Сергей Клычков - Чертухинский балакирь Страница 28

Месяц, цыганское солнышко!

Любит тебя серый мужик, в песне зовет тебя "чудным", а таким словом обмолвится он разве спросонок да невзначай; умиление хоронится у него в бороде в виде бессловесной улыбки и редко прорвется, разве только в песне да сказке…

Любит тебя серый мужик, потому что под тобой можно поспать, можно руки и ноги хорошенько расправить, до утра прогрезить и обо всем на свете забыть!

Мужик же без снов сна не любит!

При месяце много пригожей жена и мурцовка по вечеру вдвое вкуснее, при месяце на каждом крылечке словно резьба по застрежке, под месяцем и нечистая сила виляет хвостом возле мужицкой избы в виде блудливой собаки.

Потому-то и любит мужик в полуночь на луну выйти лишний раз на двор и постоять подольше с легкой нуждой у кутка.

За эту недолгую минуту чего-чего только не передумает он. А надо, надо спешить, рано вставать, а то будешь носом клевать в борозде и только людей насмешишь…

Месяц, цыганское солнышко!

*****

- Ты что это, парень, в мою девку вклещился? Губа не дура!

- Ой! - вспугнулся Петр Кирилыч и выронил Машу из рук на песок.

- Свернешь девке рот набок, будет косоротка, а и так никто замуж не сватает.

Стоит перед Петром Кирилычем человек не особ высокого росту, только шириной в хорошую дверь не влезет, на нем войлочная шапка, и под шапкой чуть серебрятся густые, учесанные в кружок волосы, и борода идет по поддевке широким клином, совсем так, как в первый раз обернулся Антютик.

"Здорово живешь, - думает Петр Кирилыч в неожиданности, - только от этого… будто душок не тот… а промежду прочим, шут его разберет!"

- Чего вылупился-то? Не узнаешь?

Старик смотрит на Петра Кирилыча, заправивши бороду в рот, и посмеивается в нее доброй, чуть заметной улыбкой, а Петр Кирилыч с места сдвинуться не может, так и расставился весь на бока.

- Это ты, что ли, будешь… Спиридон Емельяныч? - собрался Петр Кирилыч с духом.

- Да кто же еще заместо меня?.. Ну, коли невдомек, так… я за него… Вот уж балакирь: недарма про тебя такая слава идет!

- Да, Спиридон Емельяныч, нехорошая слава!

- Судьба, Петр Кирилыч, кого по головке гладит, кого по загорбу бьет… Только что же это ты? В зятья, что ли, метишь ко мне?

- Оно не то что… ежели так рассудить все по порядку, но и действительно… да, коли касательно всего такое твое рассуждение будет…

- Значит, и этак и так можно. Нечего говорить, собралась парочка!

- Оба - два, Спиридон Емельяныч, - печально говорит Петр Кирилыч, поглядевши на Машу.

Запрокинула Маша руки, а и так на груди грудинки звания никакого не видно.

- Иду это я, Спиридон Емельяныч, - оживился Петр Кирилыч, - по берегу, жерлицу у меня сом утащил, гляжу: девка твоя топиться собирается…

- Бреши не дело… для души и тела!

- Ни в чем, Спиридон Емельяныч, сам видишь, - показал Петр Кирилыч на Машу. - Я это, конечно, тихим манером к ней - да в охапку, потому от греха… а у нее и так, должно, дух вон: испужалась…

- Отойдет!.. Не кипятком ошпарилась!..

Петр Кирилыч нагнулся к Маше и прошептал ей на ухо:

- Машь, а Машь?.. Слышь, что ль?..

- Дышит? - спрашивает старик, еще больше забирая бороду в рот.

- Дух идет, должно, что дышит.

- От этого такого девки никогда не умирают: отудобит! Это она с непривыки! Подумала, наверно: ведмедь!.. Кто тебя знал, что ты тут у нас рыбку удишь?..

- На сома… ставил, сом тут ходит… большой, пудов так на пять будет, а то и поболе…

- Засолить - на целый поход хватит! Только как же это так, Петр Кирилыч, ты на такую недотыку польстился: ведь девка-то у меня, в час молвить, чтоб еще не попортить… девка-то, говорю, больно не товариста…

- По барину, Спиридон Емельяныч…

- Сам-то ты эна какой - смотри, не было бы после ошибки.

- Чего смотреть? Все божья плоть! Все, Спиридон Емельяныч, девка!

- Мелешь ты, Петр Кирилыч, чепуху, аж как на духу. Любо мне, старику, тебя слушать… Видно, кой-чего все же ты понимаешь.

- Большого понятия нет, Спиридон Емельяныч… так, с ветки на ветку… пока не попаду в сетку…

- Оно так-то и лучше. Вот что, Петр Кирилыч, коли так, нечего нам тут на лешьей тропе ноги простаивать, в ногах правды нету, бери свою девку в охапку да трогай. Пойдем-ка, помолимся богу!

- Я бы теперь чайку лучше попил, Спиридон Емельяныч!

- Нешто бы… и это дело!.. Ну-ну, забирай добро - эн, заря рожки кажет!

