Сергей Мстиславский - Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках Страница 29

— Мин! — быстрым шепотом сказал Касаткин и оправил шашку. Офицеры вытянулись во фронт.

Командующий полком неторопливой развалистой походкой, покачивая полное, но легкое свое тело, шел к поезду. Риман — рука к козырьку двинулся навстречу; не дойдя трех шагов, четко сомкнул каблуки и отрапортовал. Мин обнял полковника и поцеловал его трижды в обе щеки, истово и крепко.

Мертваго фыркнул:

— Евангелие от Матфея, глава такая-то, стих такой-то: "Целованием ли предаешь Сына Человеческого".

— Тшш! — зашипел, строго сжимая брови, Майер. — Я очень люблю Римана, но не нарушай дисциплины, Бахус.

Грабов внимательно следил за разговором полковников. Оба улыбались, держась за руки.

Чет — нечет. Мин — или Риман?

— Пошли в роту, — сказал Майер. — Сейчас, очевидно, будем строиться для наступления: адъютант уже волочит икону. Вон и Риман взял абшид. На рысях, господа…

Проходя мимо командующего, Грабов замедлил шаг. Мин кивнул ласково:

— С походом, Грабов!

Чет! Грабов круто повернул и подошел. Полковник стоял один, момент был удобен.

— Разрешите просить, — сказал, подчеркивая свое волнение, Грабов, остаться в личном вашем распоряжении. Мин улыбнулся еще ласковее:

— Зачем? Полковник Риман — очень достойный начальник. У вас будет чему поучиться. Экспедиция ответственная и интересная.

— Мне хотелось бы, — Грабов заторопился, так как из здания вокзала вышел Риман, — отдать свои силы… жизнь… на решение судьбы боя… а тем самым — судьбы отечества. Решение это может быть только там, где полковник Мин.

Риман подходил быстрыми, но размеренными шагами. Командующий похлопал поощрительно Грабова по золотому погону:

— Ты честно мыслишь, Грабов. И ты знаешь, как я к тебе отношусь. Но все-таки мой отеческий совет: поезжай. Как младшему офицеру тебе будет больше случаев отличиться в тамошней обстановке, а не в Москве… И помни: я буду особенно рад представить тебя к награде как офицера, доблестно носящего семеновский мундир. Ну, как, Риман? Готово?

Риман холодным взглядом, подозрительно оглянул поручика. Грабов поторопился откозырять и бегом побежал к вокзалу.

— Роты построены.

Мин дал знак адъютанту, стоявшему поодаль с иконой:

— Идем. Людям выдали винную порцию?

— Так точно. Усиленную, как было приказано.

— Теперь, стало быть, только благословить и — с Богом. — Он посмотрел на часы и покачал укоризненно головой: — Какое чудовищное опоздание! Вы уже три часа назад должны были выехать. Это ж грозит срывом всей операции. В таких делах, как заповедал великий Петр, промедление смерти невозвратной подобно.

Мягкий — II класса — вагон был только один во всем составе поезда: для Римана, штаба отряда и особо важных арестованных, если полковник сочтет за благо сохранить их для допроса и виселицы. Офицеры разместились при своих частях вместе с солдатами: строго было приказано поддерживать молодецкое настроение нижних чинов. Командующий при напутственном благословении поставил на вид начальнику отряда, что солдаты 3-го батальона угрюмы.

Майер поэтому, едва поезд тронулся, разрешил курить, и студеный воздух (окна были открыты для стрельбы на ходу) тотчас же засинел от тяжелого махорочного дыма. Несмотря на жестокий сквозняк, пахло острым потом давно немытых солдатских тел, прелой сыростью шинелей, и Грабов, пристроившись вместе с Мертваго у окна, брезгливо думал о том, что мужик и в гвардии остается мужиком и необходимость соприкасаться по временам с этим муштрованным быдлом непосредственно — вот как сейчас, — на равном, так сказать, положении, противоречит, по существу, офицерскому званию. В старой гвардии этого не было. Думал он и о том, к добру или нет выпал ему нечет.

Подходя к Сортировочной, поезд замедлил ход. Высунувшись из окна, Грабов увидел: по забитым товарными составами путям сновали люди, у путей вереницами стояли подводы. Из раскрытых, распахнутых, разбитых вагонов крестьяне, весело перекликаясь, выкидывали тяжелые мучные мешки.

Мертваго усмехнулся всегдашней своей добродушной улыбкой:

— Пользуются… мужички. Нынче ведь недород был, пейзане в подмосковных с голоду мрут, говорят. А тут такой случай. Сколько добра без присмотра. Смотри, что делается… Как на базаре, честное слово. Вот стервы!

Тормоза зашипели. Вагон стал. Майер негромко скомандовал:

— По грабителям… Прицельный огонь… На выбор.

