Алексей Толстой - В Париже Страница 3

В маленькой комнате, с камином и непомерной деревянной кроватью, с опущенным ситцевым занавесом на французском окне, в углу в кресле спала Людмила Ивановна. Ноги ее были поджаты, ресницы мокрые, ротик припухший, стиснутый бессЕльно кулачок лежал на коленях. Сумочка и шляпа с муаровым бантом вaлялись на полу.

Буров застонал, глядя на спящую. Опустился у ног ее, положил голову ей на колени. С тяжелым вздохом Людмила Ивановна проснулась, испугалась, но не вскочила. Потом все поняла.

- Дорогая моя, - шепотом проговорил Буров, - я пришел...

И он начал рассказывать ей о ненависти ко всему живому, о том, как он жил точно очерченный магическим кругом и, задыхаясь в нем, готовился к смерти... О том, как он боится умереть и не может жить...

- Поймите, - говорил он, стискивая руки до хруста, - поймите - даже у папуаса есть свой дом и свое солнце над крышей, а мы хуже, чем бездомные кошки.

Людмила Ивановна слушала и не слушала его. Худенькое личико ее, прояснившееся вначале, опять померкло. Он замолк и все еще сидел у ее ног на истертом коврике. Тогда принялась рассказывать она про себя, и это был только жалобный писк заброшенного, никому не нужного существа.

Ее слова также доходили и не доходили до сердца Бурова. Оба они до краев были полны - каждый своей горечью. Потом Буров зажег газ, - и точно он был Людмиле Ивановне муж или брат и жил с ней давным-давно, - хозяйственно вскипятил чай, отыскал кусочек сыру, приготовил два бутерброда. Пили чай молча, усталые, но на этот вечер успокоенные. Потом Буров, сгребая пальцем крошки, сказал:

- Расставаться нам с вами, видимо, нельзя. Правда?

Людмила Ивановна сейчас же отвернулась, села в кресло, оттуда ответила:

- Я согласна. - И заплакала...

На следующее утро они вместе пошли в контору и не видели по дороге ни города, ни людей. Буров держал Людмилу Ивановну под руку. Оба глядели под ноги. В конторе Буров официально заявил Вячеславу Иосифовичу:

- Завтра Людмила Ивановна и я несколько опоздаем на службу.

1921