Николай Некрасов - Том 4. Поэмы 1855-1877 Страница 3

1854–1855

«Несчастные»*

Тяжел мой крест: уединенье,Преступной совести мученье,Нужда, недуги. Говорят,К цветущей юности возврат —Под старость нам одно спасенье,Отрада верная. — «Живи,Покуда кровь играет в жилах,А станешь стариться, нарвиЦветов, растущих на могилах,И ими сердце обнови…»И я попробовал… но что же?..Душа по-прежнему нема,И с одичалого умаСтереть угрюмости клеймаНичто не властно. Правый боже!Ужели долгая тюрьма,Ограбив сердце без пощады,Душе моей не даст отрадыВ воспоминаньи юных лет?..Иль точно нам отрады нет?Увы! Там душно, там пустыня.Любя, прощая, чуть дыша,Там угасает, как рабыня,Святая женская душа.Переступить порог не смея,Тоски и ужаса полна,Так вянет сказочная феяВ волшебном замке колдуна.Воображенье прихотливоРисует ей другие дни:В чертогах, убранных на диво,Горят венчальные огни;Невеста ждет, жених приходит,И речь его тиха, нежна…Где ум красавицы не бродит,Чего не думает она?Ликует день, щебечут птицы,Красою блещут небеса,Доходят до дверей темницыЛюбви и воли голоса, —Но ей нет воли, нет отрады.Не нужно камней дорогих,Возьмите пышные наряды!Где мать? где сестры? где жених?Где няня с песенкой и сказкой?Никто не сжалится над ней,И только докучает ласкойПротивный, старый чародей.Но нет!.. Она любить не станет,Скорей умрет… Уходит онИ в гневе подданных тиранит.Кругом проклятья, вопли, стон…Но в сказке витязь благородныйПридет — волшебника убьетИ клочья бороды негоднойК ногам красавицы свободнойС рукой и сердцем принесет.А здесь?..

    Рога трубят ретиво,Пугая ранний сон детей,И воют псы нетерпеливо…До солнца сели на коней —Ушли… Орды вооруженнойНе видит глаз, не слышит слух,И бедный дом, как осажденный,Свободно переводит дух.Меняя быстро пост невольныйНа празднословье и вино,Спешит забыться раб невольный.Но есть одна: ей всё равно!В ее душе светлей не станет!Всё тот же мрак, всё тот же гнет:И сон перерванный не манит,И утро к жизни не зовет.Скорей, затворница немая,Рыданьем душу отведи!Терпи любя, терпи прощая,И лучшей участи не жди!..

Осаду ненадолго сняли…Вот вечер — снова рог трубит.Примолкнув, дети побежали,Но мать остаться им велит;Их взор уныл, невнятен лепет…Опять содом, тревога, трепет!А ночью свечи зажжены,Обычный пир кипит мятежно.И бледный мальчик, у стеныПрижавшись, слушает прилежноИ смотрит жадно (узнаюПривычку детскую мою)…Что слышит? песни удалыеПод топот пляски удалой;Глядит, как чаши круговыеПустеют быстрой чередой;Как на лету куски хватаютИ рот захлопывают псы,Как на тени растут, киваютБольшие дядины усы…Смеются гости над ребенком,И чей-то голос говорит:«Не правда ль, он всегда глядитКаким-то травленым волчонком?Поди сюда!» Бледнеет мать;Волчонок смотрит — и ни шагу.«Упрямство надо наказать —Поди сюда!» — Волчонок тягу…«Ату его!»

      Тяжелый сон!..Нет, мой восход не лучезарен —Ничем я в детстве не плененИ никому не благодарен.Скорее к юности! ОнаВсегда мила, всегда ясна…Не бедняку! — ВоображеньеК столице юношу манит,Там слава, там простор, движенье,И вот он в ней! Идет, глядит —Как чудно город изукрашен!Шпили его церквей и башенУходят в небо, пышны в немТеатры, улицы, жилищаСчастливцев мира — и кругомНеобозримые кладбища…

О город, город роковой!С певцом громад твоих красивых,Твоей ограды вековой,Твоих солдат, коней ретивыхИ всей потехи боевой,Плененный лирой сладкострунной,Не спорю я: прекрасен тыВ безмолвьи полночи безлунной,В движеньи гордой суеты!· · · · · ·Пусть солнце тусклое, скупоеГлядится в невские струи;Пусть, теша буйство удалоеИ сея плевелы свои,Толпы пустых, надменных, праздных,Полны пороков безобразных,В тебе кишат. В стенах твоихИ есть и были в стары годыДрузья народа и свободы,А посреди могил немыхНайдутся громкие могилы.Ты дорог нам, — ты был всегдаАреной деятельной силы,Пытливой мысли и труда!

