Вадим Филиппов - Мекин и Страница 3

Единственное, что заставляло Мекина ездить на дачу - чувство долга. Сам он называл это стремлением сохранить мир в семье. Но это, думается мне, самообман, и попытка выставить свой эгоизм как прямо-таки альтруистические какие-то побуждения. И все же... Другой бы на его месте и носа бы не казал дальше вокзала в субботу. Ходили бы по гостям, в кино, дома бы сидели, в конце концов. Мекин был не из таких. Он любил жену, сына, наверно, опосредованно любил и тещу с тестем, и не мог не согласиться с тем, что сыну лучше провести лето в деревне, чем в "душном" городе. Возможно, думал он. Сам он вырос как раз в город, и не чувствовал особой тягости пребывания в нем. Опять же, ягоды-яблочки... И почти каждое утро в субботу он грузился в электричку и ехал.

И в то утро он тоже встал в пять, плеснул воды в лицо, подхватил ящик из-под телевизора FUNAI, предусмотрительно стащенный тестем от соседнего подъезда и превращенный в средство для перевозки рассады, и вышел в прохладное весеннее утро. Ящик неудобно стукался об ногу, высоченные помидоры обескураженно кренились, а сердце Мекина замирало при мысли о том, что именно ему скажут, если какой-нибудь худосочный росток сломается. К трамвайной остановке со всех сторон стекались бодрые садоводы со своими коробами, и густой запах помидорной рассады наполнял разреженную утреннюю атмосферу. Мекин тяжело вздохнул, поднял короб повыше, и втиснулся в вагон.

Доехав до вокзала, он купил билет и пошел на платформу. Люди на платформе уже стояли тесно, и обменивались настороженными взглядами, прикидывая, кто успеет занять места пораньше, чтоб не ехать стоя, или даже в тамбуре. Электрички еще не было, и Мекин пристроился к толпе, которая вдруг загустела к краю платформы, раздались крики "Витя, Витя, да иди же сюда, что же ты там стоишь!", заплакали дети, залаяли собаки, замяукали кошки, даже козлиное блеянье послышалось сомнамбулически замедленному Мекину.

Ему удалось войти в вагон и даже без особых потерь пристроить сбоку короб с помидорой, как называлось это растение в мекинском городе. Жена иногда, желая подразнить Мекина, который был не по-русски разборчив в выборе слов, тоже сбивалась на такое произношение. Таких шуток он не понимал, и очень сердился. Ехать ему было примерно с час. К счастью, через полчаса, в большом садовом массиве, становилось свободнее, и Мекин с самого начала стал озираться в поисках возможной кандидатуры на освобождение места. Электричка тронулась, Мекин обреченно вздохнул, переступил с ноги на ногу, достал из сумки книжку Кунца Кунца он любил, как он сам говорил, за полное непонимание настоящего ужаса - и открыл ее на заложенной странице.

"Она была на грани истерики и ничего не могла поделать, только глухо всхлипывала от страха и отчаяния. Краем глаза заметила, что комната ожила и задвигалась. Стена за кроватью, мокрая и блестящая, набухла, вспучилась, будто мембрана, словно на нее давила жуткая тяжесть. Она пульсировала, как огромный склизкий орган в разрубленном брюхе доисторического ящера..."

Народ зашевелился, и двинулся к выходу. Мекину больно наступили на ногу, он повернулся, и тяжело плюхнулся на сиденье. Оказывается, совсем рядом освободилось место. Толстый дядька с неизменным огромным коробом, над которым колыхались развесистые узорчатые листья - фикусы он вез, что ли? - одарил его недобрым взглядом, но ничего не сказал, а ринулся к выходу, как нападающий в регби, обняв свою драгоценную коробку. Мекин воровато огляделся, притворился, что не замечает стоявшей метрах в двух женщины, и снова открыл книгу.

"На Холли надвигалось гигантское черное насекомое или рептилия. Чудовище тянулось к ее лицу склизкими щупальцами, сучило мохнатыми паучьими лапами, извивалось, рывками протискивая в дверь длинное туловище, покрытое чешуйчатыми кольцами. Оно разевало пасть, роняя черную пену, обнажая страшные клыки, желтые и острые, как у гремучей змеи. Пустые стеклянные глаза обшарили комнату, и их ледяной взгляд остановился на Холли. Тысячи кошмаров, спрессованные в один..."

... - высаживать. С этим нужно подождать. Сейчас земля еще холодная. Вот через недельку...

Мекин ошалело поднял голову. Дед напротив, видимо, лишившись предыдущего собеседника, тем не менее продолжал разговор, обращаясь прямо к Мекину. То, что тот был погружен в чтение, нисколько его не останавливало.

- Так что, может, ты и зря везешь. Ты под картошку-то уже вскопал?

