Виктор Кин - Фельетоны (-) Страница 3

Что же касается комсомольцев никулинской ячейки Нижегородской губернии, то их судьба не так счастлива, как судьба Амундсена. Эти комсомольцы тоже заняты открытиями и исследованиями, но их имена вряд ли будут увековечены в Советской Энциклопедии. Никакие организации не собираются их чествовать, и единственная награда, полученная ими за открытие, заключается в двух словах, брошенных скупой на слова деревней:

- Дельные ребята...

Вот и все. Правда, маловато?

Если бы ячейка имела дирижабль и открыла застывшую, мертвую, загроможденную льдами землю, на которой ничего нет, кроме холода и Северного полюса, то, может быть, слава никулинской ячейки была бы обеспечена. Но ячейка открыла самую обыкновенную песчаную землю, лежавшую под боком у деревни. Земля эта, вместо того чтобы величественно поворачиваться вокруг полюса при свете северного сияния, каждую весну запахивалась крестьянскими плугами. На никулинской земле рос лен. Лен, конечно, не выдерживает сравнения с полярными мхами, но, каков бы он ни был, население кормилось с этого льна, являвшегося основным подспорьем в крестьянском хозяйстве Городецкого уезда.

История открытия никулинской земли началась с того, что ячейка выпросила у общества кусок земли и засеяла его льном под руководством агронома. И когда собрали лен, то оказалось, что комсомольская земля дала 35 пудов с полосы, а крестьянская - от 15 до 20 пудов. Это открытие поразило деревню. Под руками комсомольцев и агронома старая, скупая дедовская земля дала льна вдвое больше. Вдвое больше - это новый плуг, это племенная корова вместо отечественной буренки, это, может быть, общественный трактор. Вдвое больше - это шаг к той неведомой новой деревне, которая до сих пор находится только на обложках календарей и брошюр. Об этой деревне человечество мечтает, может быть, больше, чем о Северном полюсе. Дорога в нее трудна, и на ней осталось больше трупов, чем на ледяных горах Полярного круга. Это открытие произвело на деревню такое впечатление, что деревенский сход на одном из собраний вынес постановление:

"...с весны 1926 года всем перейти на многополье..."

Так в деревне Никулино была открыта новая советская земля.

Открытие есть, а чествовать некого. Я даже не знаю имен этих смелых людей, отправившихся в далекий путь к новой деревне. Как, какими словами похвалить и ободрить комсомольцев деревни Никулино за их открытие? Может быть, и в самом деле им больше будет к лицу сдержанная, задушевная похвала деревни:

- Дельные ребята...

"Комсомольская правда", 21/IV-26

КТО НУЖНЕЙ?

- У меня, - пишет комсомолец Р., - есть запросы...

Мы с радостью приветствуем этот отрадный факт. Если у человека запросов нет, то, конечно, винить его за это нельзя. Но если запросы есть, - тем лучше. Вот и отлично.

Комсомолец Р. придерживается того же мнения. Но у него случилось неприятное обстоятельство, на которое он жалуется нам и ищет сочувствия у читателей. После пасхи комсомолец Р., рабочий Ново-Узденского сахарного завода, решил малость развлечься и отправился в деревню к родным. Время он провел весело и разнообразно, играя в футбол и прохлаждаясь с девицами. По возвращении на завод его ждала неприятная новость: местком и ячейка устроили над ним показательный суд за прогул пяти дней. Ввиду проводившегося на заводе сокращения штата, суд решил подвергнуть Р. этому сокращению. Таким образом, комсомолец Р. был сокращен, и теперь, считая свое увольнение несправедливым, обращается к общественному мнению.

- Я совершенно не согласен с моим сокращением, - пишет Р. - Во-первых, прогулы числятся не за мной одним, а почти что за каждым. Во-вторых, я комсомолец, у меня есть запросы, и если я провинился, то зато я веду общественную работу и имею политические взгляды. Другой хотя и работает без прогулов, зато живет как чурка, без понимания общественной жизни, с мещанскими понятиями. Если будут разгонять сознательных рабочих, мы не очень-то скоро построим социализм. Я знаю, против меня сговорились член месткома Нефедов и секретарь нашей ячейки Копылов. Эти лица подвели меня под сокращение из-за личных счетов.

Увольнение не столько огорчило, сколько ошеломило Р. Он квалифицированный рабочий, и его не пугает безработица. Его беспокоит другой вопрос. Обойдется ли без него завод? Подвинется или, наоборот, замедлится строительство социализма с его увольнением с завода? Ему кажется, что замедлится, что он, человек с запросами, с общественным кругозором, необходим на заводе. Это кажется ему настолько очевидным, что он может объяснить свое увольнение только личными счетами.