Всё так. Но если ненарокомВ твои пределы загляну,Купаясь в омуте глубоком,Переживая старину,Душа болит. Не в залах бальных,Где торжествует суета,В приютах нищеты печальныхБлуждает грустная мечта.Не лучезарный, золотистый,Но редкий солнца луч… о нет!Твой день больной, твой вечер мглистый,Туманный, медленный рассветВоображенье мне рисует…

Светает. Чу, как ветер дует!Унять бы рады сорванца,Но он смеется над столицейИ флагом гордого творцаИграет, как простой тряпицей.Нева волнуется, домаСтоят, как крепости пустые;Железным болтом запертые,Угрюмы лавки, как тюрьма.Их постепенно отворяют,Товару в окна прибавляют, —Так ставит с вечера капканОхотник, на добычу падкий.Вот солнце глянуло украдкой,Но одолел его туман —И снова мрак. Какие лицаТеперь приходится встречать!Такую страшную печатьУмеет класть одна столица.Проехал воз: ни рус, ни сед,Чухонец им курносый правилИ ельника зеленый следНа мокрой улице оставил —Покойник будет! Вот и он!До пышных дожил похорон:Четверкой дроги, гроб угрюмыйСтоит высоко под парчой,Идет родня с печальной думой,Поникнув молча головой;Плетутся дряхлые кареты,То там, то тут, полуодеты,Из окон женщины глядят,Прохожий крестится сурово…Прошла процессия — и сноваВсё пусто — вот идет солдатЗа фурой вроде погребальной —Глядит оттуда глаз печальныйИ видно бледное лицо…Довольно! что теперь не встретишь,На всём унынья след заметишь.Но вот парадное крыльцоВ богатом доме отворяетКакой-то рослый молодец, —Теперь-то утро наступает!Туман осилив наконец,Одело солнце сетью чуднойДворцы, и храмы, и мосты,И нет следов заботы труднойИ недовольной нищеты!Как будто появляться вредноПри полном водвореньи дняВсему, что зелено и бледно,Несчастно, голодно и бедно,Что ходит голову склоня!Теперь гляди на город шумный!Теперь он пышен и богат —Несется в толкотне безумнойБлестящих экипажей ряд,Всё полно жизни и тревоги,Все лица блещут и цветут,И с похорон обратно дрогиПустые весело бегут…

