Сергей Клычков - Князь мира Страница 28

Ох, месяц ты, месяц, древний наш чародей!

Необозримы синие глубины и просторы, в которые выходишь ты на редкие ночные разгулки, и сколь же нерушима печаль, в которой от века пребывают залитые призрачным светом поля… претворяешь ты серую, скучную и часто нестерпимую быль в воздушную легкую сказку, похожую на сновиденье, в котором и самое злобное сердце получает светлый дар забывчивости и простоты, легкость освобожденной души, какая бывает у человека в конце прощеного дня.

Нет этой сказке начала и, должно быть, никогда не будет конца!

Кто у нас помнит теперь Рысачиху?..

Пожалуй, никто!

Одни старики, да и то с-на десято в пято!

А другой народ от праведной злобы выглодал бы своими зубами землю на этом месте, которую попирал такой человек!

А тут сколько времени - и не в мочи и не в силе! - а выносили!

Ну, а если все-таки время пришло, так что же мудреного в том, что под горячую руку подчас не по месту загоняли осиновый кол?!

*****

Совсем еще недавно, всего, может, года за четыре до немецкой войны, перестали в наших местах называть милостыню Рысачихиным оброком!

Потому что к этому времени вообще стали мало подавать нищему человеку, да и нищих таких уж не стало, какие были в Рысачихино время, если слепец, так и то не настоящий, а непременно с подделкой, сделано что-нибудь нарочно с глазами, мазали какой-то мазью, а иные и просто куриным пометом.

В то же время нищие были, можно сказать, на совесть, действительно рука не подымется отмахнуть его от окна: Рысачихин оброк!

Да, придумала же баба - не дура!

Хотя придумать такое дело не надо большого ума, надо только по-нечеловечьему жестокое сердце, на которое никогда словно солнце не грело и не смотрела с неба доброго часа звезда, к тому же если поверить преданьям про Рысачиху, которые теперь мало кто помнит, так и не она вовсе открыла секрет, а надоумил ее некий блаженный мужичишка Иван Недотяпа, которого в селе Скудилище одни считали просто дурачком, а другие хоть и убогим, но замысловатым и очень себе на уме!

Согласно тому же преданию, мужик этот в конце концов все же отделался от Рысачихи и на отбитых ногах с переломанной костью устегал в Ерусалим, откуда и принес на Афонскую гору в рукаве армяка неугасимый огонь, за что и был, после того как преставился во время осподней службы в руках с этим самым огнем, причислен афонскими монахами к лику святых, несмотря на мужицкое званье… об нем уж мы говорили, когда рассказывали про Спиридонову веру.

Дело у Рысачихи с этим Иваном получилось и в самом деле необычное и чудное, а если нашей теперь головой подумать, так даже и глупое дело!

*****

Случилось все так.

Сколько тому будет годов, бог его знает!

Тогда еще барыня Рысачиха была в полном дворянском соку, правда справивши уже оба сорокоуста по мужу, муж у нее был майор Отечественной войны, герой Рысаков, который с тремя пушкатерами отбил целый полк от редута… потом уж, когда война кончилась и француза прогнали, он до самой смерти, лишившись порядку, кричал:

- Пали!.. Пали… Пали, сукины дети!

После такого героя барыня Рысачиха от замужества себя охраняла, хотя при ее красоте и богатстве генералы даже из Питера к ней подъезжали, а один раз даже будто сватался князь!..

Но Рысачиха так и дожила в одиночестве после майора. Может, от такого поста и воздержанья от супружества и пошла ее злоба, в особенности на видных мужиков, потому что женщина была корпусная, крупная, пища барская, не докучная, а дело за плечами никакое не стоит, хлопни только белой ручкой, и все будет готово… По-разному могло произойти, только вскорости после смерти супруга барыня начала по всякой безделице запарывать своих мужиков, так что ноги у них после такой порки годились только на то, чтобы кланяться, испрашивая помилование, барыне в ноги…

Вот в эту-то пору и был у барыни в дворовой услуге и в самом деле не особенно склепистый парень Ивашка, которого по причине его несметливости звали все Недотяпой.

Был он не то доезжачий, не то конюший, в старом быту у помещиков мужикам каких только не раздавали ради старанья чинов, на каждую порчину было по чину, потому что оспода сами любили чины, да, положим, и теперь кто их не любит? Только при таком дворовом чине больше всех перепадало Ивашке… а перепадало, главное дело, за то, что никто так бестрепетно и безропотно все не сносил, как Ивашка.

Барыня съездит ни за што в скуло, а он еще перекрестится и подол ее поцелует.