*****

Расступились кусты, и Петр Кирилыч едва успел оглянуться, как промелькнула у него в глазах широкая спина, прочернела на зелени длинная поддевка, и скоро по поросли пошел только треск и шум побежал с ветки на ветку: носил Спиридон круглый год сапоги, а чинил их в кузнице, на каблуки им в аккурат подходили подковы с трехлетки…

Петр Кирилыч развел руками, взял бережно Машу и, как перушко, положил ее на плечо.

- Э-ей, Петр Кирилыч! Лиманадиться будешь опосля!..

"В духах седни мельник", - улыбнулся довольно Петр Кирилыч, положил Машу половчее на плечо и тронулся в обход по берегу, где стояли ольхи не так густо, как у самой воды, как бы нарочно сторонясь и давая Петру Кирилычу дорогу.

Тихо по берегу, как бывает тихо у нас в стороне в тот самый час, когда заяц положит у лежки последнюю хитрую петлю, сквозь эту петлю вся нежить и небыль в землю уйдет, и сам лесной коновод - леший часто, заспавшись на полной луне, с этой минуты оборотится в пень или кочку, возле которой в тот день будет цвести земляника.

Быстро катится месяц под горку, все прозрачней становится и белее, недалеко уже ему до края чертухинского леса, где стоит лесная сторожка, в сторожке Петька Цыган спит на полатях, цыган не цыган, и не цыганского он роду, только жизнь у него цыганская и бытье конокрадное, и любит он больше всего по лесу шастать да лошадей в стороне воровать, почему у нас и прозвание такое пошло: месяц - цыганское солнышко.

Взобрался Петр Кирилыч на последний откос, перевел дух и тут только и заметил, что светятся ему прямо в лицо два большие синие глаза, сине в них, как было сине тогда под плотиной, когда он под нее с Антютиком смотрел, на плече у него Машины руки, и от них идет под рубаху тепло.

"Не хороша Маша, да… наша!" - подумал Петр Кирилыч и поцеловал Машу в губы.

- Машь… а Машь!..

- Штой-та? - вздохнула Маша и быстро заморгала глазами, словно проснулась.

- Жива?..

- Живехонька! Ну-ка, поставь меня, Петр Кирилыч, на землю, всю разломило.

Выпрямилась Маша и немного шатнулась.

- Откуда это тебя такой грех нанес? Я ведь хотела купаться. Вода, говорят, от худобы помогает…

- А я подумал - топиться!..

- Ты уж такое подумаешь: что меня хлебом, что ли, отец не кормит?.. Вот спужалась… вот спужалась, думала - леший!

- Ну и ладно, что так вышло: не леший, а человек пеший!

Маша улыбнулась Петру Кирилычу и оправила на себе сарафан.

- Вот что скажи мне, Петр Кирилыч… Я все слышала, о чем ты с отцом говорил…

- Ну и ладно, коли так, об одном деле не двадцать раз разговор заводить…

- Так-то так, и я не прочь от этого… только отец-то говорил с тобой больно чудно… Не пошутил ли он, Петр Кирилыч?..

- Какие тут шутки? Я те присватал!..

- Ой-ли, так и согласился?..

- В два слова!..

- И ничего… такого?.. Особенного?..

- Да говорю, что ничего. Ты же слышала!..

- Слышала, Петр Кирилыч. Только тогда, Петр Кирилыч, и я тебе вот что скажу: ты меня за тюху-то совсем не считай!..

Петр Кирилыч нагнулся к Маше и хотел поиграться, но Маша отвернулась, приложила ручку к щеке и в искосок поглядела на Петра Кирилыча. Стала она в эту минуту немного похожа на Феклушу, даже ямки чуть проступили на порозовевших и пополневших щеках, и от этих ямок по всему ее лицу словно свет пошел, и глаза глубже засинели, и гуще на плече под мочальной косой заголубел сарафан.

- Я что говорю, - прошептала Маша, - ты будешь балакать, а я возле тебя плакать?..

Ничего Петр Кирилыч не нашелся Маше ответить, потому ударила Маша в самую бровь, опустил он сначала голову, потом хлопнулся Маше в ноги. Маша вскрикнула тихо и закрылась руками, видно не ждавши такого ответа.

- Ну, коли так, тогда… - не договорила Маша, и только Петр Кирилыч поднялся, сама ему поклонилась.

Взялись они за руки и не торопясь пошли по дубенскому берегу в ту сторону, где густел все пуще туман от реки, и над туманом плавала черная мельничья крыша, и над ней уносился в небо железный конек с развеянным на ветру хвостом, словно сорвавшись со шпиля.

Тихо было по берегу. В этот час в городу господа спать ложатся, а у нас в Чертухине мужики выходят на двор позевать и холодной водой ополоснуться и лоб на утренний свет перекрестить…

Смотрит Петр Кирилыч на Машу и думает сам про себя, что зря захаяли девку… Девка как девка, не хуже других!..

Или и впрямь похорошела Маша за эту ночь, или это все туман да побелевший свет от луны, только случилось в этот раз с Петром Кирилычем то, что еще сроду-родов с ним не случалось…