Часовой дождя - Татьяна де Ронэ Страница 29

В последний раз они с Сашей были в Париже в сентябре 2016-го, бродили вдвоем по набережным правого берега, от Лувра до острова Сен-Луи. Линден приехал на съемки, а Саша присоединился к нему в Берлине, где у него была встреча с инвесторами его фирмы. Саша купил билеты на «Тоску» в Оперу Бастилии. Из неких экологических соображений, которые вызвали множество споров, мэр Парижа закрыл движение по набережным Сены от Лувра до моста Сюлли. Стояло прекрасно осеннее утро. Линден, считавший себя коренным парижанином, пресыщенным красотами города, и то был ослеплен его блеском и величием. Он всегда очень любил пешие прогулки и за годы жизни здесь исходил все парижские кварталы, но этот был особенным: одна из самых запруженных и шумных артерий города, с самым интенсивным движением и самой большой загазованностью. Было очень странно ходить просто так по набережным Сены, где когда-то нескончаемые потоки машин омрачали красоту города. Стояла такая необычная тишина, что с трудом верилось, будто находишься в самом сердце столицы. Саша был на седьмом небе. Ему не часто удавалось выбираться в Париж. Линден показал на остров Сите, справа от них. Именно здесь зародился Париж, – объяснил он восхищенному Саше, – кельтские племена, паризии, селились как раз здесь, на берегу реки. Конечно, Саше непросто было представить, на что походили эти берега в 52 году до нашей эры. Пришлось бы убрать сквер Вер-Галан с его треугольником зелени на западной оконечности, величественные османовские стены Дворца правосудия, изящный черный шпиль часовни Сент-Шапель, торчащий над крышами. Рядом возвышалась Консьержери, средневековое мрачное здание, где томилась в заточении Мария-Антуанетта до самого дня своей казни. Спокойно и безмятежно текла Сена. Линден заметил, как прозрачны ее сине-зеленые воды, что лениво плескались у парапетов, можно было различить круглые серые камешки, устилавшие дно. В тот день река казалась такой смирной и послушной… На неподвижных волнах качались утки и лебеди – вид, как на открытке.

Но уж сегодня Сена не была послушной, она превратилась в грязное прожорливое чудовище, которое с жадностью поглощало берега и опоры мостов. Пластиковые стулья, мусорные контейнеры, стволы деревьев неслись по волнам, наталкиваясь на опоры мостов с глухим раскатистым шумом. Пропорции моста Руаяль изменились: он слишком низко нависал над ревущими волнами, арки были полностью затоплены и лишь верхушки треугольных пирамидок между пролетами моста торчали из бурлящей воды. Это невиданное прежде зрелище и ужасало Линдена, и завораживало. Бурлящая река змеилась, словно злобная рептилия под свинцовыми небесами, которые сами изливали нескончаемые потоки воды. Вокруг копошилась толпа, издавая бурные возгласы всякий раз, когда об опору моста ударялся очередной стул или ствол дерева. Линден делал снимок за снимком, уверенно держась на ногах, несмотря на толкотню и давку. Люди то взрывались смехом, то громко кричали, высоко подняв над головой свои телефоны. Никто не выказывал страха, им это казалось просто развлечением, шуткой. Но ничего смешного не было ни в этом грязном, бешено ревущем внизу потоке, ни в зловещем клокотании остервенелых волн, неудержимо несущихся на запад и к Ла-Маншу.

Кое-как выбравшись на тротуар, Мистраль и Линден пошли к площади Согласия и мосту Альма. На мостовой было полно съемочных групп, приехавших снимать Сену: пикапы с торчащими на крыше спутниковыми антеннами выстроились один за другим. Орды фотографов наставили свои камеры на реку. Линдену пришлось поработать локтями, чтобы найти место, где он мог бы поснимать. Им понадобилось довольно много времени, чтобы добраться наконец до моста Альма и его знаменитого Зуава, безучастно взирающего на творившуюся вокруг вакханалию. Каждому хотелось получить на память снимок Зуава, погруженного в воду по пояс. Полицейские тщетно пытались уговорить зевак отойти подальше, толпа была слишком плотной. Парижане смешались с туристами, все смеялись, переговаривались жестами, кричали, любуясь этим и впрямь незаурядным зрелищем. Линден заметил какого-то старика в шляпе, он стоял, прислонившись к дереву, курил трубку и со слезами на глазах молча смотрел на происходящее. Линден попросил разрешения его сфотографировать, и тот согласился. Этот старик, спокойно наблюдающий за бесновавшейся толпой, казался здесь каким-то неуместным, будто персонаж из другой пьесы.

«Не понимаю, чему они так радуются, – проворчал он. – Вечером, когда Сена захлестнет их кровати, им будет не до смеха». Линден спросил его, неужели он верит, что так оно и будет. Старик расхохотался: конечно верит! Сена поднимется выше, чем в 1910 году. Париж превратится в гигантскую клоаку. Мистраль слушала внимательно и серьезно. И что им тогда делать? – спросила она. Уезжать? Старик снова рассмеялся, зубов у него не было, но улыбка казалась приятной. Конечно уезжать! Чего они ждут? Уезжать немедленно. Вернуться туда, откуда приехали. И как можно быстрее, пока не наступил конец света. Линден осторожно потянул Мистраль за рукав, и они пробормотали «до свидания». Какое-то время Мистраль молчала. Потом, когда они поравнялись с Эколь Милитер, спросила дядю: этот старик, он что, сумасшедший или говорит правду? Линдену не хотелось ее пугать, но в конце концов племянница уже большая. Она видела новости по телевизору? Значит, и так все понимает. Но сейчас для них главное – это Поль, все остальное потом. Мистраль согласилась. Она внезапно показалась такой юной и очень бледной под своим капюшоном.

По дороге в гостиницу Линден зашел на почту, чтобы отправить своему агенту в Нью-Йорк несколько кассет отснятой пленки. Совсем как в старые времена. И тут же набрал ей сообщение, что лучше сделать не мог, ведь с ним не было цифровой аппаратуры. Не особо вникая в суть дела, служащая в окошке, которой он передал пакет, выразила надежду, что бандероль дойдет по назначению вовремя, но почтовые службы уже столкнулись с проблемами из-за наводнения. Чуть дальше в киоске Линден купил сегодняшние газеты: на первых страницах всех изданий тот же Зуав в водовороте грязной воды. Дойдя до гостиницы, он посмотрел в телефоне #парижнаводнение. Вода поднималась со скоростью два сантиметра в час. У моста Аустерлиц она поднялась на шесть с половиной метров, превысив уровень июня 2016-го и ноября этого года. Впрочем, рекорд наводнения 1910 года – восемь метров шестьдесят два сантиметра – перекрыт не был, – убеждал он себя, хотя все равно страшно.

Когда он постучал в дверь номера Лоран, его встревожило выражение лица Тильи. Выйдя из спальни, она закрыла за собой дверь.

– Приходил врач, – прошептала она. – Держу пари, ни за что не догадаешься: у мамы пневмония.