Пантелеймон Романов - Русь (Часть 1) Страница 29

- Я только не понимаю, чем вам красота помешала? - сказал, как всегда, недовольно Федюков.

- Не могу, с души воротит. - Авенир с отвращением махнул рукой, даже не оглянувшись на Федюкова, и продолжал, обращаясь к Валентину: - И я тебе скажу: нам предстоит великая миссия. - Он торжественно поднял вверх руку с вилкой. - Это даже иностранцы признают. Мы, брат, сфинксы. Об этом даже пишут, ты почитай. И подожди - пробьет великий час, мы себя покажем, логику-то ихнюю перетряхнем. Бери, бери, пока горячие, бери, не церемонься. Ах, хороши, посмотри-ка на свет, посмотри. - Он поднял блин на вилку и показал его на свет. - Весь в дырочках. Ну, как жалко, что Владимира нет.

- Вы вот распелись и не подозреваете, что вы не что иное, как самый злостный национа-лист, патриот и обожатель своей народности, - сказал Федюков, недоброжелательно посмотрев на Авенира из-за бутылок.

Авенир подскочил как ужаленный.

- Я националист?..

И сейчас же, повернувшись к Валентину и Митеньке, прибавил, торжественно указывая на Федюкова пальцем:

- Вот подходящий собеседник для профессора. Тоже логики нанюхался (Авенир даже поднялся и говорил стоя). Но около нас вы с логикой ошибетесь. Да, я благоговею перед русс-ким народом, перед его душой, потому что такой души ни у кого нет! - сказал Авенир, ударив себя кулаком в грудь. - И эта душа у всех одна, даже у того серого мужика, что идет по двору. В нем мудрость без всякой вашей культуры. - И вдруг, повернувшись в сторону мужика, крикнул:

- Иван Филиппыч, стой! Пойди сюда!

Мужик подошел к окну и, сняв шапку, положил локти на подоконник, оглядывая сидевших за столом незнакомых господ, как бы соображая, не имеет ли их присутствие отношения к тому, что его позвали.

- Ну-ка, скажи, брат, что-нибудь, - обратился к нему Авенир, сделав гостям знак, чтобы они слушали.

- Да ведь что ж сказать-то... язык не мельница, без толку не вертится.

- Довольно! - крикнул Авенир. - Уже сказано! Ну, пошел, больше ничего не надо. Видал? - спросил он живо Валентина, когда мужик, нерешительно надевая одной рукой свою овчинную шапку, пошел от окна. - В его душе вечная мудрость и тишина, а в нашей вечное беспокойство, потому что мы передовые разведчики о дальней земле. Там прилизались, украси-ли свои очаги, - кричал он, показывая рукой по направлению к печке, - а нас ничем не успо-коишь. Никогда! Потому что для нас материальные блага - чушь! Культура - чушь! Красота - чушь! Все - чушь! Слышите? Я вам с профессором говорю.

- Что вы ко мне пристали с этим профессором, - сказал, обидевшись, Федюков.

- Ага, колется! И я вам скажу: все это хорошо (он указал пальцем на блины) - блины и прочее, так сказать, святыни и заветы старины, как говорит Владимир, - но если придет момент - все полетит к черту, и блины и заветы. От самих себя отречемся, а не то что от национальнос-ти. Вот, брат, как! И вы, Федюков, совершенно правы в своем отрицании национальности и дей-ствительности, - неожиданно закончил Авенир. Он указал при этом на удивленного Федюкова пальцем уже с несколько изнеможенным и усталым видом. Но сейчас же опять вскочил, загоревшись.

- Я вам скажу великую истину: мы велики и сильны тем, что мы... - он остановился, таинственно подняв руку вверх, - мы велики и сильны тем, что мы - ждем. А там ничего не ждут.

Он опять указал пальцем к печке. Потом стукнул себя пальцем по лбу и, сказавши: "Вот что надо понимать", - встал из-за стола, наскоро утерши носовым платком губы, подошел к Вален-тину и, прижав его в углу, куда тот пошел за пепельницей, сказал, подняв палец:

- И раз мы убеждены в великой миссии, то она придет, потому что это предчувствие того, что уже кроется в нас. Если бы не крылось, не было бы предчувствия, а раз есть предчувствие, значит...

- Кроется... - подсказал Федюков.

- Да, я и забыл, мы, собственно, к тебе и приехали по делу, - сказал Валентин.

- Именно?.. - спросил Авенир, сразу сделав серьезное, даже тревожное лицо.

- Павел Иванович Тутолмин учреждает Общество для объединения всех слоев населения и хочет привлечь к этому все живые силы.

- Он агент правительства!.. - сказал Авенир таким тоном, каким говорят: он предатель!

- Ну что ж, что агент правительства, - возразил Валентин, - все-таки там поговоришь, выскажешься. А то ведь тебе тут словом перекинуться не с кем.

Авенир задумался.

