Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 28

и руки, привыкшие к косе, к ружью, к сабле. Тихая, доверчивая плывёт ночь над костром. Молчат всё понимающие звёзды в туго натянутом куполе неба. Вздыхает усталая земля. Говорит песня. Нагревшиеся за день деревья кивают в ночной прохладе, шепотком подпевают, завидуя, что не дал им бог звонкого голоса. Всё понимают они, всё чувствуют... И верят, верят, что мир справедлив.

– Да не за тем я приехал, – вёл своё Гарусов и делал знаки Туфану-старшему. Тот не понимал или притворялся, что не понимает. Старичишка, который был когда-то настоящим и мужественным вождём своего племени, потом, состарившись и обленившись, заботам о племени стал предпочитать хмельное, которым угощали его чужеземцы, всякие побрякушки, полученные от них же, поклонение старых соплеменников, столь же старых и не способных ни воевать, ни думать о чём-либо.

Беспокойные, воинственные, как Егор, готовые отстаивать и землю свою, и честь, ему досаждали. Зачем? В конце концов, можно спокойно ладить с этими сильными огненными людьми. Они берут не так много... Шкуры? Их полный лес. Молодые добудут. Женщины? И женщин немало. Мне, старику, они нужны лишь для домашних услуг. А детей хоть от кого нарожают. Да и лучше, когда своя кровь смешается с чужой свежей кровью. Только Исай зачастил сюда что-то. Недавно был, забрал несколько тюков соболей, напоил, правда, меня и старейших моих... Да ведь нельзя же грабить нас беспрестанно! И потому сейчас я его постараюсь не понять. Егор умный, Егор не переведёт мне того, чего я не хочу слышать. Даже лучше, пожалуй, не слышать его подольше.

– Стой здесь, – опередил вождя Исай, удерживая Егора. – Ты мне ишо понадобишься. Понадобишься, говорю. – И Володею: – Эть в поход собрался, Отлас. Я говорю, в поход собрался. Князьки тутошные носы заподымали. Надо их к ногтю прижать. Ясак не плотят. Ну вот, пушшай этот сыч – он показал на туфана – погадает мне: чем наш поход кончится. Он ведун у них, дедок-то этот! Не знал? Право слово, ведун! Растолмачь ему, парень!

Егор перевёл.

Вождь закивал и что-то приказал двум ближним старейшинам. Те в свою очередь передали по цепочке, и повеление старца дошло до его жён. Две из них кинулись куда-то в кусты, где стоял шатёр туфана, вынесли оттуда лежак и костяные иголки. Туфан устроился на лежаке, вытянул вдоль тела набухшие жилами руки, сомкнул голые синеватые веки. Старцы приказали разуть вождя, засучить рукава, а голову почтительно обнажили сами. Затем, обмакнув в реке руки, взялись за иголки, которые перед тем подержали над костром. И вот осторожные их пальцы заработали, как клювы синиц: тю-тю-тюк, словно подбирались к самому вкусному зёрнышку, а малые зёрнышки, менее аппетитные, склёвывали в первую очередь. Оп! Вот и оно. И иголка впилась остриём в одрябший сгиб локтя, потом – в другой локоть. И вот уж на запястьях, на лбу, на щиколотках выросли костяные веточки...

– Чо они шьют из его? Тряпица-то уж больно изношена, – обходя старика то справа, то слева, острил Володей. Тот, хоть, наверно, больно было, не двигался, чуть слышно посапывал. – Вот диво! Колют, а он дрыхнет.

– Тише! – цыкнул на него Гарусов. – Щас проснётся – сны расскажет. Сны-то у него вещие.

– Сны всяк рассказать может. На это много ума не надо.

– Мне про поход сон нужен... Хочу знать, чем поход кончится.

– А как повоюешь, так и кончится.

– Тсс! Разбудишь.

Вся толпа – казаки, туфаны – замерла, дожидаясь, когда старец, напоминающий в иголках белого ежа, наконец проснётся. Он посапывал, изредка вздрагивая тряпичными веками, шевелил синими губами. Один из его соратников что-то внушал ему, водил ладонями над лбом, над глазами. Второй молчал, тыкаясь головою вниз и почти касаясь груди спящего. Должно быть, и сам засыпал. Но вот он отступил, резко выпрямился и что-то отчётливо прокричал.

– Велит проснуться, – шепнул Егор. – Сейчас сон рассказывать будет.

– Иголки-то для чего? – просил Володей.

– А чтобы сон был крепче. Лечат они.

– Иголки? Хэ-хэ-хэ! Володей громко расхохотался, но старец по-прежнему спал. – Я эдак саблей могу полечить... Ширкну разок-другой в брюхо – враз все хвосты вытряхну.

– Саблей – нет, а иголки лечат. Это от стариков известно.

Недоумённо замер лес, словно изумился людскому суеверию. Всё ясно вокруг: вот земля, вот вода, вот птицы сверлят над рекою воздух, вот комарьё вьётся и стонет и над головами, в синей вышине, кружит коршун, задумчивый и отрешённый. Может, устал от жизни, а может, беда у него какая... Да что бы ни было – всё на виду. Следки кровавые клюквы, словно горностай раненый проскакал, восковые бусы морошки, чуть влажноватая кора осин, ещё не отряхнувшихся от ночной сырости, и звенят камыши... И материнскою мощью налились волчьи ягоды на кустах, полны сока, полны жизни. Где-то поблизости вскрикнули кулички: «Воротись! Воротись!». Кого потеряли? А вон солнце заходит за тучи. «Воротись, светлое! Не покидай нас!» – заголосили все птицы, и лес наполнился мощным гомоном. Кричали птицы, как ребятишки перед дождём: «Дожжык, дожжык пушше! Чтобы хлеба гушше!». Кричали и верили: будет хлеб. И птицы верили: солнце их не покинет. Оно навсегда...

А люди молчали и молча ждали, когда проснётся исколотый костяными иголками старец. А он блаженно сопел и плямкал во сне провалившимися губами.

– Не просыпается, – пожаловался один из стариков, ставивших иголки. – Может, туда улетел? С духами советуется?

– Щас я его спушшу, – Володей отхватил ножом кусок оленьей шкуры, подпалил на костре и дал понюхать разоспавшемуся кудеснику. Тот ошалело вскочил, зачихал, затряс головою. – Ну, сказывай, дед, чо ты там выспал?