Тарас Бурмистров - Россия и Запад (Антология русской поэзии) Страница 3

Но вернемся к "Оде на взятие Хотина". Главной целью России в этой войне с турками было, по мнению Ломоносова, установление прочного мира на освобожденных территориях, причем следует напоминание о том, что благодаря русским войскам, взявшим не так давно Данциг на Висле, мир был водворен и в Западной Европе. Страстному прославлению мира посвящено заключение оды, занявшее четыре строфы; вообще для поэтического творчества Ломоносова призыв к миру, торжественный и полнозвучный, не есть что-то случайное, наоборот, это сквозной лейтмотив его поэзии, может быть, звучащий даже громче всех остальных его мотивов:

Царей и царств земных отрада,

Возлюбленная тишина,

Блаженство сел, градов ограда,

Коль ты полезна и красна!

Вокруг тебя цветы пестреют,

И класы на полях желтеют;

Сокровищ полны корабли

Дерзают в море за тобою;

Ты сыплешь щедрою рукою

Твое богатство по земли.

Как мы увидим ниже, и дальше для русской поэтической традиции тема всеобщего мира окажется одной из центральных (своего итогового воплощения она достигнет в "Скифах" Блока). Но уже у Ломоносова ее разработка не свободна от существенного внутреннего противоречия. Как могли, в самом деле, совмещаться в его творчестве горделивое упоение военной мощью России, перед которой трепещет вся Европа, не говоря уже о Турции или Персии, и утверждение неподдельного миролюбия русских, и даже яростное обличение того же Запада и той же Турции как зачинщиков кровавых конфликтов? Ломоносов, видимо, и сам ощущал здесь некую несообразность. Вот одна из его попыток разрешить это противоречие:

Российский род, коль ты ужасен

В полях против своих врагов,

Толь дом твой в недрах безопасен.

Ты вне гроза, ты внутрь покров.

Полки сражая, вне воюешь;

Но внутрь без крови торжествуешь.

Ты буря там, здесь тишина.

Почти назойливое повторение одной и той же мысли на все лады, невольно вызывающее в памяти речи Полония из "Гамлета" ("найти причину этого эффекта, или дефекта, ибо сам эффект благодаря причине дефективен", перевод Б. Пастернака) совсем не характерно для поэзии Ломоносова. Подобное несколько нарочитое акцентирование темы, выдает, возможно, некоторое замешательство автора и неполную его уверенность в своей правоте. Во всяком случае, когда Ломоносову доводилось воспевать события, не вызывавшие у него внутреннего сопротивления, он обычно выражал свою точку зрения куда более лаконично и недвусмысленно. Например, когда в 1748 году одно только продвижение русских войск к Рейну вызвало окончание династической войны за австрийское наследство, пять лет терзавшей Западную Европу, Ломоносов высказался очень коротко и ясно:

И меч твой, лаврами обвитый,

Необнажен, войну пресек.

2

В июле 1741 года, нарушив "вечный мир", заключенный Петром I, Швеция начала военные действия против России. Это бодрое решение взять реванш за поражение под Полтавой было принято под заметным влиянием Франции, очень усердно подстрекавшей шведов к тому, чтобы одним ударом разбить русских и оттеснить Россию от Балтийского моря. Ломоносов не мог не откликнуться на эти события. Когда русские войска одержали победу под Вильманстрандом, решившую участь шведской кампании, он написал по этому поводу большую и очень обстоятельную оду (она приводится здесь в Антологии). Видимо, придавая особое значение этому произведению, Ломоносов выпустил оду отдельным изданием и подписал ее своим полным именем, чего никогда не делал раньше. Ода начинается весьма примечательным утверждением о том, что "российских войск хвала растет" и "младой Орел уж Льва терзает". Позднее мысль об исторической юности русского народа, особенно заметной на фоне дряхлой, впадающей в умственное и творческое бессилие Европы, будет бесконечно проходить во всех построениях русских авторов, обращавшихся к теме "Россия и Запад". Она приобретет множество смысловых оттенков; скажем, западники будут говорить не столько о "молодости" русской цивилизации, сколько об ее "отсталости", обусловленной татаро-монгольским игом и долгой оторванностью от общения с Западом. Но для Ломоносова здесь не было никакой двусмыслицы; в его стихах звучит искреннее ликование по тому поводу, что и Россия, долгое время прозябавшая на задворках западной цивилизации, вышла наконец на мировую арену, на широчайший простор всемирно-исторического движения. Так же относился к этому и тот, кто затеял все эти перемены в жизни России, Петр I. Как-то в 1713 году, осушив стакан по поводу только что спущенного корабля в Петербурге, он сказал присутствующим, указав на новую столицу: "Снилось ли вам, братцы, все это тридцать лет назад? Историки говорят, что науки, родившиеся в Греции, распространились в Италии, Франции, Германии, которые были погружены в такое же невежество, в каком остаемся и мы. Теперь очередь за нами: если вы меня поддержите, быть может, мы еще доживем до того времени, когда догоним образованные страны".

