Асар Эппель - In Telega (cборник статей) Страница 3

"...значит, после войны в шесть часов вечера! - орал Водичка..."

Всякий раз праздника Победы ради поминаются разные крылатые фразы, поэтому нелишне уточнить, что первым свое стихотворение назвал "Жди меня" Андрей Белый и первая строка в нем: "Далекая, родная - жди меня..." А "сороковые роковые" сперва пришли в голову Александру Блоку. "Приближались роковые сороковые годы", - скажет поэт в одной своей речи, правда, про век прошлый, но слово молвлено, и я настаиваю не столько на плагиате, сколько на первородстве.

Подобные частности свидетельствуют о нарушении экологии культуры, о необходимости охраны ее среды, насчет которой я и коллеги так печемся. Но тогда почему мы не замечаем, что в компьютеры поголовно всех редакций проник вирус несклонения преобладающих на карте Отечества топонимов, в наши дни как на грех замелькавших в связи со многими социально-политическими конфузами: "встреча в Ново-Огарево", "узники Лефортово", "сепаратисты Косово", "обманутые "Останкино" зрители". А ведь уже в былине стоит: "из того ли села Карачарова...", а у Пушкина читаем "История села Горюхина", у Лермонтова "недаром помнит вся Россия про день Бородина...", у Некрасова же просто методическое: "...из смежных деревень: Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова..." Да и у Ходасевича тож: "Разве мальчик в Останкине летом?.."

Как можно после этого писать: "мафиози из Солнцево"? Старых правил склонения никто не отменял, и фундаментальный академический "Русский язык" надлежащее правописание неукоснительно постулирует!

О, несравненные сотрудницы корректорских - не верите мне, не верите классикам, поверьте хоть розенкрейцеру русской речи Розенталю ( 37, 5б)!

Один коллега сломался и озаглавил статью "Непокоренный Сараево", и я его понимаю - он полагал, что читатель, то есть я, будем держать в уме слово "город". Но я (и читатель тоже) сразу обрели право писать "белокаменный Москва", и прошу коллегу нас понять - мы тоже держим в уме "город". А вот что мы держим в уме, когда залудим в какой-нибудь текст "официальная Париж", не догадаетесь. Столица Франции - вот что!

Кстати, кому положено знают, как быть с именованием "Сараево", хотя и не склонившимся перед неприятелем, но в падежах (и нечего тут прикрываться разными Осло и Торонто) склоняющимся как миленькое, иначе не видать бы нам строфы Арсения Александровича Тарковского:

Казалось, что этого дома хозяева

Навечно в своей довоенной Европе,

Что не было, нет и не будет Сараева,

И где они, эти мазурские топи?..

В школьных учебниках о сказанном (как, впрочем, о разном прочем) ни полслова (позорный уровень учебников тема особая!), - и опрошенные мной по задетой проблеме учительницы в замешательстве потуплялись, а значит, будущие аборигены нашей страны обучаются правильному языку в основном по нашим с вами - не по классикам же! - текстам и передачам, а тут как на грех на одной превосходной радиостанции, которую слушает (и правильно делает!) весь белокаменный Москва, сотрудники нетверды в падежных парадигмах своего места работы...

Но мы с вами, коллеги, все равно - экологи, мы - "зеленые", и я зеленею, когда вижу эффектный заголовок типа "Страсти по путане" или "Страсти по СССР", мол, "страсти по..." суть некие бурные коллизии вокруг чего-то.

Господи, Боже мой! Это не так! Это - симфоническая форма: passionеs secundum, представляющая собой ораторию о муках крестного пути на основе какого-либо евангельского текста. То есть - страсти (страдания) Христовы по Луке (по сообщаемому Лукой). Или - Матфеем, Иоанном, Марком. И только ими!

Значит, спектакль с идиотическим названием "Страсти по Бумбарашу" повествует или о мученичестве Спасителя в изложении пятого евангелиста Бумбараша, или Олег Павлович Табаков в консерватории не бывал, а Баха слушал только на баяне.

...На объекте Кашенкин луг в Щербаковском ремстройтресте, где я по молодости работал, был склад рукавиц, по ночам охранявшийся сторожем Бирюковым - дедом в тухлом зипуне, подпоясанном фильдекосовым чулком. В обществе двух безучастных дворняг, с голоду поевших всю траву за складом, старик сберегал брезентово-холщовую дрянь и с вечера расписывался печатными буквами о приемке материальных ценностей, ни разу не повторившись и выводя то Берюков, то Бирюкох, то Берюк, а то вообще - Пиирюю и, конечно же, Бирюкохф...

Но зачем припутывать сторожа, если лучше направиться с иностранными студентами в Думу, когда депутаты заведут ругню насчет, скажем, субсидирования куда-нибудь "869 миллионов 678 тысяч 561 рубля". Будущие русисты на депутатских падежах вмиг спохватятся, что взялись за язык великий, и слабонервные отпадут, а стойкие не дрогнут, со временем насобачившись понимать даже слог наших властей, успешно выражающих смутные свои мысли, как правило, с помощью уголовных лексем "разборка", "наезд на банк", "качать права", "сдать министра" и т.п.

