Сергей Довлатов - Старый петух, запеченный в глине Страница 3

Тюремная обслуга вела себя очень агрессивно. Гораздо агрессивнее, чем в лагере. И даже медики отличались странной жестокостью.

Помню, заболел один мой сокамерник. Мы вызвали фельдшера. Фельдшер спросил:

– Что у тебя болит?

– Живот и голова.

Фельдшер достал из кармана таблетку. Разломил ее пополам:

– Это тебе от живота. А это от головы. И прибавил:

– Да смотри, не перепутай…

Шесть дней меня продержали в камере. Затем вывели на работу. Мне достался гараж Управления милиции на Конюшенной площади. Нужно было вырыть довольно большую яму. Так называемую мойку для автомашин.

В гараж мы с конвоиром явились пешком. Он представил меня трем работягам, которые загорали на листах фанеры. Он сказал:

– Присматривайте за этим декадентом. Конвоир ушел. Сказал, что явится за мной к пяти. Посреди двора лежали тени от церковных куполов.

То и дело мои работяги вставали, переносили фанерные листы на солнце. Я спросил у них:

– Так что мне делать?

Тот, что повыше, откликнулся:

– Закуривай.

И кинул мне пачку «Беломора».

Второй, ухмыльнувшись, сказал:

– Правда, что от работы люди…?

– Что? – я не расслышал.

– Глохнут! – заорал он.

Оба долго, радостно посмеивались.

Так прошло около часа. В основном мы курили и беседовали, сидя на досках. Того, что был постарше, звали Генычем. Высокого – Мишаней.

Затем наступил обеденный перерыв. Работяги достали свои бутерброды. Я встал и отошел. Высокий окликнул меня:

– Але! Раздолбай Иваньга! Иди питайся.

И протянул мне куриную ногу.

Это был высокий тощий человек с усами. Кисть его руки была украшена зеленоватой надписью: «Второй раз бью по трупу!»

Его лицо показалось мне знакомым. Да и он как-то странно на меня поглядывал. Затем вдруг поинтересовался:

– Ты в армии служил?

– Естественно.

– В охране?

– Ну.

– Не в Устьвымлаге?

– В Устьвымлаге.

– Чинья-Ворык помнишь?

– Ну, допустим.

– А как мы петуха уделали?

Он встал и чопорно представился:

– Потомственный зэка Володин. Кличка – Страхуил. Последняя судимость кража.

– Предпоследняя, – исправил Геныч, – не зарекайся…

Конечно, я все помнил. Память наша – как забор, что возле Щербаковских бань. Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.

Страхуил между тем возбудился:

– Помнишь, я говорил тебе, начальник: жизнь – она калейдоскоп. Сегодня ты меня охраняешь, завтра я буду в дамках. Сегодня я кайфую, завтра ты мне делаешь примочку.

– Короче, – вмешался Геныч.

– Короче, ты меня за водкой не пустил? А я тебя…

Он выждал паузу и закричал:

– Пускаю! И затем:

– Вот шесть рублей с мелочью. Магазин за троллейбусной остановкой.

Я сказал:

– Ребята, это лишнее. Нас у вахты проверяют.

– Лишнее? – его глаза округлились. – Знаешь, что лишнее в жизни, начальник? Алименты, хронический трипак и уголовный кодекс… Вот я тебе расскажу историю про одного домушника с Лиговки. Дотягивает он свой четвертной…

– Кончай, – прервал его Геныч, – магазин закроют.

– Сейчас полтретьего.

– А может, у тебя история на пять часов?! Короче, я пошел за водкой. А потом ходил один из работяг. И мы все говорили о жизни. А потом явился конвоир, и его тоже угостили водкой. Он сначала руками замахал:

– Я на службе! А затем говорит:

– Мне – полную.

Геныч долил:

– Сам люблю полненьких.

Конвоир опьянел, и я сказал ему:

– Жизнь-калейдоскоп. Сегодня ты начальник, завтра я.

А конвоир вдруг заплакал и говорит:

– Я курсы бульдозеристов чуть не окончил. Отчислен из-за сотрясения мозог…

А потом работяги вызвали такси, и Геныч объяснил шоферу:

– Улица Каляева, шесть. А шофер говорит:

– Куда их, в тюрягу, что ли?

Геныч обиделся за нас:

– Не в тюрягу, а в пенитенциарное учреждение, мудила!

И мы с конвоиром всю дорогу пели:

Ты сегодня мне принесНе букет из алых роз,Не тюльпаны и не лилии…

Вентилятор гонял по комнате тяжелый запах лука. Кот приподнял голову и медленно ушел. В очередной раз стихла музыка.

Я уже не слушал:

– Едет тот пахан в законе к младшей дочери. Она ему: «Располагайся, батя! Вот тебе диван, места общего пользования, напротив – красный уголок». Король ей говорит: «Не хочу я ессентуков, раскладушек и вашего общего пользования! Хочу портвейна белого, желательно „Таврического“, ясно?!» А шкура в ответ: «Это, мол, лишнее!» Он ей внушает: «Да лишнего-то мне как раз и надо, суки вы позорные!» А девки ни в какую. Знаешь, чем все это кончилось?

– Ну?

Страхуил выдержал паузу и голосом опытного рассказчика закончил:

– Дочь пошла за ряженкой, а он в сортире на ее колготках удавился.

Страхуил умолк. Как-то странно поморщился. В глазах его блеснули слезы. Я спросил:

– Ты чего?

– Пахана, – отвечает, – жалко. Мне стало все это решительно надоедать. Я приподнялся, говорю:

– Ну, мне пора.

Мне и в самом деле надо было готовить очередную передачу.

– Прощай, начальник.

– Будь здоров.

– Еще увидимся.

– Теперь уже не сомневаюсь.

– Я в смысле денег.

– Не спеши.

Я натянул плащ, толкнул вертящиеся двери. Заглянул еще раз с улицы в окно.

Около стола вертелся кот. Мой приятель кормил его из своей тарелки.