- Ну ладно, идет! Приеду. Хотят подмазаться... - прибавил он, подмигнув. - Ну да не на таких напали.

- Что же мы, в город-то сегодня, я вижу, опоздаем? - сказал Митенька, подойдя к Вален-тину.

- В какой город? Зачем в город? - спросил Авенир, живо повернувшись к Митеньке от Валентина.

- Да вот он все спешит, хочет жалобу на своих мужиков подавать, ответил за Митеньку Валентин.

- Вовсе это не я хочу, а ты хочешь. Я, наоборот, совершенно против этого, принципиально против.

- Ну так чего же ты беспокоишься?

- Раз уж дело начато, тянуть его нечего, - сказал Митенька недовольно и немного сконфуженно при мысли, что Авенир может получить о нем не совсем выгодное представление.

- Ну и подавайте после, - крикнул Авенир, - этот подлый народ стоит учить - мерза-вец на мерзавце, - а сейчас и слышать не хочу. Мы еще рыбу вечером все поедем ловить. А сейчас ложитесь спать.

- Пожалуй, это верно, - сказал Валентин, - подашь ли ты на мужиков сегодня или завтра или никогда - разве это имеет значение?

- Верно! - проговорил Авенир, стоявший рядом и ждавший конца переговоров, и поспешно повел гостей в приготовленную для них прохладную завешенную комнату.

XXV

Весь дом Авенира был похож на походную палатку, где как будто не жили по-настоящему, а только переживали зиму. Во всех низких комнатах с перегородками, оклеенными бумагой, на столах, на окнах, просто на полу валялись рыболовные сети, клубки суровых ниток для вязания и починки неводов, ружейные патроны в ящике с гвоздями. На стене в маленькой проходной комнатке с полутемным окном, выходившим на завешенное крыльцо-террасу, над кроватью висели двухствольные охотничьи ружья, соединенные накрест стволами, с кожаной охотничьей сумкой под ними и с сеткой, на которой виднелись приставшие окровавленные засохшие перья.

Под низким потолком, оклеенным меловой бумагой, носились целые рои мух, для которых на деревянных подоконниках были расставлены грязные засиженные тарелки с ядовитыми серыми бумажками.

А под вечер налетали комары и с своим надоедливым писком кусали за шею и за руки. Поэ-тому спали почти все в сарае на сене или в лодках, когда ездили за рыбой. Обыкновенно уезжали дня на три. Для отдыха причаливали где-нибудь под лесом, разводили костер из валяющихся по берегу палок, нанесенных разливом, и варили уху в котелке, сидя вокруг костра на корточках.

У Авенира было семь сынов, и все были огромные, коренастые, при новом человеке глядев-шие несколько исподлобья. И все молчаливые, в противоположность говорливости Авенира.

Оживлялись они только тогда, когда ехали по деревне и поднимали дорогой травлю собак. Причем средний из них, Данила, самый плотный, в пудовых сапогах, с толстой шеей и широкой спиной всегда возил с собой на этот случай своего белого кобеля для затравки. И когда начина-лась грызня с прижатым под самую телегу Белым, Данила бросался в самую середину собак и начинал их крестить нагайкой направо и налево. Авенир даже покровительствовал этому, находя настоящее положение дел более близким к природе. Свои принципы полной свободы воспита-ния он проводил особенно горячо, и сыновья, как только приезжали на лето из школы домой, так уже не заглядывали ни в одну книгу до осени. Они ездили за рыбой, ходили на охоту, причем били все, что ни попадалось: уток, тетеревей; если попадался ястреб - били ястреба, мелкие птички - били и мелких птичек.

- Ну, мои молодцы повычистили все основательно, - говорил иногда Авенир. - Прежде на нашем озере утки стадами садились, а теперь и галки кругом не увидишь. Ну, да это хорошо, по крайней мере, непосредственность. Придет время, дух созреет и сам запросит для себя пищи.

У них была какая-то особенная страсть уничтожения и разрушения. Если они шли мимо чужого забора и видели отставшую доску, то у них никогда не являлось желания поправить, а наоборот, взявшись дружно в несколько рук, отрывали ее совсем. А такие предметы, как садо-вые зеркальные шары, что обыкновенно ставятся на дачах посредине цветников и блестят на солнце, или стекла в беседках, не выживали и одного дня, после того как попадались им на глаза. Часы в доме ни одни не шли, сколько их ни вешали. И потому жили всегда без часов.

- Ближе к природе, - говорил обыкновенно Авенир.

У всех был такой огромный запас сил и энергии, что они могли не спать несколько ночей подряд, когда ездили за рыбой, или пропадать по целым суткам в лесу без пищи. У Данилы сила действовала главным образом по линии разрушения: он мог срубить какое угодно дерево, выво-ротить придорожный столб с указанием дороги. И благодаря этому вокруг дома не было ни одного дерева: большие порубили, а маленькие поломали.