Оставим на время обиженного судьбой комсомольца Р. и обратимся к другому случаю. Недавно праздновали 125-летний юбилей Путиловского завода. На празднике в заводском клубе произносили речи, дарили знамена, играла музыка. Показывали достопримечательности старого завода. Среди них самой интересной был дедушка Филат, рабочий завода. Дедушка Филат за всю свою жизнь не сделал ничего особенного - он не изобретал машин, не одерживал военных побед, не открывал полюсов. Этот старый человек интересен тем, что за 55 лет работы на Путиловском заводе у него не было ни одного прогула, ни одного больничного отпуска. Известен он стал только благодаря тому, что праздновался юбилей Путиловского завода. Дедушку Филата привели в клуб, поздравили и сняли для кинохроники. Не будь этого юбилея, мы, может быть, никогда и не узнали бы о дедушке Филате и его 55-летней работе.

Арифметика - это очень неразговорчивая наука. Она кратка, немногословна и длиннейшие периоды человеческой жизни укладывает в несколько скупых цифр. Язык арифметики сух, сжат, он не сообщает подробностей. О себе и о своей обиде комсомолец Р. написал длинное письмо, в котором обстоятельно рассказал - кто был его отец, кто такой он сам и какие у него запросы. Дедушка Филат сказал о себе коротко - 55 лет работы без одного прогула. Вот и все. И мы не знаем, есть ли запросы у Филата и кем был его отец.

Послушай-ка, дед Филат! Что ты думаешь о социализме? Имеешь ли ты запросы? Комсомолец Р. очень строг на этот счет. "Другой, - говорит требовательный Р., - хотя и работает без прогулов, зато живет как чурка, без понимания общественной жизни, с мещанскими понятиями". Как у тебя, дед Филат, на этот счет? Не замечен ли ты, случаем, в мещанских понятиях? Кто из вас двоих больше нужен на социалистическом предприятии - ты или прогульщик с запросами и политическим кругозором?

Дед Филат стар и вряд ли имеет время для споров. Кроме того, Р. не один, у него есть единомышленники. На заводе Морзе молодые рабочие натирают себе солью под мышками и идут на освидетельствование. Врач ставит термометр, и совершенно здоровый человек идет в отпуск по болезни. И, - кто знает, может быть, эти прогульщики "по болезни" тоже, как и Р., имеют "запросы" и употребляют свободное время на разрешение общественных проблем? И когда их выведут на чистую воду и подвергнут взысканию, может быть, и они, как Р., будут чистосердечно изумляться и жаловаться, что против них "сговорились" враги и сводят с ними личные счеты?

Не обвиняйте напрасно Нефедова и Копылова! Это не они сговорились против вас. Против вас сговорились комсомол, партия, советская власть. Это они сводят с вами длинные, неоплаченные счеты за прогулы, за простой машин, за растраченное с девицами и бутылками дорогое рабочее время. С вами борются за то, чтобы, когда дед Филат, отработав честно, без прогулов больше полстолетия, уйдет на покой, - то за его станок не стал бы слюнтяй, лодырь, все равно - с запросами или без таковых. Борьба идет за то, может быть, недалекое время, когда на юбилеях заводов будут как редкость показывать не деда Филата, а вымирающего, полузабытого прогульщика и лодыря.

"Комсомольская правда", 6/VI-26

ПЫТКА ЭЛЕКТРИЧЕСТВОМ

Пишут, что на Лопатьевском чугунолитейном заводе случилось происшествие, глубоко взволновавшее местную общественность. В клубе вечером соединенными стараниями месткома и ячейки комсомола сооружены были увлекательные политигры. В этих играх приятное сочеталось с полезным: молодежь, играя в политфанты, одновременно, сама того не замечая, приобретала познания в политэкономии, историческом материализме, географии и истории.

Общее веселье было испорчено недостойным поведением комсомольца Глазунова, который на просьбы руководителя принять участие в игре заявил грубо: "пусть они все сдохнут". Когда стали его расспрашивать о причинах такого странного и необдуманного отношения к клубным развлечениям, Глазунов обозвал руководителя дураком. Он упорствовал в своих заблуждениях, и его заподозрили в идеологической невыдержанности, политическом невежестве и недисциплинированности. На заседании бюро ячейки ему был вынесен строжайший выговор, а местный рабкор, перо которого никогда не уставало обличать и клеймить, предал поступок Глазунова на суд гласности через стенгазету "Лопатьевский литейщик". С тонкой и убийственной иронией статья разоблачала Глазунова как оторвавшегося, разложившегося, зараженного предрассудками мещанской стихии, и Глазунов должен был сам ужаснуться, увидев беспристрастное отражение своего нравственного облика.