Николай Добролюбов - О значении наших последних подвигов на Кавказе Страница 3

В Аварии возведен был в это время целый ряд укрепленных мест, в которых оставлены были небольшие наши гарнизоны. Но и на этот раз видимая покорность горских племен продолжалась недолго, и наше господство вовсе не было здесь обеспечено. Гарнизоны, оставленные в новых крепостях, могли бы, конечно, удерживать край в повиновении, но им приходилось, при довольно двусмысленном поведении самих жителей, давать еще отпор сильному врагу, который снова поднялся, едва только русский отряд ушел из Аварии. Тотчас по удалении генерала Фезе Шамиль опять явился на границах Аварии, построил себе крепкий замок – новый Ахульго, близ старого, почти на отвесной скале, и поселился в нем, продолжая заботиться о распространении своего влияния в горах. Имя его начинало уже приобретать громкую известность даже между русскими, и деятельность его признана была в то время очень опасною для нашей власти на Кавказе. Поэтому в 1838 году, во время проезда императора Николая из Грузии, генерал Клюки фон Клюгенау устроил свидание с Шамилем на Каранаевском спуске и всячески убеждал его отправиться во Владикавказ для принесения верноподданнической покорности государю императору. Но Шамиль решительно отказался, говоря, что имам, глава правоверных, не может быть ничьим подданным.

Но эта несговорчивость была вскоре наказана русскими войсками. 1839 год был бедственным годом для Шамиля: генерал Головин привел к повиновению весь Самурский округ, жители которого прекратили даже всякую связь с Шамилем; генерал Граббе дважды разбил отряды Шамиля и 29 августа взял Новый Ахульго. Сам Шамиль едва успел избегнуть плена; сын же его Джемал-Эддин был взят и отправлен в Петербург, в Первый кадетский корпус. При взятии Ахульго погибли лучшие сподвижники Шамиля; значение его в горах значительно ослабело; Авария была вся в наших руках; гумбетовцы, андийцы и кой-субулинцы, недавно видевшие доказательства русской силы, старались избегать всяких сношений с Шамилем… Дело дошло до того, что ему, наконец, не было возможности долее оставаться в Дагестане. Русским оставалось только благоразумным управлением и вниманием к потребностям и обычаям жителей поддержать спокойствие в крае, внушить покоренным племенам доверие к себе, привлечь их расположение, – и роль Шамиля была бы кончена на Кавказе. Но, к несчастию, в это время русское управление выказало себя именно с такой стороны, что не могло не возбудить неудовольствия во вновь покоренном народе. Введение нового порядка суда и расправы не могло обойтись без злоупотреблений, и в горском населении, естественно, возникли неудовольствия и ропот. Сначала брожение было слабо и глухо; но потом оно перешло в открытое восстание. Поводом к нему послужила мера, придуманная тогда для обезоружения чеченцев. Им было предписано платить подати оружием, вместо денег. Предполагая, что русские хотят их обезоружить затем, чтобы потом истребить, чеченцы явно возмутились, и Шамиль отлично воспользовался их движением. В марте 1840 года он сам явился на Сунже с пятьюстами мюридов и прежде всего занялся переселением ближайших к нашим владениям аулов в Черные горы, где они были совершенно безопасны от наших «войск. Доказательством этого послужило поражение генерала Галафеева на Валерике в июле 1840 года.

С этого года Шамиль поселяется в Ичкерийском селении Дарго; отсюда начинается блистательная эпоха правления Шамиля.

В течение 1841 года он успел нанести несколько сильных поражений нашим войскам, совершенно изменил в свою пользу расположение умов во всем Дагестане, присоединил к себе, кроме многих мелких обществ, часть Салатавии, почти все Койсубу и большую часть Андаляла, занял Унцукуль, Кикуны и Гергебиль. Несколько пунктов в Аварии, остававшихся в наших руках, были окружены враждебным населением и едва могли иметь сообщение друг с другом.

Но в 1842 году это вечное колесо воинского счастья опять оборотилось было в пользу русских. В начале этого года назначен начальником войск Северного Дагестана генерал Фезе, и в течение марта месяца все неудачи прошедшего года были поправлены. Непокорные племена усмирены, в первый раз приступлено было к прокладке сообщений (что впоследствии сделалось главным актом всякой экспедиции в горы), заложено несколько новых укреплений. Но в апреле генерал Фезе отозван был в Тифлис, и в апреле же вспыхнуло восстание в Кази-кумухском ханстве. Шамиль опять им воспользовался. Сначала он потерпел поражение от князя Аргутинского-Долгорукого и должен был очищать Казикумухское ханство; но к концу лета поверхность была решительно на стороне Шамиля. В эту экспедицию, между прочим, генерал Граббе совершил бедственный переход через Ичкерийский лес, в котором мы потеряли до двух тысяч убитыми и ранеными.

