Эльчин - Смертный приговор Страница 3

В тот вечер караульщик Афлатун, глядя в маленькое окошко своей будки на заметные даже под синим пальто полные икры уборщицы Насти, идущей навстречу ветру, сглотнул, а потом, выйдя из будки, встал перед воротами и, когда уборщица Настя поравнялась с ним и хотела пройти мимо, спросил по-русски:

- Домой идешь?

- А куда ж еще? - Уборщица Настя отвернула лицо от ветра.

- Што дома? Адна дома, да! - Караульщик Афлатун опять сглотнул.

- А что делать? Судьба такая!

- Идьем туда... - Караульщик Афлатун показал рукой на будку.

Уборщица Настя, как видно, не ожидала подобного предложения в тот ветреный вечер и с откровенным любопытством взглянула на хилого, меньше нее ростом, караульщика Афлатуна, потом на его маленькую будку, потом снова на караульщика Афлатуна.

- Идьем, да!... Водка тоже ест... Идьем!... Ладна, да... Никто не видит... Хорошо будет...

- Ты еще на что-то способен? - И уборщица Настя громко рассмеялась.

Караульщика Афлатуна воодушевил смех этой здоровенной, крепкой женщины, он осмелел и ухватился за рукав ее синего пальто и даже потянул немного:

- Идьем, да!... Идьем!... Подарка тоже дам тебе, да...

Уборщица Настя посмотрела на караульщика Афлатуна с любопытством и вниманием, зашагала рядом в сторону его будки и вошла в будку следом за караульщиком Афлатуном.

Вой ветра снаружи будто подчеркнул неподвижность воздуха в будке и тишину, и в этой неподвижности и тишине караульщик Афлатун слышал стук собственного сердца. С волнением юнца, впервые видевшего женщину, глотая слюну, он сказал:

- Снимай палто, да... - И дрожащими от волнения пальцами стал расстегивать пуговицы на синем пальто уборщицы Насти; караульщику Афлатуну казалось, что в этот миг на свете нет ничего и никого, кроме его тесной и прекрасной будки, уборщицы Насти, скрывавшей под пальто и платьем такое тело; даже кладбище Тюлкю Гельди, даже сам Абдул Гафарзаде (!!!) были забыты, и караульщика Афлатуна охватила волнующая, но в то же время приятная непринужденность.

Синее пальто внатяг сидело на теле уборщицы Насти, пуговицы очень трудно расстегивались, и пока караульщик Афлатун одолел одну верхнюю, у него пальцы заболели; но ведь пуговицы должны же, наконец, были все расстегнуться, и караульщик Афлатун, чья жена состарилась и выбилась из сил, должен же был хотя бы один день на этом свете пожить по-человечески...

И в это время неожиданно начал лаять щенок. Он стоял на кровати, со злостью упершись всеми четырьмя лапами в вылинявшее за годы грязное одеяло караульщика Афлатуна, он вытянул шею вперед, он лаял на уборщицу Настю и караульщика Афлатуна. Караульщик Афлатун конечно же забыл про эту собаку и думать про нее не думал. От неожиданного лая он вздрогнул, отнял дрожащие пальцы от пуговиц на синем пальто уборщицы Насти и почему-то шепотом сказал:

- Молчи!... Молчи!...

Но щенок залаял еще громче.

- Я говорю, молчи! - Караульщик Афлатун хотел схватить щенка, но щенок отскочил, влез на подушку с серой от грязи наволочкой, вжался в угол будки и залаял еще более злобно и громче прежнего. Его злобный лай будто отрезвил уборщицу Настю, обещанные водка и подарок забылись, и женщина, взглянув сверху вниз на этого старого и слабого мужчину, громко смеясь, сказала:

- Со щенком-то справиться не можешь, а туда же!... - И, поигрывая в полуметре от караульщика Афлатуна половинками своего большого зада под синим пальто, повернулась и ушла.

Караульщик Афлатун, глотая слюну, со все еще взволнованно колотящимся сердцем смотрел в маленькое окошко будки вслед уборщице Насте. Но как только уборщица Настя, выйдя за ворота кладбища Тюлкю Гельди, пропала с глаз, ярость взыграла в караульщике Афлатуне, он схватил щенка за шиворот, с силой швырнул об пол, пинком выкинул наружу.

Щенок, повизгивая, отбежал подальше, забился в кустарник у ограды, с никогда не испытанным раньше жутким страхом посмотрел в сторону открытой двери будки, он весь дрожал, и наверное, в тот момент он понял, что на кладбище Тюлкю Гельди с людьми шутить нельзя...

А караульщик Афлатун, громко ругая щенка площадной бранью, захлопнул дверь своей будки.

Третьим неожиданным происшествием того ветреного вечера стало то, что караульщик Афлатун вдруг начал (конечно, не вслух, а про себя!) ругать Абдула Гафарзаде; это было впервые, что он так ругал Абдула Гафарзаде - правда, что Абдул Гафарзаде дал караульщику Афлатуну кусок хлеба, но ведь правда и то, что не хлебом единым... И сын Абдула - Хыдыр был подлецом, и сам Абдул - подлец, и отец его Ордухан-амбал, вообще весь их род - род подлецов, и караульщик Афлатун все ругался и ругался, но сердце его все не остывало...

