Евгений Замятин - Том 1. Уездное Страница 3

А в Петроград Замятин действительно прибыл в сентябре 1917 года из Англии, где провел полтора года в командировке: на судоверфях в Глазго, Ньюкасле, Сандерленде, Саусшилдсе он участвовал в строительстве ледоколов для России – „Святой Александр Невский“ (впоследствии, после революции, „Ленин“), „Святогор“ (после революции „Красин“), „Минин“, „Пожарский“, „Илья Муромец“.

Теперь он сознавал необходимость быть дома» участвовать в построении новой, культурной жизни. Свершилась революция, которую он так ждал, о которой мечтал (как и многие его современники; М. Арцыбашев, например, на следующий день после крушения монархии писал: «Мы ловили ветер в поле, а поймали бурю. Многие ли останутся довольными – посмотрим»[9]. И Замятин стремится быть полезным Новой России. Именно в литературе, в культурном строительстве видит теперь он насущную необходимость. И отдается этому целиком. Впоследствии он вспоминал: «Корабли – дома, выстрелы, обыски, ночные дежурства, домовые клубы. Позже – бестрамвайные улицы, длинные вереницы людей с мешками, десятки верст в день, буржуйка, селедки, смолотый на кофейной мельнице овес. И радом с овсом – всяческие всемирные затеи: издать всех классиков всех времен и народов, объединить всех деятелей всех искусств, дать на театре всю историю всего мира. Тут уж было не до чертежей – практическая техника засохла и отломилась от меня, как желтый лист (от техники осталось лишь преподавание в Политехническом институте)».

Автор нескольких прогремевших повестей – «Уездное», «На куличках» (1914), «Алатырь» (1915), дюжины рассказов, Замятин почитался как мэтр. И вполне естественно, что он стал организатором класса художественной прозы в Доме Искусств, а под его влиянием возникла группа «Серапионовы братья»: Лев Лунц, Михаил Слонимский, Николай Никитин, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Николай Тихонов, Константин Федин, Илья Груздев, Владимир Познер, Елизавета Полонская.

Первое собрание группы состоялось 1 февраля 1921 года. Замятин читал лекции, проводил слушания произведений студийцев, их взаимное обсуждение… Написанные им в ту пору «Лекции по технике художественной прозы» сохранили интерес и значение и по сей день. Замятин, как и все настоящие писатели, понимал, что писателем человек рождается, что научиться быть писателем невозможно. Но дать какие-то технические навыки молодому литератору полезно и необходимо.

Замятин так прямо и говорил своим слушателям: «Я с самого начала отрекаюсь от вывешенного заглавия моего курса. Научить писать рассказы чили повести – нельзя. Чем мы будем тогда заниматься? – спросите вы. – Не лучше ли разойтись по домам? Я отвечу: нет. Нам все-таки есть чем заниматься…

…Есть большое искусство и малое искусство, есть художественное творчество и художественное ремесло… Малое искусство, художественное ремесло – непременно входит, в качестве составной части, в большое… И Байрон, чтобы написать „Чайльд-Гарольда“, должен был изучить технику стихосложения. Точно так же и тому, кто хочет посвятить себя творческой деятельности в области художественной прозы – нужно сперва изучить технику художественной прозы»[10].

Замятин, несомненно, имел право на учительство не только потому, что был старше и опытнее «Серапионовых братьев», но и потому, что сам прошел большую школу, учась у классиков и своих современников, близких ему своим отношением к жизни и к творчеству.

И несомненно то, что, какими бы разными ни были его ученики и как бы впоследствии они ни относились к своему учителю, все в меру своего таланта заняли свое место в истории русской литературы XX столетия.

Но не только преподаванием был занят Замятин в первые месяцы и годы после возвращения на родину. Он сотрудничал в горьковской газете «Новая жизнь», в эсеровской газете «Дело народа» опубликовал свои политические сказки, с энтузиазмом участвовал в составлении издательской программы затеянного Горьким издательства «Всемирная литература», писал предисловия к книгам зарубежных писателей и редактировал переводы, сотрудничал в журналах «Записки Мечтателей» (1919–1922), «Дом Искусств» (1921), «Современный Запад» (19221924), «Русский Современник» (1924).

И при этом он создал столь масштабные по мысли рассказы, как «Дракон», «Мамай», «Пещера», обращался к драматургии («Огни св. Доминика»), написал программные статьи «Я боюсь», «О синтетизме», напечатал сатирические произведения об Англии «Островитяне», «Ловец человеков». Наконец, в 1920 году начал работать над романом «Мы» – одной из главных антиутопий XX века.

Разумеется, этот роман напечатать в Советской России в то время было просто немыслимо. Ибо цензура сразу же усмотрела в нем аналогии не в пользу нового советского строя, где строгой регламентации новоявленное чиновничество в лице всевозможных комиссаров стремилось подчинить всю жизнь всех и каждого человека. Жизнь богаче декретов, указов и установлений государства – вот о чем хотел сказать своим романом Замятин. И какова бы ни была значимость Государства, Общества, ни государство, ни общество не должны сводить роль личности к шестеренке в большой машине государства, и к тому же к такой шестеренке, которая должна любить и воспевать свою машину.

