Вацлав Михальский - Для радости нужны двое Страница 29

Ровно в полдень Мария проводила с марсельского железнодорожного вокзала Сен-Шарль свою названную сестру Николь и ее мужа Шарля в Париж. По дороге в отель, до которого она решила пройтись пешком, благо это было не более чем в полукилометре, Мария невольно думала о губернаторе Шарле: конечно же, он не Сен-Шарль — не святой, но, в общем, человек ясный. Всех людей Мария делила на ясных и мутных. Она понимала, что такое деление очень условно, что если человек ясный, то это вовсе не значит, что он ангел безгрешный, точно так же, как если человек мутный, то он не обязательно отпетый мерзавец или мелкий прохвост.

Деление людей на ясных и мутных было для Марии очень личное, трудно объяснимое, но очень понятное ей самой и, как правило, безошибочное. Мария хорошо помнила свою няньку бабу Клаву, которая, когда хотела оценить какого-то человека особенно высоко, говорила о нем ясный или ясная. Та же баба Клава, когда ее спросили об ординарце папа2 Сидоре Галушко, отозвалась о нем так: "Сидор? Мутненький". И Мария запомнила этого мутненького на всю жизнь. С тех пор она и стала делить людей на ясных и мутных.

Вчера после ужина в загородном доме армейского руководства Николь договорилась с моложавым адмиралом — начальником Морского училища — о том, что курсант Михаил Груненков будет отпущен в увольнение на сутки и к двум часам дня явится в отель «Ноай» к графине Мари Мерзловска.

— Этот малыш ее кузен, а она стесняется попросить вас сама. Русские здесь на чужбине. Они так роднятся — это понятно, — нашептала Николь адмиралу, отведя его в укромный уголок.

— Будет исполнено! — заверил ее адмирал. — Отель «Ноай», в два часа пополудни. А парня я знаю — хороший курсант. Русские вообще сообразительные и очень старательные.

— Я вас обожаю! — томно поблагодарила адмирала Николь. — Я вас обожаю! — И тут же пошла сообщить о договоренности Марии, которая поднялась в свою комнату накинуть что-нибудь теплое — в доме было довольно зябко, даже при горящем камине.

Путь от вокзала Сен-Шарль до отеля «Ноай» занял у Марии не более десяти минут. Она прошлась с удовольствием; день стоял ясный, безветренный, и в воздухе была разлита та бодрящая прохлада, что всегда веселит душу, но на этот раз, увы, она не развеселила Марию. Ночью Мария просыпалась два раза, а потом подолгу, может быть, по часу, не могла заснуть; в голову лезли мысли о том, что она, наверное, старая, а Михаил слишком молодой, что он произвел на нее хотя и радостное, но смутное впечатление, что… Много чего обрывочного, тревожного, не свойственного ей до сих пор приходило в голову. За последние месяцы она так вымоталась на своей фирме, нервы ее были так напряжены, что она оказалась на грани срыва и стала, что называется, сама не своя.

Подходя к гостинице, она увидела на другой стороне улицы яркую вывеску «Bistro» и вспомнила, что словцо это внесли во французский обиход русские казаки, которые, въехав в Париж в 1814 году, обычно поторапливали владельцев маленьких ресторанчиков: "Быстро! Быстро!". Отсюда и родилось Bistro. "Пожалуй, зайду на чашечку кофе", — решила Мария и провела там время до начала второго.

Разумеется, Николь постаралась заказать для нее лучший номер: большая гостиная, большая спальня с огромной кроватью, на которой могло бы улечься вповалку, как минимум, человек десять; маленький, но очень уютный кабинет с вольтеровским креслом; сверкающая зеркалами громадная ванная комната, отделанная розоватым мрамором. Конечно же, все ее дорожные вещи в целости и сохранности доставлены заранее из армейского загородного дома. На высоких окнах белый тюль занавесей и тяжелые кремовые портьеры из лионского бархата; в гостиной толстый персидский ковер тех же кремовых, а точнее, персиковых тонов. Все это было бы прекрасно, если бы Мария, подойдя к окну в гостиной и отведя рукой тяжелую портьеру, вдруг ошеломляюще остро не почувствовала спрессованный запах пыли, запахи десятков чужих людей со всеми их кремами, духами, обувью, костюмами, выкуренными трубками, папиросами и прочая, и прочая… У нее запершило в горле, она чихнула несколько раз подряд, а когда подошла к зеркалу в ванной комнате, то увидела, что лицо ее покраснело, нос распух, глаза слезятся… Такое случилось с ней впервые (слово «аллергия» тогда еще не было в бытовом ходу, хотя люди уже давно знали и сенную лихорадку, и крапивницу, и отек Квинке).

