Николай Сумишин - Уроки Страница 3

Заурчал мотоцикл возле окон, - приехал отец.

- Сынок, - услышал Митька с кухни голос матери. - Отец буряки привез.

- Некогда мне.

- Ну ладно, пусть сам. У меня тоже - пирожки вот-вот дойдут. Еще подгорят...

Взвизгнули дверцы электродуховки. Запахло печеным. Белые пирожки с творогом... пышные... свежие... молоко в кувшине. Наливаешь - и пахнет оно разнотравьем.

За окном раздались чьи-то шаги.

- Мам, кто там?

Молчание.

Но вот появилась в дверях встревоженная мать.

- Почему-то их принесло... И Деркач... Присмотри за пирожками.

Митька отодвинул на окне занавеску. Так и есть: Деркач, начальник охраны завода. А вон сельсоветский секретарь Захарченко и еще какие-то люди. Деркач высокий, плечистый, поэтому секретарь, слушая его, то и дело поглядывает вверх. Смешно: слов не слышно, подбородок Деркача с двумя складками жира без остановки двигается, а Захарченко головой кивает, словно конь в жару.

Наверное, что-то неприятное говорит Деркач, неприятное для отца: он стоит перед ним, растерянно опустив руки, лицо вот-вот вспыхнет пламенем. Взгляд удивленно-испуганный.

Хотя Митька не слышал ни одного слова со двора, но уже догадался, что там случилось. Деркач обвиняет отца, что тот якобы взял буряки из кагатов, а отец, ясное дело, насобирал их на дороге: машины везут их на завод и теряют. Вот на чем скрестили мечи давние враги.

Странные эти взрослые, честное слово! Тащат какую-то ненависть друг к другу из седой старины. На кой черт? Портят себе нервы... Деркач мстит, как же. Его можно понять: за какого-то никчемного зайца выпущено по нему два заряда отборной дроби! Да, паскудного зайца отец едва не застрелил его.

Митька открыл дверцы электродуховки. На него пахнуло духом румяных, хорошо испеченных пирожков. Сложил их на заранее приготовленные белые рушники, выключил духовку. Над пирожками, покорно лежавшими по четыре в ряду, поднимался пар. Всем своим румяным видом они как бы приглашали к вкусному лакомству. Но непрошеные гости испортили аппетит.

Митька опять взглянул в окно.

Секретарь что-то писал, пристроившись возле собачьей будки. Над ним торчал Деркач и, как и раньше, шевелил подбородком. Отец сидел на мотоцикле, Митька понял по его виду, что дела у него - хуже некуда. Иногда отец протестующе мотал головой.

А где же мама?

А-а, вон где она, буряки выбрасывает из хлева. Тяжелые, с отбитыми хвостиками коренья, описывая высокие полукруги, падали один за другим посреди двора, некоторые закатывались в подорожник...

...Мать тихонько плакала, возясь с пирожками: она отрывала их друг от друга и складывала в большую эмалированную кастрюлю - дольше будут свежими. Отец нахмуренно сидел за столом. При сыне - это понятно - они и словом не обмолвятся. Полагают, что он, Митька, наивный подросток, не догадывается, что к чему. А задачка со всеми известными!

- Мить, ты ничего такого не думай, - промолвил вдруг отец. Недоразумение... Утрясется.

- А я ничего такого и не думаю. Мама, время, наверно, обедать!

Отец ударил кулаком по столу:

- Сопляк! Как ты с матерью разговариваешь?!

- А как я разговариваю? Мам, скажи, как я разговариваю?

Мать махнула рукой.

- Обыкновенно разговариваю.

- Вот-вот! Для тебя в привычку вошло кричать на мать!

"Ну вот, начинается старая песня..."

- Я не виноват, папа, что у тебя так сложилось с Деркачом... И вообще я не виноват, что у тебя так сложилась жизнь!

- Митя! - испуганно вскрикнула мать, а отец, держась за край стола, даже поднялся. Теперь уж не гневом горели его глаза - в них были и упрек, и глубоко спрятанная просьба.

- Договаривай.

Митька взял два пирожка, чашку (кувшин с молоком стоял на столе) и сел перед отцом.

- Наивные вы люди... Деркач нарочно затеял эту игру, дураку понятно. Между прочим, я все знаю. Все, понимаешь? Все!

Отец как-то странно, пожалуй, с сожалением взглянул на мать и сел. Его потрескавшиеся руки с выпирающими сухожилиями лежали на столе безвольно, расслабленно. Словно отец забыл о них.

Митька налил в чашку молока и начал есть пирожок, запивая молоком и поглядывая на отцовы руки.

- Ну и?.. Что же ты знаешь? - наконец спросил отец.

- Все, что знают люди. Я уже взрослый! Нужно это понять. И тебе, мама. А то "Митя, Митя...". Я уже Дмитрий!

- Дмитрий... - повторила сквозь слезы мать и замолчала. Она стала за спиной отца. Так молча они и смотрели на Митьку, пока тот не опорожнил чашку.