Ликует сердце молодое —В восторге юноша. Постой!Ты будешь говорить другое,Родство постигнув роковоеМеж этим блеском и тобой!Пройдут года в борьбе бесплодной,И на красивые плиты,Как из машины винт негодный,Быть может, брошен будешь ты!Счастлив, кому мила дорогаСтяжанья, кто ей верен былИ в жизни ни однажды богаВ пустой груди не ощутил.Но если той тревоги смутнойНе чуждо сердце — пропадешь!В глухую полночь, бесприютный,По стогнам города пойдешь:Громадный, стройный и суровый,Тогда предстанет он имым,И, опоясанный гробами,Своими пышными дворцами,Величьем царственным своим —Не будет радовать. НевольноПрипомнишь бедный городок,Где солнца каждому довольно.То правда: город не широк,Не длинен — лай судейской шавкиВ нем слышен вдоль и поперек.Домишки малы, пусты лавки,Собор, четыре кабака,Тюрьма, шлагбаум полосатый,Дом судный, госпиталь дощатыйИ площадь… площадь велика:Кругом не видно ей границы,И, слышно, осенью на нейЧудак, заезжий из столицы,Успешно ищет дупелей.Ну, всё как надо, как известно,Над чем столичные давноОстрят то глупо, то умно.Зато покойно — и не тесно…Не жди особенных отрад:Что бог послал, тому будь рад,Гляди в халате на дорогу:Вон гуси выступают в ногуС гусиной важностью… но вдруг —Смятенье, дикий крик, испуг!Три тройки наскакали близко.Присев и крылья распустив,Одни бегут, другие низкоЛетят, а третьи, прискочив,Удрать не летом и не бегомСпешат… и вот простор телегам —Рассыпались, куда кто мог!Так, гордый собственным значеньем,Своим нежданным появленьемДетей пугает педагог;Так поэтические грезыРазносит дуновенье прозы…Но уж запели соловьи,Иди гулять — до сна недолго!Гляди, как тихо катит ВолгаСвои спокойные струи,Уснув в песчаной колыбели;Как, нагибаясь до земли,Таскают бурлаки кули,А воробьи уж налетелиИ, теребя мочалу, носПросунуть силятся в овес.Куда ни взглянешь — птичье племя!Уснув под берегом реки,Чернеют утки, как комки,Но, видно, им покушать время:Проснулись — поплыли гурьбой,Кувырк!  и ног утиных стройСтоит недвижно над водой.На всём лучи зари румяной.Как ожерелье, у водыКаких-то белых птиц рядыСидят на отмели песчаной,И тут же сотни куликовСнуют с оглядкой вороватой;Все белобрюхи, без хохлов,А почему ж один хохлатый?Не долиняв, с весенних порСберег он пышную прибавкуИ ходит важно, как майор,С мундиром вышедший в отставку,Недостает счастливцу шпор!

Не любишь птиц — гляди бездумно,Как приближается паром,Неторопливо и нешумно;А там, на берегу другом,Под легким матовым туманом,Как будто войско тесным станомРасположилось на ночлег:Не перечтешь коней, телег!Под каждым стогом-великаномТолпа… И слышны голоса,Стыдливый визг и хохот женский.Но потемнели небеса —Спи мирно, житель деревенский!Ты стоишь сна… Идем домой,Закрыты ставни — всё спокойно.Что ж медлит месяц золотой?Темно. Ни холодно, ни знойно, —Так ровно-ровно дышит грудь.Но слышишь, что-то заскрипело!Калитку отворив чуть-чуть,Выходит девушка несмело.Она глядит по сторонам,Но вот увидела — и к намШаги проворно направляет.Ты улыбнулся, ты молчишь…Вдруг «ах!» — и быстро исчезает.Ошиблась, милая! Так мышь,С испугу пискнув, убегает,Заметив любопытный глаз.Пору любви, пору проказ,Чем нашу молодость помянем?Не побежать ли нам за ней?Не подстеречь ли у дверей?Нет, только даром мы устанем.Народ уснул — пора и нам.Одно досадно: по ночам,Должно быть, переспав нещадно,Собака воет безотрадно —Весь город чьей-то смерти ждет,Толкуют набожно и тихо.И ведь случается — возьметДа и скончается купчиха,Перед которой глупый песТри ночи выл, поднявши нос.Тогда попробуй разуверить.«Да как ты смеешь сам не верить?».Молчи — предатели они!Люби покой, природу, книгуИ независимость храни,Не то среды поддайся игуИ лямку общую тяни.

Но есть и там свои могилы,Но там бесплодно гибнут силы,Там духота, бездумье, лень,Там время тянется сонливо,Как самодельная расшиваПо тихой Волге в летний день.Там только не грешно родитьсяИли под старость умирать.Куда ж идти? К чему стремиться?Где силы юные пытать?

