Александр Неверов - Ташкент - город хлебный Страница 3

Мать снизу кричит:

- Упадешь, Миша, куда забрался?

А Яшка брат голубей стреляет из деревянного ружья. Пукнет раз - голубь. Еще пукнет раз - еще голубь. Штук десять напукал. Повесил на веревочку и давай этими голубями Мишку по голове бить.

Рассердился Мишка, хотел было Яшку ударить, а перед ним солдат с ружьем.

- Нельзя здесь лежать!

Собаченка мимо прошла, обнюхала воздух. Поглядела в дверь, пошла на цыпочках дальше, Вышел мужик без шапки.

- Ты чего, мальчишка, зябнешь?

- Спать, дяденька, больно хочется.

- Куда едешь?

- В Ташкент мы с Сережкой, а он потерялся.

- Иди в третий класс, - уснешь.

Зашел Мишка в третий класс, а народу в третьем классе наступить негде. Кучей так и лежат. Пар над ними, словно в бане, а в пару этом слышно: плачут, плюют, сморкаются. Старик ползет, будто рак - задом наперед. Его ругают, а он ползет.

- Куда тебя черти несут?

Задел Мишка ногами за чью-то голову, напугался. Поднялась голова, как крикнет:

- Чего ходишь тут?

- Сережку я ищу.

- Жулик, наверное, ты!

Кто-то еще закричал.

- Выгоньте его - украдет.

Поползал Мишка в одной стороне, а Сережки нет. И в другой стороне - Сережки нет. Будто в воду канул! Не искать нельзя: вместе уговаривались. Сунулся Мишка в последний уголок, а Сережка скукожился там да и спит.

- Эй, ты, пропадущий!

Открыл глаза Сережка - не поймет. Будто Мишкин голос, будто не Мишкин. Лицо будто Мишкино, а голова будто не Мишкина. Опять Мишка за руку дернул.

- Проснись! Я это, насилу разыскал. Ты зачем убег с того места?

- Боязно там.

- Эх, боязно! Чай не в лесу. И меня не послушал. Хорошо я не бросил искать. Остался бы один - не больно гожа. Разве можно так делать? Дурал! Уговорились вместе ехать, надо держаться.

Шмыгнул Сережка носом от обиды, глаза кулаком потер.

- Ну, ладно, не плачь, я не сержусь. Вперед только так не делай. Ты маленько спал?

- Есть я хочу.

Мишка тоже есть хотел. Облизал губы языком, подумал:

- На моей шее будет сидеть.

Вслух сказал:

- Какой ты чудной, Сережка, терпеть не умеешь! Где я возьму хлеба теперь! Приедем в Ташкент, наедимся. Мало будет тебе, свою долю отдам. Разве мне жалко.

А у самого в мешке кусочек травяного хлеба из дому: утаить хотел. Товарища жалко, и себя не хочется обижать. Он, ведь, Мишка, хлопочет везде, ему и пищи больше надо.

Припомнил уговор - пополам делить - рассердился. Связал уговор по рукам и ногам - лучше бы не уговариваться. Вытащил кусочек, нехотя отломил немного.

- На, после отдашь. Теперь на тебе два куска моих. А где у тебя сумка с лаптем?

- На том месте осталась.

- Дурак! Во что теперь хлеб положишь?

Сережка отвернулся.

- Я не поеду в Ташкент.

- Зачем?

- Далеко больно.

- А домой как пойдешь?

- Дойду потихоньку.

- Иди, если не боишься. А таких товарищей я не люблю, которые пятятся. То ехать, то не ехать...

Долго молчали.

Кто-то кричал во сне, окутанный паром.

- Пошел, пошел! Наш поезд пошел!

Рядом мужик поднялся с огромной всклокоченной головой и тоже кому-то сказал:

- Все умрем! Ноги пухнуть начали у меня.

Представился Мишке Ташкент невиданный и два мешка с кусками. В одном мешке - белый хлеб, а в другом мешке - черный хлеб. В третьем мешочке - пшеница - фунтов десять. Это на семена. А пшеница, не как наша. Крупная! Глядит Мишкина мать в два мешка, от радости плачет.

- Ах, Миша, Миша! Какой ты хороший, сынок, заботишься об нас. Ляг маленько, усни. А вы, ребята не шумите.

Открыл Мишка глаза невидящие, опять закрыл.

Не знай, по крыше кто ходит, не знай, дождик шумит. Ладно, наплевать, спать больно хочется. Утром завтра можно узнать хорошенько. А вверху под самым потолком дерево качается сучками вниз. Запрокинулась назад Мишкина голова, а дерево яблоками увешано. Большие яблоки, по два кулака. Упало одно, прямо на Мишкину голову, а Мишке повернуться даже лень, руку за яблоком протянуть не хочется.

- Ладно, наплевать, спать больно хочется...

У Сережки во рту нехорошо.

С'ел он кусочек, еще больше раздразнился. Вылизал десны языком, начал ногти грызть. Кишки так и ворочаются, инда саднит все брюхо. Увидал, спит Мишка, стал Мишкину сумку ощупывать.

- Нет ли хлеба спрятанного?

Нащупал кружку, подумал:

- Хлеб!

Обрадовался и напугался:

- Эх, проснется Мишка! Либо побьет, либо скажет: "как тебе не стыдно? Взял я тебя за хорошего, а ты жуликом заделался".