Так что вот-вот мидовская нота укажет кому-нибудь зарвавшемуся: мол, "правительство РФ заявляет правительству Лямблии, что нам западло наблюдать беспредел в ловле бельдюги неправильными вентерями...".

И восторжествует орфографический бушмен - старина Бирюков.

II

ОДНОКОРЕННЫЕ ПОНЯТИЯ

Если вам приходилось в изумлении останавливаться перед необозримым фасадом готического собора, наверняка взгляд ваш сперва воспринимал его объектом общего плана.

Лишь намеренным усилием зрение переключалось на план средний, дабы из хаоса красоты, громадной скалой уходящего в небеса, возникли статуи и ниши, пинакли и аркбутаны, а вы подивились бы бессчетности пластических замыслов и вымыслов.

Крупный план тут оказывался доступен лишь в монументальных окрестностях портала, но и здесь уже избыток фигур и сюжетов возможности восприятия исчерпывал, тем более что в собор пора было входить, а там распахивался целый космос - с дымкой, с туманами, с калейдоскопами витражей, и - у высот соборного поднебесья - опять же с несметным числом статуй.

Так что отдыха зрению не получалось, и не только нашему, работу неведомых мастеров было недоступно обозреть никогда и никому, - разве что запоминался какой-то барельеф, но смысл его символов и знаков из-за тысячелетней тайны бывал непостижим, хотя современники толковали их с жаром.

Современники, однако, понятие относительное. Соборы воздвигались веками, и уже во второе столетие строительства спорщики-толкователи не могли сойтись насчет того, что имелось в виду сто лет назад.

А пока они ломали головы над вековыми загадками, собор на стометровой высоте ожидал очередную из статуй, скажем, святую Агнессу в плаще собственных волос и с ягненком (мы знаем это, ибо видим, как почти в обнимку с изваянием на особых мостках поднимается к одной из ниш, заготовленных еще в одиннадцатом веке, мастер-камнерез века двенадцатого).

Статую свою он показывал только старостам цеха, выразившим удовлетворение похвальным тщанием, но сказавшим и замечания - так что целых два месяца пришлось доделывать пуговицу, какою застегивался каменный плащ, сброшенный Святою.

Сотни подмастерьев с помощью хитрых приспособлений поднимали статую и ее творца, давшего обет пробыть в нише на стене до праздника Всех Святых, дабы при разной погоде и положениях солнца убедиться в нужном качестве отделки камня.

У камнереза с собой были хлеб, вода и сыр, а на фартуке - карманы, где, согласно порядку шлифовки, в одном был речной песок с толикой алмазной пыли, в другом - жесткая рыбья кожа, привозимая невесть откуда, в третьем - хвощ, в четвертом - медные лощила, а в пятом - немецкое сукно, пролежавшее с прошлого поста в собачьем сале, перетопленном с воском.

Он вознамерился добиться, чтобы под закатным лучом щеки Святой делались бархатными, как у некой пастушки, и когда в урочный час луч этот появлялся из-за пинакля, мастер согласно секретам камнерезов медленно шлифовал камень и преуспел в тщании, и еще многого добился, ибо в момент довершения работы подлетела горлица (единственное постороннее существо, которому суждено было поглядеть в очи святому изображению), до того ворковавшая на старом буке, помнившем еще Теодориха.

И больше никто никогда не сможет статуе надивиться - стена собора отвесна, французским акробатам и то не залезть - и даже главе цеха не увидеть, как другой луч обнаружит чудесную гладкость запястья святой страдалицы, ибо только такая рука может протягивать Господу лилию непорочности.

Но какова цель столь бесплодного тщания и анонимной работы? Толкований много. Вот как станут объяснять это спустя века четыре, в эпоху, когда люди заинтересуются сами собой и своей творческой силой, а тщание безымянных мастеров сменится тщанием почитаемых всеми гениев:

"...И со статуей этой не может сравниться ни одна из современных работ, - напишет Вазари о Моисее, изваянном Микеланджело, - ...рукой он держит ниспадающую прядями длинную бороду, выполненную из мрамора так, что волоски, представляющие собой трудность в скульптуре, тончайшим образом изображены пушистыми, мягкими и расчесанными, будто свершилось невозможное и резец стал кистью... не говоря уже о том, как прорезана и отделана одежда... и до какой красоты и до какого совершенства доведены руки с мышцами и кисти рук с их костями и жилами и точно так же ноги... да и настолько закончено его творение, что Моисея еще больше, чем раньше, можно назвать другом Господа, пожелавшего руками Микеланджело... воссоздать его тело и приготовить к воскресению из мертвых. И пусть евреи, мужчины и женщины... отправляются к нему, чтобы увидеть его и поклониться, ибо поклоняются они творению не человеческому, но божественному".