Храни господь того, кто скажет:«Простите, мирные поля!» —И бедный свой челнок привяжетК корме большого корабля…

Кому судьба венец готовит,Того вопрос: куда идти? —Не устрашит, не остановит;Кого на жизненном путиЛюбовь лелеет с колыбели,Незримо направляя к цели, —И тот находит путь прямой.Но кто ни богом не отмечен,Ни даже любящей рукойНе охранен, не обеспечен,Тот долго бродит как слепой:Кипит, желает, тратит силыИ, поздним опытом богат,Находит у дверей могилыНевольных заблуждений ряд…К чему бы жизнь ни вынуждала,И даже разницы путемНе зная меж добром и злом,Я по теченью плыл сначала,Лишь гордость иногда спасала…Бог весть куда бы прихоть волнПрибила мой убогий челн:Сбирались тучи, путь был труден,А я упорен, безрассуден, —Ждала тяжелая борьба.Но вдруг распутала судьбаЗагадку жизни несчастливой —Я полюбил, дикарь ревнивый…

О ты, кого я с ужасом бежал,Кому с любовью рвался я в объятья,Кому чистосердечно расточалБлагословенья и проклятья, —Тебя уж нет! На жизненной стезеОставив след загадочный и странный,Являясь ангелом в грозеИ демоном у пристани желанной, —Погибла ты… Ты сладить не моглаНи с бурным сердцем, ни с судьбоюИ, бездну вырыв подо мною,Сама в ней первая легла…Ругаясь буйно над кумиром,Когда-то сердцу дорогим,Я мог бы перед целым миромКлеймом ответить роковымТвой путь. Но за пределы гробаНе перешла вражда моя,Я понял: мы виновны оба…Но тяжелей наказан я!Года чредой определеннойИдут, но время надо мнойОстановилось: страж бессменныйСреди той ночи роковой,Стою… ревниво закипаю,И вдруг шаги… и голос твой…И вопль — и с криком: «Не прощаю!..»Всё помню с ясностью такой,Как будто каждый день свершаюУбийство… Тот же, тот же сонУж двадцать лет: молящий стон,Безумный крик, сверканье стали…Прочь, утонувшие в кровиВоспоминания любви!Довольно сердце вы терзали.

Скорее в душную тюрьму!Оттуда сердцу моемуЕдиный в жизни луч отрадыМерцает… Так огонь лампадыДо вечной сени гробовойГорит над каждою головой…

Безлюдье, степь. Кругом всё бело,И небеса над головой…Еще отчаянье кипелоВ душе, упившейся враждой,И смерти лишь она алкала,Когда преступная нога,Звуча цепями, попиралаНедружелюбные снегаСтраны пустынной, сиротливой…Среди зверей я зверем стал,Вином я совесть усыплялИ ум гасил…

      В толпе строптивойМеж нами был один: егоНе полюбили мы сначала —Не говорил он ничего,Работал медленно и мало.Кряхтя, копается весь день,Как крот, — мы так его и звали, —А толку нет: не то чтоб лень,Да силы скоро изменяли.Рука, нетвердая в труде,Как спицы ноги, детский голос,И, словно лен, пушистый волосНа голове и бороде.Оброс он скоро волосами,Питался черствым сухарем,Но и под грубым армякомГлядел неровней между нами.Его дежурный понукал,И было нам сначала любоСмотреть, как губы он кусал,Когда с ним обходились грубо;Так удила кусает конь,Когда седок его пришпорит.В глазах покажется огонь,Однако промолчит — не спорит!Бывало, подойдем гурьбой,Повалим, будто ненароком,Кричим: «Не хочешь ли домой?»Он только поглядит с упрекомИ покачает головой.Не пьет, не балагурит с нами.Но скоро час его настал…

Был вечер; скрежеща зубами,Один из наших умирал.Куда деваться в подземельи?Кричим: «Скорей! мешаешь спать!»И стали в бешеном весельиЕго мы хором отпевать:«Умри! нам всем одна дорога,Другой не будет из тюрьмы!..»

Вдруг кто-то крикнул: «Нет в вас бога!» —И песни не допели мы.Глядим: добро б вошел начальник, —Нет, просто выступил впередНаш белоручка, наш молчальник,Смиренный, кропотливый Крот.Корит, грозит! Дыханье трудно,Лицо сурово, как гроза,И как-то бешено и чудноБлестят глубокие глаза.

Смутились мы. Какая силаЕму строптивых покорила —Бог весть! Но грубые умыОн умилил, обезоружил,Он нам ту бездну обнаружил,Куда стремглав летели мы!