Это поражение всего более подорвало наше влияние в горах и чрезвычайно усилило значение Шамиля. В восьмой год своего имамства он повелевал всею Чечнею и почти всем Северным Дагестаном, следовательно, располагал силами, каких до него не имел еще ни один из горских владетелей. Его власть признавали 230 000 семейств. В следующем, 1843 году командующий войсками в Северном Дагестане заботился только о сохранении нашего владычества в Аварии, как центре гор. Но и это не удалось: русским суждено было постоянно вооружать против себя туземное население, и это чрезвычайно ободряло Шамиля и давало ему новую опору в горских племенах, смотревших на него не иначе как на избавителя от притеснений русских. Само собою разумеется, что горцам казались стеснительными самые даже благие меры нашего правительства. В образец того, как шло тогда наше управление на Кавказе, приведем, за неимением под руками других данных на этот счет, одно место из «Перечня событий в Дагестане» («Военный сборник», 1859, № 3, стр. 8–10):

Причиною наших неудач были, между прочим, неустройство управления и проистекающая оттуда неясность отношений покоренных к завоевателям.

Вокруг самого Дербента, где мы старались вводить наши гражданские постановления, было все еще дико, не приготовлено к этим реформам.

Например, жителю Табасарани или Кайтага приходилось иметь дело с чиновником окружного правления, который не понимал его языка и должен был говорить с ним иногда через посредство двух переводчиков: одного, знающего татарский и кайтагский, другого – русский и татарский языки. Первый переводчик, выслушав кайтагца, переводил его речь на татарский, прикрашивая ее по восточному обыкновению; второй переводил ее с татарского на русский язык. Таким же точно порядком кайтагец принимал решение или заключение нашего судьи. Легко представить, как это было затруднительно для обеих сторон, особенно при соблюдении всех формальностей наших гражданских постановлений. Нередко самый смысл просьбы или решения искажался через невразумительный перевод посредников, и тогда оба, и истец и судья, смотрели друг на друга удивленными глазами.

Благодаря гражданскому делопроизводству выходили разные недоразумения. Например, в случае какого-нибудь уголовного дела по нашим законам, но вовсе не уголовного по понятию туземцев, как, например, убийство человека в кровомщении (канлы), – судьи наши заводили следственное дело по всем утомительным формальностям, требовали свидетелей, сажали в тюрьму обвиненных. Иногда дело, по недостатку законных свидетельств, тянулось по два и по три года, и все это время виновные страдали в душном остроге, сами еще хорошенько не зная, за что их наказывают. Например, какой-нибудь кайтагец крадет у своего соседа лошадь, – дело весьма обыкновенное; его тянут в суд и волочат дело по нескольку месяцев. При этом порядке, разумеется, ни виновные, ни свидетели не обращались к нашему правосудию, а искали удовлетворения в собственных средствах, отчего положение наше в крае было крайне непрочно за недостатком администрации; а кто не согласится, что правильно приспособленная администрация есть могущественнейшее средство для обладания; вспомним только, как о ней заботился Шамиль!

Ко всему этому, дагестанское начальство вовсе не вникало в дух народа и делало весьма важные ошибки. Например, в 1842 году управлять Андалялом был назначен Алипкач-бек, житель шамхальства. Назначение это крайне оскорбило всех влиятельных андалялцев, которые никак не считали себя ниже Алипкачева ни по уму, ни по знатности, ни по влиянию и поэтому приняли назначение это за оскорбительную над ними насмешку. Старшиной чйркеевским был назначен некто Биакай, а Джамал чиркеев-ский, редкий умница и политик, его дети и родственники оставались в стороне и, не желая повиноваться Биакаю, вступили из мести в сношения с Шамилем. Многие из начальствующих лиц не хотели понимать характера горцев – которые, несмотря на свою бедность, крайне самолюбивы и горды – и держали себя в отношении их надменно. К одному из наших генералов пришли по делам дидойцы, бедные, оборванные, замасленные. Когда один из них приблизился к нему, нечистота его так поразила утонченный вкус нашего генерала, что он позволил себе оттолкнуть его. Тогда дидоец, покачав головою с видом глубокого сожаления и нисколько не сконфузившись, сказал: «Не много надо иметь ума, чтоб пренебречь бедным человеком!..»