— А ну… — Мертваго откинулся назад и взял винтовку у ближайшего солдата. — Грабов, пукнем? Покажем класс?

Грабов тоже взял винтовку. У соседних окон щелкали затворы.

— Во-он… кривенького… видишь?

Кривенький мужичонка в рваном зипуне и лаптях спускался с насыпи, шатаясь и приседая под тяжестью огромного мешка. Мешок был прорван, из дыры сыпалась тонкой струйкой при каждом встряхе мука. Мужик волокся к дровням, запряженным таким же кривеньким, тощим и лохматым коньком.

— Шалишь, браток, — благодушно сказал Мертваго. — Я — лошадку, Грабов.

Он нажал спуск. Клячонка испуганно прянула, приподняла перед, точно собиралась в первый раз в жизни стать на дыбы, и грузно рухнула. Мужик взмахнул руками, выпустив мешок, и, спотыкаясь, побежал к лошади.

— Грабов. Бе-ре-ги!

Выстрел ударил. Мужик ткнулся с разбегу лицом в лохматую шерсть. Грабов отдал винтовку и посторонился:

— Ну-ка, Михеев… Вон того… в кацавейке.

— Беглый огонь! — отрывисто крикнул от крайнего окна ротный. Уходят… Пачки!

Подводы уходили вскачь. По всем направлениям, путаясь по путаным, скользким, снегом закрытым путям, прячась под вагонами, разбегались люди в зипунах, армяках и рваных нелепых шапках.

Отстреляли, высадили 11-ю роту для охраны и пошли дальше. Пустыри, поля, в полях затерянные деревушки. Безлюдье. Но верстах в трех от Перова поезд резко затормозил. Дребезжа, протрубил горн.

— Сигнал «Огонь». Высаживайся… На правую сторону.

Скользя по откосу насыпи, скатывались солдаты на окраину снежного поля. Вдали, у леска, виднелась толпа людей, шедших прочь от полотна железной дороги. На выстрелы с поезда она остановилась, над ней взметнулся багряным полотнищем флаг, и по снегу, у самых ног Майера, чиркнула одинокая пуля. Капитан поднял глаза на заклубившиеся у леса дымки:

— Ого! У них даже винтовки…

Цепь, почти по пояс увязая в снегу, двинулась к лесу. Но дружинники уже скрылись за деревьями. Протрубили отбой. Поезд рванулся с места, точно торопясь наверстать упущенное время.

— Зря ввязывались, — зло сказал, сбивая снег с обмерзших сапог, Грабов. — На станции слышали стрельбу; разбежались, наверно. А в Перове дичь была бы, пожалуй, жирнее…

— Риман знает, что делает, — отозвался Касаткин. — Второе уже боевое столкновение за день! Это не материал для реляции? Столько патронов выпустили — стало быть, у противника были — не могли же не быть? — тяжелые потери. А на станции кого-нибудь да словим, будьте уверены.

Касаткин оказался прав. Выводя свой взвод на платформу в Перове, Грабов увидел кучку людей в вольной одежде, плотно охваченную штыками. Перед ней стоял Риман. Он окликнул Грабова. Остановив взвод, поручик подошел.

Риман указал на кучку: — Возьмите двоих и распорядитесь.

— Которых? — спросил Грабов. Сердце замерло. Вот он — случай: выиграть на нечет.

— Вас затрудняет определить, кто из них наиболее виновен? В голосе Римана послышалась Грабову опасная нотка. Он поспешил ответить:

— Никак нет. — И шагнул к кучке, вглядываясь в лица. Так вот они какие, рабочие…

До сих пор он никогда не видел рабочих. То есть, наверное, их приходилось встречать на улицах, но он не замечал их. И даже 9 января, когда он замыкал шеренгами своего взвода дорогу уже поредевшим от конных атак, утомленным, бесстройным толпам на Екатерининском канале, у театра Яворской, и позднее на Загородном, толпы эти казались ему однотелым, бесформенным скопищем. Безликим. Сейчас он увидел их лица. Прямо в упор глядели глаза: холодные, глубокие… чужие, потому что ни одной его, грабовской, черты в этих лицах. Вражьи.

Он стиснул зубы злобой. Только сейчас он понял.

Голос Римана проговорил жестко:

— Вы еще долго, поручик?

Грабов вытянул руку и схватил за бороду человека, смотревшего на него спокойней, как ему показалось, других. Человек коротким и сильным взмахом отбил руку. Риман засмеялся.

У Грабова потемнело в глазах. Он отступил на шаг и выкрикнул хрипло:

— Взвод! Ко мне… Коли!

Арестованные шарахнулись назад. Только двое остались. Тот, бородатый, и рядом с ним седой высокий старик. Грабов обернулся: шеренга взвода придвинулась к нему вплотную, колыша над плечами винтовки. Но ни один не взял "на руку", на изготовку к удару.