Держит Сережка Мишкину кружку в мешке, думает:

- А если я не весь с'ем?

- Все равно грех.

- Чай я не нарошно: есть хочется.

- Бери, если не боишься.

Запутались Сережкины мысли: и взять и не взять. И есть хочется и перед товарищем стыдно.

Подошел тяжелый сон, начал Сережкину голову нагибать, Сережкино тело укачивать.

- Спи!

Долго боролся Сережка с тяжелым сном. Глаза открывал, головой встряхивал, руками судорожно ощупывал кружку в мешке.

- Есть больно хочется...

- Спи! Завтра наешься.

Положил тяжелый сон Сережкину голову около Мишкиных ног, во рту стало тепло и покойно. Ласковый голос сказал:

- Не надо воровать, терпи маленько...

7.

К утру подали поезд ташкентский.

Поднялись мужики с сундуками, поднялись бабы с ребятами. Вскинулись мешки на плечи, загремели ведра, чайники, самовары. Выгнулись спины мужицкие, растрепались головы бабьи; мокро под рубашками.

Повалили...

- Стой!

- Чей мешок у тебя?

- Милиция!

Воет баба над пропавшим мешком, машет кулаками мужик.

- Стой!

Оторвался с кожаной лямки сундук

- Грох!

Полетели два мужика через сундук

- Грох!

Повалили...

Не река сорвалась в половодье - народушко прет со всех сторон, со всех концов. Из канав вылезли, из-за стен выползли - босые, рваные, дождями промытые, ветрами продутые.

- Не мешай!

Захрупали крыши вагонные под сотнями ног. Заревела темнота предутренняя сотнями голосов. Тяжело дышат мужики, отдуваются. Руки дрожат, ноги дрожат, глаза от страха выворачиваются.

- Не мешай!

Баб подсаживают, сундуки кидают, мешки кидают, ребят на руки бабам кидают. Храпят, задыхаются.

- Не поспеешь!

- Товарищ, товарищ, это баба моя!

- К черту?

- Какое полное право?

- Гони!

- Ива-а-ан!

- Ах, сукины дети!

Тащит Мишка Сережку перепуганного, ныряет под вагонами, стукается головой о колеса

- Скорей!

А двери вагонные высоко. А Мишка с Сережкой не достанут до вагонных дверей, никак не залезешь. И ухватиться не за что.

- Дяденька, подсади!

Воронкой вертятся мужики с бабами, топчут, мнут, к дверям не подпускают.

- Лезь на крышу!

- Чайник где?

- Товарищи, чайник наш!

- Рраз! - по зубам.

- Жулик!

- Бей до смерти!

Обежал Мишка вокруг поезда два раза - никто не подсаживает. Что делать? А мужики верхом садятся на буфера, и бабы верхом садятся. Девки лезут, ноги по-мужичьи раскорячивают. Значит, можно тут. Вскочил Мишка верхом на буфер, кричит:

- Лезь сюда!

А Сережка не влезет.

- Давай подсажу!

- Упаду я тут.

Здорово рассердился Мишка, даже зубы стиснул.

- Крепче держись!

Ухватился Сережка обеими руками за железную шляпку, глаза ничего не видят.

- Раздавит меня тут.

А рядом за стенкой солдат мужиков ругает:

- Марш отсюда!

Задрожал Сережка - ни живой, ни мертвый.

- Батюшки!

Мишка шепчет ему:

- Молчи, молчи, он не видит нас. Не кашляй!

- Руки не держатся.

- Брось говорить!

- Мишенька, миленький, упаду.

Тут Мишка совсем рассердился.

Плюнул под буфер, сказал:

- Падай, я один поеду...

Замолчал Сережка, а солдат Сережкину голову увидал.

- Кто тут?

Влопались.

- Слезай!

Ничего не поделаешь.

Или слезай, или говорить начинай. Мишка вступил в переговоры.

- Это, товарищ красноармеец, мальчишка из нашей деревни со мной едет.

- А ты кто?

- Лопатинский я, Бузулуцкого уезда. Еду за хлебом в Ташкент.

- Показывай документы!

- Пашпорт?

- Я тебе дам пашпорт!

А другой солдат кричит позади:

- Тащи в орта-чеку!

Екнуло Мишкино сердце:

- Достукались!

Сережка - ни живой, ни мертвый.

Схватил солдат его за руку - инда в плече дернуло.

- Сопливые мальчишки! Транспорт только уничтожаете...

Вот тебе раз! Поехали за хлебом в Ташкент, попали в орта-чеку. А орта-чека, не иначе, судить будет. Слыхал Мишка такое слово от мужиков - не больно хвалили. Если солдату сунуть маленько - денег нет. Плакать нарочно - не поверит. И поезд уйдет. Вертится Мишкина голова с разными мыслями ничего не придумаешь. Увидал - Сережка хнычет, на хитрость пустился.

- Чего же ты нюни распустил? Чай, нас не в тюрьму повели. Разберут, откуда мы такие - отпустят.

Потом солдату ласково сказал:

- С нашим братом нельзя иначе. Все мы лезем, куда не надо...

Молчит солдат.

- Товарищ красноармеец, нельзя ли нас двоих пропустить? Мы голодающие.