- Вот, - скажет, - спаси Христос, барыня, что заметили меня, дурака!

А барыня плюнет и на конюшню отошлет, чтобы как следует отодрали и чтобы благодарности за такую награду барыне не произносил, а знал на будущее страх и повиновенье.

Отдерут, кожу спустят, а Недотяпа поваляется малость и опять как был, только еще поклонистей да покорней, барыня всегда с него свой день начинала, встанет, первым делом Ивашке, а потом уж сама рука ходит, достанется и старику и молодому…

*****

Но как-то совсем по пустяковому делу у любимой барыниной лошади оказался на копыте подсед, и она чуть не захромала; Ивашку насмерть запороли на конюшне и потом совсем в бездыханном чувстве выбросили на задний двор в загон к гончим собакам.

- Пусть его с собаками из одной миски полочет! - решила барыня Ивашкину судьбу после порки ради острастки другим.

Но на другое же утро Ивашки в собачьем загоне не оказалось, собаки, когда вошли егеря на утреннюю кормежку, облизывались, поджимая странно хвосты, и подвывали на егерей, как они подвывают на волка, когда зверь снят уже с лежки, а борзые хрипят на смычках перед спуском.

- Что за дивеса такие? - удивились егеря. - Нет Ивашки! Неужели собаки доели!

Доложили по чину старосте Никите Миронычу. Никита Мироныч прибежал в собачий загон, понюхал по уголкам собачьим носком - с лица он и в самом деле походил немного на лайку, - почесал лапкой за ухом и сначала тоже вроде подумал, что с Ивашкой собаки распорядились, а потом прищелкнул языком и словно о чем догадался.

- Это, - говорит он егерям, - Ивашка седьмой беды не дождался и дал стрекача!

А что это у Рысачихи была за седьмая беда, всякому было известно: с седьмой бедой сама смерть вместе ходила!

Так и барыню оповестил, но та только рукой махнула и заявки не велела подавать, потому что не мужик, а одно разоренье!

Но не прошло и полгода, как, к великому всех удивленью, потому что думали все, что Ивашку на самом-то деле съели собаки и только барыня со старостой это почему-то скрывают, потому-де и заявку барыня по начальству не подает, а то бы сто раз подала и из земли раскопала, пробовали вон смельчаки, да, попробовавши, оскомину сразу набили! - к великому всех удивлению, Недотяпа вернулся.

Говорили в селе Скудилище, что, как Недотяпа вернулся, видели все, но на самом-то деле видел один только Никита Мироныч, который и не скрывал ни от кого, рассказывая обо всем, не привравши полслова, потому что и без вранья у него вышло нескладно…

Сидел как-то Никита Мироныч у себя после трудов, мужиков в этот день человек двадцать перепороли, за окном была непроглядимая ночь, осень стояла в переломе на зиму, и ради скуки давил на стене тараканов…

- Лукерь… а Лукерь? - окликнул он не раз жену, которая храпела на печке и возле нее ребята враскидку. - Что это ты пакости сколько в дому развела! Диви бы черные, а то все - прусаки! Страмота!

Но после бабьей работы ее и пушкой не скоро разбудишь; поправил Никита Мироныч крючок, вышел в сени до ветру, проверивши засов на крыльце, вернулся и хотел тушить лучину и тоже ложиться… вдруг - стук!.. И не на крыльце, которое только что проверил Никита Мироныч, а тут вот - в сенях, куда никак нельзя пройти человеку, если только не подлезть в подворотню или не перемахнуть через крышу в прореху…

- Кто там? - не своим голосом прошептал Никита Мироныч. - Кто там, туды твою так?..

Не отвечает…

И опять стук!

"Овца, должно быть, дура, стену бодает!" - подумал Никита Мироныч и вздул сразу целым пуком лучину.

Но только было раскрыл наотмашь дверь Никита Мироныч, хотел он поглядеть на скотину, только переступил через порог, глядит: человек ему ботнулся в ноги, к чему, служа у Рысачихи за старосту и будучи у нее в немалом доверии спокон века, привык и потому нимало не удивился.

- Это хто такой, туды твою так?! - все же вскрикнул Никита Мироныч.

А человек лбом в сапоги и руками обхватил голенищи…

Глядит Никита Мироныч, на плечах у него, как на верблюде горб, большая сума, пахнет от сумы необманным духом, который за версту расслышишь: христовым куском, из рук со звоном вывалился железный посох, и на босой ноге, немного повыше колена, под загнувшимся одной полой армяком, железное тоже такое кольцо, какие каторжникам на ноги загоняют.