В заботе новой, в думах строгихМы совещались до утра,Стараясь вразумить немногих,Не внявших вестнику добра:Душой погибнув безвозвратно,Они за нами не пошлиИ обновиться благодатноУж не хотели, не могли.В них сердце превратилось в камень,Навек оледенела кровь…Но в ком, как под золою пламень,Таились совесть и любовь,Тот жадно ждал беседы новой,С душой, уверовать готовой…

Не вдруг мы поняли его,Но он учить не тяготился —Он с нами братски поделилсяБогатством сердца своего!Забыты буйные проказы,Наступит вечер — тишина,И стали нам его рассказыМилей разгула и вина.Пусть речь его была суроваИ не блистала красотой,Но обладал он тайной слова,Доступного душе живой.Не на коне, не за сохою —Провел он свой недолгий векВ труде ученья, но душою,Как мы, был русский человек.Он не жалел, что мы не немцы,Он говорил: «Во многом насОпередили иноземцы,Но мы догоним в добрый час!Лишь бог помог бы русской грудиВздохнуть пошире, повольней —Покажет Русь, что есть в ней люди,Что есть грядущее у ней.Она не знает середины —Черна — куда ни погляди!Но не проел до сердцевиныЕе порок. В ее грудиБежит поток живой и чистыйЕще немых народных сил:Так под корой Сибири льдистойЗолотоносных много жил».

Его пленяло солнце юга —Там море ласково шумит,Но слаще северная вьюгаИ больше сердцу говорит.При слове «Русь», бывало, встанет —Он помнил, он любил ее,Заговоривши про нее —До поздней ночи не устанет…

Наступит ли вечерний час —Внимая бури вой жестокий,«Теперь, — он говорил, — у нас, —На нашей родине далекой,Еще тепло… Закат горит,Над божьим храмом реют птицы,Домой идут с работы жницы;Въезжая на гору, скрипитСнопами полная телега;Играя, колос из снопаХватает сытый конь с разбегаИ ржет. За ним бредет толпаКоровушек. Стемнело небо,И смолкли вдруг работы дня;Ложится пахарь без огня,И распростерли скирды хлебаСвою хранительную сеньВокруг уснувших деревень.Всё тихо; разве без оглядкиФельдъегерь пролетит селомИли обратные лошадки,Понуря голову, шажкомПройдут; заснул ямщик ленивыйВерхом на дремлющем коне,Один бубенчик горделивыйВоркует сладко в тишине.Да старый вяз в конце селеньяШумит, столетний часовой,Пред ним проходят поколенья,Меняясь быстрой чередой,Он невредим: корысть, беспечность —Его ничто не сокрушит,Любовь народная хранитЕго святую долговечность.Он укрывает в летний знойШатром детей деревни целой;Бедняк калека престарелыйПод ним ложится на покой;Наш брат, звуча цепями, ссыльный,Под ним сидит, обритый, пыльный,И богомолок молодыхПод тень его ветвей густыхПриводит давняя привычка…

Чу! тянут в небе журавли,И крик их, словно перекличкаХранящих сон родной землиГосподних часовых, несетсяНа темным лесом, над селом,Над полем, где табун пасется,И песня грустная несетсяПеред дымящимся костром…

Не ждут осенние работы,Недолог отдых мужиков —Скрипят колодцы и воротыПри третьей песне петухов,Дудит пастух свирелью звонкой,Бежит по ниве чья-то тень:То беглый рекрутик сторонкойУходит в лес, послышав день.Искал он, чем бы покормиться,Ночь не послала ничего,Придется, видно, воротиться,А страшно!.. Что ловить его!Хозяйка старших разбудила —Блеснули в ригах огонькиИ застучали молотила.Бог помочь, братья, мужики!»Родные, русские картины!Заснул, и видел я во снеЗнакомый дом, леса, долины,И братья сказывали мне,Что сон их уносил с чужбиныК забытой, милой стороне.Летишь мечтой к отчизне дальной,И на душе светлей, теплей…