Ломоносовская ода 1741 года почти вся и состоит из детального описания того, как именно российский "младой Орел" терзает "Льва", то есть Швецию. Красочно изобразив в ней поражение Карла XII (под именем Градива-Марса), Ломоносов далее описывает "приход Венеры и Дианы", которые облегчают страдания "прехраброго воина" целительными мазями, замешанными на воде Секваны (Сены). Речь идет о дипломатических усилиях Франции по вовлечению Швеции в войну, не обличить которые Ломоносов, разумеется, не мог. Затем в оде снова, уже вполне традиционно, прославляется всеобщий мир, нарушаемый злокозненным Западом, выражается уверенность в непобедимости России и многозначительно перечисляются победы русского оружия. Однако в ней появляется и совершенно новый мотив - мотив, который позже сыграет громадную роль в русской политической поэзии. Повторяясь вновь и вновь, многообразно видоизменяясь, он встретится у Державина, Пушкина, Лермонтова, Тютчева - и так далее вплоть до Блока и Мандельштама. Это прямое обращение к Западу, гневное и негодующее:

К пределам нашим что ж пришли?

Надежда кажет что впреди?

Надежда ныне вам не лжива!

К себе вас та земля влечет,

В которой мед с млеком течет?

Ну ж впредь; пройдите! Нет и дива!

Оно поразительно напоминает подобные же обращения в знаменитых стихотворениях Пушкина "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина", написанных через девяносто лет после появления ломоносовской оды. Однажды найденная форма оказалась наиболее удачной; дальше поэты будут уже сознательно опираться на те образцы такого рода поэзии, которые были даны Пушкиным; но это первое совпадение удивительно. Нагромождение риторических вопросов и восклицаний, саркастические призывы вроде "Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!" ("Бородинская годовщина"), общий строй произведения, обличительный и развенчивающий - все это здесь оказывается удивительно схожим у обоих авторов. Конечно, у Ломоносова это выражено еще очень тяжеловесно по сравнению с Пушкиным. В связи с этим можно вспомнить известное высказывание последнего о поэзии Державина: "дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника". Развивая метафору, можно сказать, что у Пушкина перевод оказался несравненно благозвучней, чем у Ломоносова, но оригинал в данном случае остался тем же. Кстати, для сравнения можно привести и соответствующую строфу Державина, также очень любившего педагогические обращения к Западу:

О вы, что в мыслях суетитесь

Столь славный россу путь претить,

Помочь врагу Христову тщитесь

И вере вашей изменить!

Чем столько поступать неправо,

Сперва исследуйте вы здраво

Свой путь, цель росса, суд небес;

Вы с кем и на кого хотите?

И что ваш року перевес?

("На взятие Измаила", 1790)

Вообще у Ломоносова не так уж редко встречаются строки, своей интонацией вызывающие в памяти те или иные произведения Пушкина. Возьмем, например, отрывок из "Оды 1748 года" (она также приводится здесь в Антологии):

Да движутся светила стройно

В предписанных себе кругах,

И реки да текут спокойно

В тебе послушных берегах;

Вражда и злость да истребится,

И огнь и меч да удалится

От стран твоих и всякий вред,

и сравним его с "одическим" вступлением к "Медному всаднику":

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия.

Да усмирится же с тобой

И побежденная стихия;

Вражду и плен старинный свой

Пусть волны финские забудут

И тщетной злобою не будут

Тревожить вечный сон Петра!

И в оде Ломоносова, и в "петербургской повести" Пушкина (к рассмотрению которой мы еще вернемся), в сущности, речь идет об одном и том же. Ода написана "на день восшествия на престол Елисаветы Петровны", дочери Петра I. До нее на этом престоле (после самого Петра) побывали и Петр II, при котором столица была перенесена обратно в Москву, и герцогиня курляндская Анна, которая, не доверяя русским, набирала свое правительство в Германии и оставила после смерти регентом "каналью курляндца", Бирона. Неудивительно, что с воцарением Елизаветы, заявлявшей о своем намерении следовать заветам отца, у русских появились надежды на избавление от придворного засилья немцев и возобновление петровских начинаний. Ломоносов, разделявший эти настроения, постарался передать их в своей оде со всем доступным ему красноречием. Почти через столетие и по другому поводу у Пушкина в "Медном всаднике" появляются те же мотивы: незыблемость Петербурга здесь означает прочность, непоколебимость петровских свершений и долговечность всего петербургского периода русской истории.