Отец вздохнул, встал и пошел в прихожую. Одеваясь, сказал:

- Дмитрий, вот что я думаю, может, тебе со мной пойти? Научу тебя сахар отбеливать.

Как ни раздувал Важково дело с буряками Деркач, продвинуть его дальше товарищеского суда ему не удалось. Не нашлось свидетелей. Да, Степан Важко проезжал в тот день возле кагатов, но что он брал буряки, никто не видел. На дороге - иное дело. На дороге Важко частенько собирает буряки, падающие с машин. Но этим занимается не только Важко. Другие колхозники тоже не прочь подобрать валяющееся добро.

Об этом обстоятельно и солидно говорилось на заседании товарищеского суда, которое Митька минут десять наблюдал в щель приоткрытой двери.

Дома отец рассказал все подробно (мать в суд не ходила), особенно о каком-то письме в органы народного контроля. Будто бы решили его написать члены товарищеского суда, но сначала им нужно "подсчитать, сколько же сырья теряется на наших отвратительных дорогах".

- Папа, а как же с тобой? - улыбнувшись, спросил Митька.

- Что? - не понял отец.

- Ну, как с тобой обошелся суд?

- А-а... Да разное говорили.

- Ясно. Критиковали твой способ жизни и твой способ мышления. А я полагал, врежут рублей пять штрафу за чрезмерное влечение к мелкособственнической деятельности. - Митька засмеялся.

- Не зубоскаль о вещах, в которых ты ничего не понимаешь, - сурово сказал отец, а мать добавила:

- Ты ему слово, а он тебе десять... Иди, иди на огород.

- Вот уже и работа. А рабочий класс, я так понимаю, - никакой собственности. Отработал восемь часов - отдыхай.

- Перейдешь на свой хлеб, будешь отдыхать. А сейчас - трудись!

- Иду, иду. Эксплуататоры!

На огороде Митька уселся на мешке с картошкой, подставил лицо солнцу, закрыл глаза и замечтался. О чем? Да так, о всякой нереальной всячине. Однако мысли упорно возвращались к Иванцовой Женьке. "Вот если бы она полюбила меня... и поцеловала".

Открыл глаза, оглянулся вокруг испуганно. Ему показалось, что о любви и поцелуе он сказал вслух и притом громко. На соседнем огороде находилась тетка Фросина, а еще дальше - целый выводок Воронюков: мать с дочерьми. Нелля среди них самая высокая. Нелля из десятого "А", Романова симпатия. Тоже хорошая девушка, правда молчаливая немного. Живет почти рядом, а по-настоящему не знакомы. Так, "здравствуй" - "привет"...

"Я тоже молчаливый... стыдливый трус! Пойти бы сегодня к Женьке! Проявить характер... бесхарактерный характер, ха-ха... Женька усмехнулась бы... она же меня как пустое место воспринимает..."

Тетка Фросина высыпала картошку в мешок, обернулась:

- Митя, иди-ка поддай.

Митька перешел на огород соседки - узенькую вскопанную полоску земли, сбегавшую от хаты к пруду.

- Венец уже, тетя?

- Собрать да в погреб снести. А твои где?

- Обедают, - Митька взялся за рожки мешка, р-раз! - ноша на теткиной спине. - Полные набираете.

- Мешки маленькие.

И пошла межой, осторожно переставляя загорелые с толстыми, словно опухшими, икрами ноги. Остановилась, обернулась:

- Отец уже пришел?

- Пришел.

- И что? Как там обошлось?

- Поговорили на моральные темы.

- Ага, - раздумчиво промолвила тетка, кивнула головой. - А я думаю: ни с чего позорят человека. Ни с чего... - И мешок с картошкой поплыл дальше.

Митька снова устроился на мешке. Потом встал, разделся. Слабое сентябрьское солнце коснулось лучами смуглого тела...

"Осень. Дожди скоро пойдут... затем зима, весна, а там - выпускные экзамены. Вручат аттестат..."

Возле Митькиной тени легла еще одна тень - отцова. Митька не оглянулся. Он как раз думал о будущем лете, о документе, который засвидетельствует его зрелость, и конечно же - об Иванцовой Женьке, у которой вишневые, словно карандашом обведенные, губы. Он переносился в то зрелое лето, ставил себя рядом с девушкой, пытался представить себя и Женьку, например, в лесу или на лодке (он на веслах сидит, а Женька - напротив; мах весел широк, упорен, мышцы налиты силой - чудесно!). Пытался, но напрасно: Митька ненавидел себя, худенького, невысокого ростом трусишку.

- Дмитрий, - сказал отец. Голос у него тихий - голос человека, который несет на плечах неизвестно какую вину. Взвалил себе на плечи вину, как тетка Фросина мешок с картошкой, и несет... Идет межой между стыдом и позором, несет тихонько вовсе непонятную для Митьки ношу. - Ты переживаешь за меня?

"Я переживаю? Дивные дела".

- Тетка Фросина спрашивала...