Чего не знал наш друг опальный?Слыхали мы в тюрьме своейИ басни хитрые Крылова,И песни вещие Кольцова,Узнали мы таких людей,Перед которыми позднееСлепой народ восторг почует,Вздохнет — и совесть уврачует,Воздвигнув пышный мавзолей.Так иногда, узнав случайно,Кто спас его когда-то тайно,Бедняк, взволнованный, бежит.Приходит, смотрит — вот жилище,Но где ж хозяин? Всё молчит!Идет бедняга на кладбищеИ на могильные плитыБросает поздние цветы…

Но спит народ под тяжким игом,Боится пуль, не внемлет книгам.О Русь, когда ж проснешься тыИ мир на месте беззаконныхКумиров рабской слепотыУвидит честные чертыТвоих героев безыменных?О ней, о родине державной,Он говорить не уставал:То жребий ей пророчил славный,То старину припоминал,Кто в древни веки ею правил,Как люди в ней живали встарь,Как обучил, вознес, восславилЕе тот мудрый государь,Кому в царях никто не равен,Кто до скончанья мира славенИ свят: Великого ПетраОн звал отцом России новой.Он видел след руки ПетровойВ основе каждого добра.Сто вечеров до поздней ночиОн говорил нам про него —Никто сомкнуть не думал очиИ не промолвил ничего.Он говорит, ему внимаемИ, полны новых дум, тогдаСвои оковы забываемИ тяжесть черного труда.Встает во мраке подземельяПред нами чудный лик Петра,И, как монашеская келья,Тиха преступников нора.Сносней наутро труд несносный,Таскаешь горы не плечах,Чтоб трудолюбец венценосныйСказал спасибо в небесах…Да! видит бог, в кровавом потеОмыли мы свою винуИ не напрасно на работеПевали песенку одну:

Дружней! работа есть лопатам,Недаром нас сюда вели,Недаром бог насытил златомУтробу матери-земли.

Трудись, покамест служат руки,Не сетуй, не ленись, не трусь,Спасибо скажут наши внуки,Когда разбогатеет Русь!

У ней, родимой, требы много:Бедна по милости воров!В ней пышны барские чертоги,Но жалки избы мужиков.

Недостает у ней доходаВ неурожай кормить крестьян,И нечем выкупить народаЦарю у палачей-дворян!..

Пускай бежит в упорном делеС нас пот ручьями, как вода,И мерзнет на клейменом теле,Когда почием от труда.

Пускай томимся гладом, жаждой,Пусть дрогнем в холоде зимы,Ей пригодится камень каждый,Который добываем мы!

Ее сложил в часы недугаНаш тихий, вечно грустный Крот,и часто, поминая друга,В своем углу ее поетПрощенный ссыльный. Здесь мы гости,Сюда вернулись мы не жить —С отцами рядом положитьТрудом изломанные кости,Но рады, рады и тому!..

Начальство к нам добрее стало,Получше отвело тюрьмуИ хорошо аттестовало.Что будет с нами — до концаТяжелой было нам загадкой,Но в умиленные сердцаПрокрался луч надежды сладкой.Так, помню, солнышко украдкойГлядит, бывало, поутруИ в нашу черную нору…

Но он надежде верил мало,Едва бродя, едва дыша,И только нас бодрить хваталоВ нем сил… Великая душа!Его страданья были горды,Он их упорно подавлял,Но иногда изнемогалИ плакал, плакал. Камни тверды,Любой попробуй… но огняДобудешь только из кремня.Таков он был. ВоспоминаньяСтрашней не помню: знал и яИзнеможение страданья, —Но что была печаль моя?К довольству суетному зависть,Быть может, личная ненависть,Тоска по женщине пустой,С тряпичной, дюжинной душой,Томленье скуки, злость бессилья.Я, говорят, был мелко золВ моей тоске… Не так орелСвои оплакивает крылья,Которых мощь изведал он,Которых царственная силаЕго под небо уносила…Да! возвращаясь с похорон,Недаром в голос мы сказали:«Зачем его Кротом мы звали?И мертвый сходен он лицомС убитым молнией орлом!»

О чем была его кручина?Рыдал ли он рыданьем сына,Давно отчаявшись обнятьСвою тоскующую мать,И невеселая картинаЕму являлась: старый домСтоит в краю деревни бедной,И голова старухи бледнойВидна седая под окном.Вздыхает, молится, гадаети смотрит, смотрит, и двойнойВ окошко рамы не вставляетСтарушка позднею зимой.А сколько, глядя на дорогу,Уронит слез — известно богу!Но нет! и бог их не считал!А то бы радость ей послал!