В 1914 году за повесть «На куличках», в которой Замятин показал повседневную жизнь военного гарнизона в далекой провинции на востоке страны, писатель был обвинен в оскорблении русского офицерства и отправлен в ссылку на север, в Кемь.

Так было при царизме.

Однако новая власть тоже внимательно приглядывалась к писателю. Что-то в его высказываниях и действиях не укладывалось в рамки, обозначавшие лояльность.

15 февраля 1919 года в квартире Замятина на основании ордера ЧК произвели обыск и изъяли переписку. Его подозревали в принадлежности к эсерам.

На допросе Замятин заявил: «В настоящее время, когда я – по указанию того же Горького и целого ряда критиков – пришел к выводу, что моим призванием является именно художественная литература, – в настоящее время ни к политике, ни к политическим партиям отношения не имею и поэтому производством обыска и ареста весьма удивлен»[11].

На этот раз все обошлось, и Замятин на следующий день был отпущен.

Казалось бы, арест должен был его насторожить или по крайней мере предостеречь. Но писатель, как и прежде, ведет себя независимо и свободно. Летом 1921 года прочитал первые главы своего романа «Мы» близкому другу – художнику Юрию Анненкову. А зимой 1921–1922 годов в течение двух дней читал роман в переполненном зале Петроградского института истории искусств, в 1923 году роман был прочитан на литературных вечерах в петроградском и московском отделениях Всероссийского Союза Писателей.

А между тем 17 августа 1922 года Замятина вновь арестовали.

Лишь 9 сентября его освободили под подписку о невыезде. На этот раз справка, подготовленная в ЧК, делала ясным, почему писатель подвергался преследованиям: «…Замятин Евгений Иванович, литератор, сотрудник „Летописи“ и „Литературных записок“. Скрытый, заядлый белогвардеец… Выступает в своих произведениях против Сов. власти. Подлежал высылке за границу, но высылка была временно задержана по постановлению Комиссии под председательством тов. Дзержинского…»[12]

Отношением властей к Замятину как к белогвардейцу и внутреннему эмигранту и объясняется их стремление избавиться от него.

Ведь именно на 1922 год приходится пик борьбы против инакомыслящих, самостоятельно мыслящих ученых, писателей, деятелей искусства, которые не всегда соглашались с действиями и политикой советской власти. За границу были высланы сотни ученых и писателей, некоторые уехали сами.

Замятин решил остаться, потому что верил, что еще сможет послужить родной стране, народу, здесь, дома.

И он продолжал писать.

Трудно назвать вид или жанр литературы, в котором бы Замятин не попробовал себя: рассказ, повесть, сатира, юмор, драма. Его пьеса «Блоха» (1924) по мотивам «Левши» Н. С. Лескова много месяцев не сходила с театральных подмостков.

Его «Рассказ о самом главном» (1924) вместил в себя столько человеческих судеб, событий, переплетений сюжетов, столкновений характеров, что впору большому роману. По своей сложности, многоплановости, аллегоричности, символичности, многозначности он мог соперничать как с модернистами, так и с постмодернистскими произведениями.

Его рассказ «Слово предоставляется товарищу Чурыгину» (1927) – не только блестящий образец использования народного языка, причем языка нового времени, с советскими неологизмами, канцеляризмами, но и великолепное постижение народного характера в новых непривычных и пока что неорганичных обстоятельствах.

М. Горький, в свое время с восторгом встретивший «Уездное» Замятина, отрицательно относился к его экспериментаторству. В «Рассказе о самом главном» он увидел лишь применение теории относительности Эйнштейна в литературе. Но это несправедливо. Если Замятин и применял свои математические и физические знания в художественной практике, то лишь тогда, когда полагал их полезными для раскрытия своей мысли. Но это вовсе не означало, что все свои произведения он создавал как некие искусственно и расчетливо выверенные конструкции (а такое мнение бытовало). Просто у него был свой взгляд на литературу, которую он рассматривал как сгусток, как концентрацию мысли и чувства, а не банальное описание банальных ситуаций, банальных характеров при помощи банальных приемов. Свое кредо он выразил в статье «О синтетизме» (1922), посвященной творчеству Юрия Анненкова: «Ни одной второстепенной детали, ни одной лишней черты: только суть, экстракт, синтез, открывающийся глазу в сотую долю секунды, когда собраны в фокус, спрессованы, заострены все чувства… Сегодняшний читатель и зритель сумеет договорить картину, дорисовать слова, – и им самим договоренное, дорисованное будет врезано в него несоизмеримо прочнее, врастет в него органически. Здесь – путь к совместному творчеству художника и читателя или зрителя».