо. Гость-загадка. А телефоны больше не дарит? — спросила я с усмешкой.

Куя улыбнулся.

— Ты звонишь гостям по новому телефону? — спросил он.

— Я звоню и бегаю по квартире: «Ааа, не понимаю, не понимаю. Повторите!».

— Почему бегаешь?

— Потому что по телефону совсем ничего не понимаю.

— Но мы разговариваем с тобой сейчас, и ты понимаешь?

— Да. А по телефону не понимаю. Нет мимики, жестов, поэтому почти ничего не понятно.

Он удивлённо пожал плечами.

Филиппинки увлеченно разрисовывали свои глаза от века до бровей голубыми и розовыми тенями, как клоунессы. В старых платьях, перекочевавших девушкам от предыдущих поколений хостесс, с нелепым макияжем, они вызывали у нас с Ольгой жалость и какое-то смутное чувство неловкости. Вытряхнув на стол содержимое своих косметичек, они что-то сосредоточенно искали.

— А! Хо-хо! — крикнула Аира, и с важным видом показала всем булавку.

Приказным жестом подозвав к себе молоденькую Терри, она круто развернула ее спиной, заложила огромное для хрупкой Терри платье в большую складку и заколола её булавкой. Булавка красовалась прямо посередине спины.

— Терри, можно я заколю по-другому? — спросила я осторожно.

— Зачем? — возмутилась Аира, — Я красиво заколола!

Терри с усмешкой взглянула на меня и с сострадательным вздохом покачала головой: «Эх, эти глупые русские… Как мало они понимают в жизни», —