Любовь ли бедного томила?Что сталось с нею? Позабыла?Или грустит… и далекоНесется… мысленно заглянетИ содрогнется глубоко?Где ей? в ней сердца недостанет!Ах! чувство женское легко!Они его хранят, лелеют,Покуда радует оно,Но если тучи тяготеютИ небо грозно и темно —Его спасти им не дано!

Быть может, он душою вернойПрипоминал былых друзей;В кичливой гордости своей,Быть может, враг высокомерныйЕму являлся в час ночной…И с криком кинувшись, ногами,Отягощенными цепями,Топтал он призрак роковой?

Или изгладила чужбинаВсё то, чем молодость жила,И только слезы гражданинаДуша живая сберегла?Как знать! Пред ним мы дети были,Ничем мы права не купилиДелить великую печаль;Не все мы даже понимали,За что его сюда заслали,Но было трудно, было жаль.Закоренелого невеждуСпроси, и тот отдать бы радСвою последнюю надежду —Под небо родины возврат —За миг единый облегченьяЕго тоски, его мученья.Но только правосудный богУтешить мученика мог.И скоро гробовые двериПред ним открылись, но не вдругКлейменых каторжников другСошел в них: роковой потериПо капле яд глотали мы.Почти два года из тюрьмыНе выходя, он разрушался.Зачем? Известно небесам!«Чтоб человек не баловался», —Смеясь, говаривал он нам.И день и ночь поочередноЕго мы ложе берегли,Зимой окутывали плотно,Весной на солнышко несли(Был для того у нас устроенСнаряд особенный): больнойКивал тихонько головойИ как-то грозно был спокоен.Не шевельнется целый день;Тосклив и кроток беспредельно,Молчит: так раненный смертельно,Глядит и смерти ждет олень…

И наконец пора пришла…В день смерти с ложа он воспрянул,И снова силу обрелаНемая грудь — и голос грянул!Мечтаньем чудных окрылилЕго господь перед кончиной,И он под небо воспарилВ красе и легкости орлиной.Кричал он радостно: «Вперед!» —И горд, и ясен, и доволен;Ему мерещился народИ звон московских колоколен;Восторгом взор его сиял,На площади, среди народа,Ему казалось, он стоялИ говорил…

     Прошло два года.Настал святой, великий миг,В скрижалях царства незабвенный,И до Сибири отдаленнойПрощенья благовест достиг.Разверзлась роковая яма,Как птицы, вольны вышли мыИ, не сговариваясь, прямоПришли гурьбою из тюрьмыК одной могиле одинокой.Стеснилась грудь тоской жестокой,И каждый небо вопрошал:«Зачем он жил, зачем страдал,Зачем свободы не дождался?»— «Чтоб человек не баловался!» —Один сказал — и присмирел.Переглянулись мы уныло,И тихий ангел пролетел.Лишь буря, не смолкая, вылаИ небо хмурилось. ЗемлиДобыв лопатою привычной,Мы помолчали — и пошли.И жизнь пошла чредой обычной!..

Хотелось мне увидеть мать,Но что пришлось бы ей сказать?Кто подтолкнуть не устрашитсяУтес, готовый обвалиться,На плечи брата своего?Кто скажет ей: «Уж нет его!Загородись двойною рамой,Напрасно горниц не студи,Простись с надеждою упрямойИ на дорогу не гляди!»Пусть лучше, глядя на дорогу,Отдаст с надеждой душу богу…Но люди звери: кто-нибудьУтес обрушит ей на грудь…

Кто знал его, забыть не может,Тоска по нем язвит и гложет,И часто мысль туда летит,Где гордый мученик зарыт.Пустыня белая; над гробомНеталый снег лежит сугробом,То солнце тусклое блестит,То туча черная висит,Встают смерчи, ревут бураны,Седые стелются туманы,Восходит день, ложится тьма,Вороны каркают — и злятся,Что до костей его добратьсяМешает вечная зима.

<1856>