Протагонист - Анастасия Всеволодовна Володина Страница 29

для меня, а я подумал, что могу сломать игру ОНО, могу переиграть ОНО, для этого достаточно лишить ОНО зрителя, не ходить на пары, но потом ОНО перекинулось и на другие предметы, когда я мог просидеть перед учебником несколько часов, всматриваясь в строчки, но строчки убегали, а слова разделялись на буквы, и я думал над звучанием каждого слова, пока оно не распадалось, и так проходили вечера, а потом и ночи – Максим поругивался, но терпел. Из-за ночных занятий я больше не мог ставить себе будильники с таймерами, а без них я терял чувство времени, чувство пространства, чувства вообще, засиживался, выходил в коридор, оказывался на другом конце здания, прятался от дежуривших в коридоре менторов, рассматривал фрески, фрески рассматривали меня, – так проходили наши с ОНО ночи, когда крылья меняли свое расположение, стены сжимались, потолки падали, окна не пропускали воздух и всюду было ОНО. Я открывал о́кна в коридорах, в комнате, в аудиториях, но это не помогало: воздух оставался спертым, как будто впитал в себя сотни, тысячи чужих запахов, впитал в себя ОНО. Я отрубался под утро, а потом не мог встать на первую пару, поэтому пытался спать дежурствами: с одиннадцати до двух и с шести до восьми.

Наш ментор Павел вызвал меня к себе в феврале.

– Алексей, ты стал хуже заниматься, особенно по… (предмету-который-нельзя-вспоминать). У тебя какие-то сложности?

– Нет, – ответило ОНО вместо меня.

Самый херовый момент в игре – тот, когда понимаешь, что проваливаешь партию, и теперь, какой бы шаг ты ни совершил, – мат неотвратим, но приходится делать еще несколько ходов, делать ради приличия, прежде чем сдаться, и я хотел сдаться, но ОНО хотело, чтобы я сдался только ОНО, а Павел всё понял, но подыграл мне, точнее не мне, я-то хотел помощи, он подыграл ОНО, и выходило, что Павел с ОНО заодно, а я воюю один, и зачем же тогда воевать, и после этого я зашел в ванную и дербанил себя, пока в дверь не постучался Макс, а я не увидел, что в зеркале уже нет лица, одно только опухшее нечто, и это значило, что ОНО победило. Павел сказал мне сделать реферат по предмету-который-нельзя-называть, реферат на двадцать страниц, так что я и ОНО сидели ночью и ждали, ведь мозгу нужно двадцать три минуты, чтобы войти в новую задачу, но проходило двадцать три минуты и двадцать три минуты и двадцать три минуты и двадцать три минуты и двадцать три и

файл так и горел строчкой названия, которую я мог перечесть двадцать три раза и двадцать три раза и двадцать три раза и двадцать три и двадцать и двадцать и три и

читал не я

читало ОНО.

Приближался шахматный турнир, и хотя занятия в секции, конечно же, шли побоку, но там я хоть как-то появлялся, ведь шахматы были последним оплотом меня, управляемости, предсказуемости в мире ОНО и его предмета-который-нельзя-вспоминать, но ОНО не могло меня отпустить туда, где я был хорош, ОНО должно было забрать меня целиком, ОНО было мало шаха, ОНО хотело поставить мат.

Поэтому в день турнира я не услышал будильника, не услышал, как барабанили в дверь, не услышал, как в комнату ворвался Павел, хотя ночью я не шатался по коридорам, а лег спать вовремя.

Максима в тот день не было: он уехал домой на выходные.

Тогда нас и отправили к психологу. Он попытался выдавить из меня хоть слово, как я выковыривал гной из еще не разродившегося прыща, – упорно, но без толку. Я ковырял кроссовкой пол и молчал.

– Алексей, вы можете всем со мной поделиться, – он повторял заунывно, а я понимал, что он, как и Павел, заодно с ОНО.

Мама позвонила днем по видеосвязи, я не включил камеру.

– Алёшенька, у тебя всё в порядке? Мне говорят, ты там что-то запустил по учебе…

Я отнекивался, успокаивал маму: не хватало только, чтобы она увидела ОНО и поверила ему, ведь это бы разбило мне сердце.

А через два дня случилась срезовая контрольная по предмету-который-нельзя-вспоминать. Я проснулся по будильнику, умылся, почистил зубы, сходил на завтрак, а потом ОНО вернулось в комнату, дождалось, когда Максим уйдет на занятия, и уложило меня обратно в кровать. На этот раз я проснулся, когда уже открывали дверь. Спрыгнул с кровати, заметался по комнате и спрятался в шкаф.

Раздался голос Павла:

– Нет его. Может, в ванной? – Скрипнула дверь, а я порадовался, что догадался не прятаться там, ведь Павел мне не помощник.

Меня вызвали к начальнику курса. ОНО сказало, что я плохо себя чувствовал и отправился в медпункт. Врач из медпункта покачал головой: не было такого. ОНО сказало, что, верно, я собирался в медпункт, но по дороге у меня так разболелась голова и пошла носом кровь, что я решил вернуться в комнату отлежаться.

Когда пришло время идти на пересдачу контрольной, у меня снова пошла кровь из носа, только на этот раз ОНО долбануло меня об косяк и отправило в медпункт, заставляя ронять капли крови на мраморные полы Гимназии с выбитым в них гимном Академии. Павел хмурился, но сказать ничего не мог, ведь невозможно обвинить в жульничестве того, кто играет по правилам своей игры – не шахмат и не покера, а той игры, где они меня ловят, а я не попадаюсь, ведь нас с ОНО уже стало невозможно отличить. Время от времени звонила мама, но мы ее успокаивал: всё в порядке, просто давление шалит – отсюда и мигрени, и кровотечения. Каждый раз биться носом было невозможно, поэтому мы придумал новую хитрость: мы резал себя, нацеживал кровь и внюхивал, если Павел снова притаскивался в комнату. Но этот план тоже давал сбой: надрезы на бедрах заживали всё хуже, чесались, так что утром мы просыпался в грязных простынях и с кровью под ногтями, а Максим смотрел всё подозрительнее, поэтому мы мечтал о чем-то большом, серьезном и романтическом типа чахотки, чтобы слечь на семестр, а потом выйти летом и увидеть, что всё закончилось, как я (тогда еще только Я) и загадывал в новогоднюю ночь. Мы уже прикидывал, как бы имитировать туберкулез, гуглил симптомы, обдумывал, сможем ли правдоподобно харкать кровью, но пока мы мог только правдоподобно лежать в кровати и разглядывать потолок без всяких разводов от потопов.

Как-то ночью, когда мы опять думал о туберкулезе, нам захотелось подышать. Мы открыл настежь одно окно и сидел на подоконнике в трусах, но этого казалось