Через двадцать семь минут в гостиницу должен был явиться Михаил. Ей хотелось бежать из этой гостиницы немедля или хотя бы позвонить портье и сказать, что она никого не принимает, уехала в Париж, умерла… Но она не решилась… Без трех минут два позвонил портье и сказал:

— Графиня, к вам пришли. Разрешите провести?

— Да. И, пожалуйста, закажите бутылку красного, сыр, кофе и обязательно хороших шоколадных конфет, самых лучших!

— Будет исполнено, мадам! — бойко отвечал портье и положил трубку так быстро, что она не успела одернуть его и сказать свое обычное "мадемуазель".

Все. Отступать некуда. Мария еще раз кинулась к зеркалу и с отвращением взглянула на свое распухшее лицо: "Какой кошмар!". А тем временем в дверь номера уже стучали.

— Войдите.

— Мадам, курсант марсельской школы подводного плавания Михаил Груненков по вашему приказанию явился! — взял под козырек у открывшейся двери худой юноша в матросской форме. У двери было полутемно, и Мария даже лица его не разглядела и опять съела «мадам», не поправила на "мадемуазель".

— Проходите, Михаил. — Она промокнула нос платком. — Ради Бога, не обращайте на меня внимание. Какая-то внезапная простуда или Бог знает что, — сказала она по-русски и тут же чихнула. — Простите! Садитесь-ка подальше от меня, вон в то кресло.

Юноша прошел через большую гостиную и послушно сел.

Возникла неловкая пауза. Пауза была нестерпима для Марии. Хорошо, что в эту минуту в дверь постучал официант и, приоткрыв ее, попросил разрешения вкатить тележку с закусками.

— Прикажете накрывать, мадам?

И опять она проглотила «мадам», только кивнула официанту в знак согласия.

Тот проворно накрыл стол, расставил на нем бокалы, чашки для кофе, кофейник, сливки, вазу с конфетами, откупорил бутылку вина, налил на донышко одного из бокалов и протянул его Марии.

— Нет, нет! — И Мария указала кивком головы на гостя: дескать, пусть он дегустирует.

Официант поднес бокал Михаилу.

— Что вы?! — отшатнулся тот. — Я не употребляю.

Официант поставил бокал на стол и попросил разрешения удалиться. После его ухода опять возникла пауза.

— Ну как вам в школе? — наконец спросила Мария.

— Хорошо. Кормят хорошо.

— А что-то по вам не видно, — пытаясь овладеть собой, вставила первую живую фразу Мария.

— Так точно. Не видно. Двенадцать часов в сутки занятия, два часа самоподготовка, час личное время, а еще час уходит на завтраки, обеды и ужины.

— У нас в Морском корпусе было помягче, побольше свободного времени.

— Ну то корпус, а это училище! — горделиво сказал Михаил, и она отметила, как заострился у него нос, как выпирает кадык на тонкой шее, как потускнели запомнившиеся ей сияющими его глаза. Во всем его облике была какая-то машинная заданность. Она не представляла, что ее мечта вдруг воплотится в такого робкого солдафончика.

"Старая идиотка, — подумала о себе Мария, — на что ты рассчитывала? А тут еще этот внезапный насморк и резь в глазах. Старая идиотка, пойди посмотрись в зеркало".

— Простите! — Мария направилась в ванную комнату. Лицо показалось ей ужасным, даже почудилось, что все зеркала в ванной стали кривыми. Хотя на самом деле все было не так уж страшно: нос, конечно, распух, глаза воспалились, но и только… Она хотела бы спрятаться здесь, в ванной, но пересилила себя и возвратилась к гостю. На нее вдруг нашла такая апатия, что все стало безразлично. И себя, и гостя она видела теперь как-то отстраненно, словно взирала откуда-то сверху. "Так души смотрят с высоты на ими брошенное тело", — мелькнула в памяти строка из Тютчева. Это было странное чувство, никогда прежде она не испытывала ничего подобного.

Мария догадалась посадить Михаила в кресло на свету, а сама села против света так, чтобы он не видел ее лица в подробностях.

— Вы не пьете вина?

— Никак нет! Не употребляю. — Произнося это, он подобрался, вытянулся всем телом и едва не приподнялся с места, чтобы отдать ей честь.

— А кофе?

— Как скажете.

— Давайте выпьем кофе. Присаживайтесь за стол. — И она опять усадила его на свету, а сама села за дальний торец стола, спиной к окну.

Михаил послушно пересел, и, когда он делал те несколько шагов от кресла к стулу, она еще раз убедилась, что он совсем не так высок и не так широк в плечах, как воображала она по памяти о первой встрече.

— Вам со сливками?

— Как скажете.

— Я пью со сливками.