Театр ужасов - Андрей Вячеславович Иванов Страница 29

бы я мог устремиться? На что хотел бы направить всю свою силу? Ради чего мог бы пожертвовать собой? Я устал ходить вокруг да около, ездить с лекциями, устраивать перформансы, слушать и говорить одно и то же. Сколько лет я потратил впустую! Я находил какое-нибудь занятие – что-нибудь «достойное», что-нибудь «важное» – и самозабвенно этому занятию отдавался. Думал ли я, ради чего я убиваю себя? Мне важен был процесс. Не только. Я верил, что в результате есть тоже какой-никакой смысл. Я искал смысл. Ось. Я ходил по музеям, ездил на концерты, встречался с людьми… Я жадно впитывал, набрасывался, искал что-то в книгах… я с книгами, признаюсь, нехорошо обращался; как и с людьми… теперь, когда я стал читать медленно и бережно, я понимаю: обращался с книгами я плохо, впрыгивал, наспех проглатывал, ко всему относился с поверхностным высокомерием, мол, все ясно, все понял, ну, с этим писателем разобрались, прыгаем в следующий поезд… Теперь мне стыдно, очень стыдно… Я сочинял, я думал – вот оно! Я нашел! Я взлетел! Куда я взлетел? На какую ступеньку запрыгнул? Там все те же тридцать ступеней, сколько ты ни прыгай, все равно идти либо вверх, либо вниз, и туда, и сюда – все одно. Я понял: все это была шелуха, и писал я, честно говоря, так же, как и читал, тоже впопыхах, как борзая в погоне за зайцем… Не жизнь, а суета. Я не могу жить. Не умею и не хочу наслаждаться, не хочу красоваться и всем втирать, будто у меня полный порядок. Я должен признаться, меня не беспокоит мой имидж не потому, что я такой независимый, а потому, что наплевать на человечество. Служить людям не хочу. Я не считаю, что люди достойны моего внимания. Я слишком много им отдал, чтобы продолжать собой жертвовать, смотреть на них, думать о них, за них переживать, за их эфемерное будущее… Да наплевать мне на то, что с вами будет. Трясите плакатами дальше. Я уже сейчас жить не хочу. Мне уже сейчас тошно. О каком будущем речь? Ради чего жить? Деньги я презираю. Развлечения – пустое. Слава – глупость. Вообрази толпу. Московское или лондонское метро в час пик. Пробки на МКАДе… Посиди в машине в такой пробке часа три… каждый день… в течение месяца, хотя бы… вот ты сидишь в машине и слушаешь голос человека в радиоприемнике – это и есть слава: голос в радиоприемнике, или твое имя, произнесенное этим голосом. Все еще хочешь славы? Власти? Над кем? Над этим метро? Над людьми в пробках? Тогда ты идиот. Жалкий смешной недоумок. Жить ради себя и семьи – тоже глупо. Мелко. Нет. Я хочу свободы. Жить так, чтобы не зависеть ни от денег, ни от случая, ни от судьбы! Не хочу быть плотью. Не хочу быть именем. Не хочу привязанностей и чувств. Хочу абсолютной свободы. Чтобы миллиарды людей шли мимо меня, как призраки, ничего во мне не вызывая. Ни один из них. Пусть идут мимо – со своими проблемами, книгами, песнями, гитарами, плакатами, битами, оружием, конституцией и топором, пусть проходят мимо! Я хочу быть свободным от них, как камень свободен от волн. Хочу Свободы. Безличной. Без совести. Без сердца. Без разума и сострадания. Без прошлого, настоящего, будущего. Абсолютная. Безличная. Безграничная. Свобода. Вот цель. Вот это я понимаю! Если хотя бы один человек достигнет Абсолютной Свободы, у общества, которое ему в этом способствовало, будет оправдание. А пока что мы все прах.⁂

Мы знали, что Эркки где-то работает, куда-то ездит. Появлялось грязное белье, он бегал мыться, стирал в подвале, – но ничего не рассказывал. Так вот, когда мы стирали одежду Инносента, и я во второй раз пытался запустить стиральную машинку, что-то было не так… пока я возился с машинкой и проводами, Эркки, перед зеркалом разглядывая на лбу шишку, которую ему засадил нацист, вдруг сказал:

– Даже в Пыргумаа я не получал таких шишаков, а!.. Наглец…

– А что ты там делаешь, если не секрет?.. – спросил я и рассеянно пожаловался: – Денег совсем нет. Можно там сделать пару сотен в неделю?

– Можно, – сказал он, – можно и в два раза больше…

– Только криминал меня не интересует.

– Никакого криминала, чувак, – ухмыльнулся он, остановился, полез в один карман, – сейчас сам увидишь, – достал телефон. – Криминал не предлагаю. Упаковка окорочков, мытье мясных туш, погрузка навоза… и так далее… А вот, гляди, заброшенный луна-парк, – я увидел Чертово колесо, высоченного типа в бушлате с топором и в жуткой резиновой маске. – Работа простая. Сдельная. Налик на руки в конце дня. Можно стоху за день сделать, можно две… а то и больше – смотря на что подпишешься и как пойдет. Работенка, понятно, грязная, условия и контингент так себе, но ты ж чувак не из прихотливых…

Я увидел покойницу, которая лежала в гробу, одетая в белое убранство, над ней склонялся скелет в монашеском одеянии, из груди покойницы торчал колышек, в руке скелета была роза, костяная рука тянулась к груди мертвой девушки…

– А это что такое?! – воскликнул я. – Это тоже там?!

– Да, да, – важно сказал Эркки. – Это наш Театр ужасов…

– Гран-Гиньоль Харьюского уезда!

– Ха-ха! Я вижу – тебе уже нравится.

В первый день меня там все очаровало, погода была веселая, я всюду шастал, сделал много фотографий, увидел много чудного, мелькали знакомые рожи, одутловатые, побагровевшие, – с трудом верилось, что они все еще живы! Я то и делал, что повторял: «Это бизар, бизар… Да тут братва со всех Нижних Коплей собралась… Вот это место!.. Ну и дела!..». Эркки усмехался и шептал, чтобы я скомкал улыбочку и спрятал ее в задний карман. «И вообще, в Пыргумаа лучше болтать поменьше и не фотографировать… Ты не похож на туриста, ты – со мной, а раз со мной, значит, такой же, как все. А раз ты такой же, как остальные, то и веди себя соответственно». Сказано это было довольно серьезно, но я не обиделся. Напустил на себя угрюмость. Перестал фотографировать, батарея телефона скоро села, я не успел ответить на звонок Лены, и она мне потом устроила взбучку, но я показал ей, что заработал за две ночи сто пятьдесят евро, и Лена успокоилась. «Не так уж и много», – сказала она. «Так что, – спросил я, – думаешь, не стоит туда ездить?» Она сказала, что пока у нас другого выхода нет, и я стал ездить…

В Пыргумаа жизнь вращается волчком. Ничтожные события захватывают людей и подчиняют, какая-нибудь мелочь может овладеть сознанием человека до такой степени, что он будет ею одержим и других за собой затянет, тут все