Через несколько месяцев после того происшествия, когда наступила весна и на кладбище Тюлкю Гельди расцвела алыча, абрикос, вишни, гранаты, Абдул Гафарзаде, придя однажды в управление кладбища, увидел вдруг посреди двора щенка. Щенок вырос, изменился, в глазах его не осталось и следа того былого доверия и надежды, но Абдул Гафарзаде его узнал:

- Тот самый щенок?

Караульщик Афлатун, глядя с беспокойством на пса, не знал, что сказать. Правда, Абдул Гафарзаде долгое время щенка не видел, о нем не спрашивал, но все-таки ведь когда-то он поручил этого щенка заботам караульщика Афлатуна и теперь мог рассердиться, потому что щенок выглядел беспризорным. И тогда провалился бы караульщик Афлатун - как провалился Ашхабад! Но тут ненормальный пес сам пришел на помощь караульщику Афлатуну: вытянув шею, он стал злобно лаять на Абдула Гафарзаде, как будто узнал и обвинял его в том, что дошел до такой жизни.

Абдул Гафарзаде тихо заговорил, будто не с караульщиком Афлатуном, а с самим собой:

- Жалкий был, а теперь каким стал, зараза! Мир - он такой, да...И собака добра не помнит в этом мире!...

Караульщик Афлатун осмелел от этих раздумий Абдула Гафарзаде, связанных с собачьей неблагодарностью, и использовал момент, чтобы довести до сведения Абдула Гафарзаде, что он-то, в отличие от пса, не такой неблагодарный, добро помнит, о хозяине заботится:

- Да не обращай ты внимания... Он же, ну... как это... просто дурной (гиджбасар)!...

Имя так и осталось - Гиджбасар.

В тот день Абдул Гафарзаде отвернулся от пса, но специального поручения прогнать его не дал, и Гиджбасар слонялся по кладбищу Тюлкю Гельди.

Сколько прошло лет? Шесть. Может, семь...

Теперь Гиджбасар в эту апрельскую ночь смотрел с крыши будки караульщика Афлатуна на ночную панораму Баку, там, в неведомом мире, в стороне от кладбища Тюлкю Гельди, гасли по одному огни. Гиджбасар не двигался с места.

Он влез сюда, когда было еще светло, и не спускался, не уходил, а, вернувшись на крыше, ждал ночи и не обращал внимания на ночную жизнь кладбища Тюлкю Гельди (часто подъезжали и уезжали такси, караульщик Афлатун бегом встречал и провожал клиентов, шумели, падали и поднимались ночные гости, пьяные входили и выходили с кладбища Тюлкю Гельди, Мирзаиби, Агакерим занимались организационной работой в ночи на кладбище Тюлкю Гельди, Василий по одному вызывал людей, давал им различные поручения) - ни на что не обращая внимания, пес всю ночь смотрел на Баку... Огни Баку понемногу гасли...

Мир в стороне от кладбища Тюлкю Гельди был полон тайн... Потом стало светать...

Во дворе управления на кладбище Тюлкю Гельди воцарилась тишина, но Гиджбасар очень хорошо знал: это была временная тишина, скоро придут работники, пройдет утро, минует день, закончатся погребальные обряды, моллы, роющие могилы алкоголики, нищие уйдут с кладбища, под вечер и в управлении окончится работа - и опять начнется подготовка к ночной жизни. Едва родившись, Гиджбасар именно таким видел кладбище Тюлкю Гельди, это был его мир, в котором он жил всю жизнь, но в стороне от этого мира был другой, полный тайн, и в последние дни тот неведомый мир тянул к себе Гиджбасара.

Гиджбасар больше не хотел жить на кладбище Тюлкю Гельди. Гиджбасар больше не мог жить на кладбище Тюлкю Гельди. До сих пор он никогда не покидал обширную территорию кладбища Тюлкю Гельди, встречался со случайно забредавшими сюда псами, случался с суками (суки приходили сами, сами находили Гиджбасара), но никогда не выходил за пределы этих мест и жил на кладбище Тюлкю Гельди один, потому что других собак отсюда прогоняли, а к Гиджбасару здесь привыкли, и хоть, бывало, ругали, пинали, кидались камнями, но не прогоняли Гиджбасара с кладбища Тюлкю Гельди.

Объедков от ночных пиршеств Гиджбасару вполне хватало, чтобы не голодать.

Но Гиджбасар не хотел больше здесь оставаться. Неведомый, таинственный мир притягивал к себе Гиджбасара. И Гиджбасар рано утром спустился с крыши, остановился у будки караульщика Афлатуна, поднял левую заднюю ногу и, помочившись на каменную стену, будто сказал "прощай" не только караульщику Афлатуну - всему кладбищу Тюлкю Гельди, поджал уши и выбежал из ворот управления кладбища Тюлкю Гельди в новую жизнь, в новый мир, в неведомое будущее.