- Копал в прошлый раз. Щас копать нормально, уже не так мокро, и пыли еще нет. Мекин в ужасе услышал, что его голос произносит эти невообразимые слова, но остановиться сразу не смог. В полном остолбенении он услышал, как они с дедом обстоятельно обсудили, как нужно сажать картошку, на каком расстоянии, чего сыпать и как...

Мекин отвернулся к окну и глухо замычал. Дед осекся. - Ты чего? - спросил он. Мекин рванулся с места, отвернувшись, чтобы тот не увидел навернувшихся на глаза слез, схватил проклятый короб и выбежал в тамбур. Там, слава Богу, никого не было. Прыгающими пальцами Мекин достал пачку сигарет, почти намертво смятую при посадке, вытащил сигарету. Спичка зажглась только с пятого раза. Мекин прислонился лбом к холодному стеклу, затянулся, и снова глухо замычал.

Вдруг на глаза ему попалась бабочка, неведомо как и неведомо откуда залетевшая в вагон. Бабочка была из тех, что дети называют "красивыми", с черными пятнами на рыжих крыльях - в отличие от белых и скучных капустниц. Она билась о стекло, пытаясь вылететь, и, естественно, никак не могла найти выход. Мекину, конечно, тут же вспомнился школьный курс литературы. Несколько секунд он мрачно смотрел на бабочку, а потом отвернулся.

- Подохнет, - угрюмо сказал он. - И пусть.

МЕКИН И СЕКТАНТЫ

К сектантам Мекина затащил однажды неожиданно встретившийся ему однокашник. Расписывая самыми яркими красками духовную жизнь общины, он рассказал Мекину, насколько лучше стал его до того бесцветное и бесцельное существование. "Это нечто абсолютно новое," - говорил он, "ты такого и не слышал никогда раньше." Мекин, с подозрением относившийся к любым нововведениям, и тут не смог скрыть своего скептицизма. "Да ты же даже не знаешь, о чем говоришь!" - кричал однокашник. "Ты приди и послушай, а то все вы вот так - не разобравшись, а говорите!"

Мекин признал для себя, что доля правды в этом есть. С другой стороны, подспудно, где то в глубине отмененной естествеными науками души он как-то осознавал, что именно на такой крючок и ловят простачков вроде него, а с третьей кто-то шептал ему, что именно такой аргумент и предъявляют прежде всего противники всех новых духовных учений.

Вот такой, раздираемый душевными противоречиями, Мекин и согласился заглянуть на одну из служб новой секты - сами себя, они, разумеется, сектой не называли, а называли чем-то вроде "Движения нового пути", или каким-то таким же бессмысленным наименованием. Я отговаривал его, когда он в очередной раз заскочил ко мне на выходных, но Мекин, смущенно пожимая плечами, говорил, что вроде как уже обещал, и что уже неудобно. Мы сошлись на том, что если я замечу, что с Мекиным что-то неладно, я разверну антиугарную деятельность, для подстраховки, Мекин внутренне успокоился, и пошел домой.

Служба начиналась рано утром, чтобы на нее могли попасть все желающие, даже те, кто сразу после работы торопился домой производить, как выражался юрист, читавший нам лекции по советскому праву, "процессы уборочно-стирочного характера". Однокашник Мекина предупредил его, что приходить надо пораньше, ибо ритуал посвящения начинается еще до проповеди, то есть до прихода проповедника. Мекин еще вяло поинтересовался, не американцы ли снова наводят тень на православную Русь, но однокашник даже возмутился, и заявил, что "Движение нового пути" возникло, да и могло возникнуть, только на истинно русской почве. Мекину при этом показалось, что тот выдает фразы целиком, в одно слово, как заученную сызмальства скороговорку, или мантру - Мекин был немножко не чужд модному увлечению, по касательной изучавшему восточную философию.

У дверей молитвенного дома уже собралась изрядная группа прихожан, ожидавших прихода проповедника. Все молчали, втянув головы в плечи, и старались незаметно друг для друга придвинуться поближе к дверям, отвернувшись от окружающих, и смотря только под ноги, чтобы не вступить ненароком в огромную лужу как раз под дверью. Мекин держался в середине, вперед не лез, но и себя отталкивать тоже с достоинством не давал.

Наконец за мутнопрозрачными стеклами дверей замаячила фигура проповедника. Он появился, потом снова исчез, снова появился, присел - Мекину показалось, что он услышал тяжелое покряхтывание, повернул там что-то у порога, и снова исчез.

Наконец узкие двери открылись, и прихожане хлынули внутрь. Молитвенный дом представлял из себя длинный зал с невысокими окнами. Узкий проход вел вперед, к небольшому возвышению, а по бокам от прохода в два ряда стояли кресла, намертво привинченные к полу. Мекина, внесло в проход, и вынесло чуть ли не к самой "кафедре", как он, по привычке навешивать на все ярлыки, сразу обозвал имеющееся возвышение, он почувствовал, как кто-то тянет его за рукав, и тяжело плюхнулся в одно из кресел.