Валерий Прохватилов - И грянул бал Страница 3

Все за нашим столом притихли, как виноватые.

- От, - воскликнула Петракова, грубовато отталкивая меня и с улыбкой падая на свой стул. Было видно, что она хочет хоть немного, хоть как-то смягчить момент, расколов двусмысленно возникшую паузу. - Наконец-то к нам в редакцию пришел, как чувствуется, мужчина!

- Вот те на! - подхватил в тот же миг Савицкий, с плутоватой улыбкой хорька, попавшего наконец в курятник. - А я?.. Как же, Олюшка, я-то?

- Ну-у, - засмеялась деланно Петракова. - Игнатий Моисеевич! Ну какие же, скажите, мы с вами теперь мужчины?.. Лично мне скоро уже придется скрывать свой возраст!

- "Каждой женщине столько лет... - патетически крикнул я, откровенно перевирая известные строчки классика, - ...сколько мужчине, с которым она близка!.."

Тут все опять вокруг как будто пришло в порядок, всем стало весело. Мы опять что-то пили и над чем-то смеялись. Вновь моя нога подбиралась к ноге одинокой несчастной Ирочки, вновь в различных углах собрания раздавались тосты "за милых дам"...

Где-то около десяти тот же чертов Спиридон обнаружил меня с трудом в углу холла, где я лихо плясал то с Галей Калашниковой, операторшей экстракласса, то с какой-то длинной и тощей девицей в очках, из отдела писем. Ошалевший от грохота динамиков, Спиридон все пытался напомнить мне, что пора домой. Характерно, что у нас с ним раньше, как правило, с этим делом бывало чаще наоборот, - то есть чаще я уговаривал, откровенно резонерствовал даже, а он, отметая все мои доводы, упирался. К изумлению моему, наши роли затем, как видно, переменились...

В редких перерывах, пока пленку меняли, я все пытался, как помню, отыскать хоть кого-нибудь из своих... Скажем, Ирочку Судакову, о коленках которой я помнил, как, к примеру, пьяница помнит о припрятанной про запас до утра бутылке. Раз увидел ее и как будто бы даже успел подать ей какой-то условный знак, но сию же минуту (вот уж это вправду - назло!) к Судаковой моментально подлетел воспаленный Кайкин, и они закачались тихо в плавном каком-то танце, обнявшись, будто близкие родственники перед вечной своей разлукой. Дело мое в сих стенах осложнялось, конечно, тем, что я многих еще не знал. Потому я все чаще и чаще вынужден был подходить к своему столу - в непрестанной надежде, что все опять соберутся вместе и откуда-нибудь мигом возьмется еще бутылка. Спиридон же треклятый, как выяснилось, чувствовал себя здесь намного вольготней, по-видимому, чем я: несколько раз он, вихляя противно задом, танцевал с Петраковой. Золотистая вихрастая головенка беспечной моей начальницы раз за разом опускалась все ниже к его плечу. Правда, сам я тоже невольно двигался, вместе с общей студнеобразной массой танцующих, и покачивался порой в такт музыке, ощущая всем телом чье-то чужое живое тело, наводящее на простую, в сущности, мысль о том, что жизнь на Земле когда-нибудь так вот и кончится. Просто остановимся, задохнемся молча в свой час, как крыски, - в этих душных похмельных своих объятиях, потому как до поры ничего не придумано человеку краше.

Помню, я пришел в себя оттого, что бренчал рояль. Наша легкая фелука шла курсом, должно быть, на зюйд-зюйд-вест. Кажется, одного из матросов вырвало, прямо на верхней палубе, то есть в дальнем правом углу холла с мраморными колоннами, у зашторенного окна.

Кто-то поднял крышку рояля, и на нем темпераментно, в четыре руки, откровенно бацали что-то очень веселое сестры Фрумкины - Татьяна и Ольга. Сестры были двойняшками, я их обеих знал, потому что одна из них была женой Димы Кайкина. Они жили, все трое, в небольшой двухкомнатной квартире, где-то в районе Пяти Углов, - в одной комнате Кайкин с Ольгой, в другой - Татьяна. Кайкин, кстати, так и говорил всем, в подпитии, что женат он, дескать, на сестрах. Пятилетняя дочка Кайкина, Катерина, жила в основном у тещи, Таня с Ольгой, работавшие актрисами в Ленконцерте, бывали часто в разъездах - и поодиночке, и вместе. Оттого, что сестры были двойняшками, в их квартире постоянно возникало очень много разных забавных недоразумений. Если, конечно, можно считать недоразумением то, что, по словам остроумца Кайкина, сам он нередко путал не только чашки, миски и ложки в кухне, но и сестрины постели.

Я прислушался: темпераментные сестренки в это самое время замечательно вбивали в клавиши рояля свои чуткие точеные пальчики, как какие-нибудь серебряные гвоздочки. Это был знаменитый довоенный еврейский шлягер. Все плясали дружно вокруг рояля, кто-то даже пробовал подпевать:

На-а рыбалке, у-у реки...

- "Тум-балалайку"! - закричал тут громко оказавшийся рядом со мной Барков. Он был мокрый от пота, в элегантном синем костюме-тройке. - "Тум-балалайку"!

Тут же лихо была исполнена и "тум-балалайка". Она грянула в душном холле, озорная и внезапная, как нежданный весенний дождик. Сердцу не хватало лишь тягучего, щемящего всхлипа скрипочки.

Я не удержался и осторожно глянул в сторону Всесветлого Ока. Столики, где обитало наше начальство, показались мне предельно безмолвными, тихими, правда, той давяще безрадостной и внимательной тишиной, какая бывает, должно быть, лишь на долгой войне перед смертным вынужденным броском. Командиры наши и впрямь как будто легли за брустверы: невозможно было что-либо истинное понять, прочитать в их лицах. Очевидно, из-за некоторого контраста мне запомнилось лишь холодное вафельное лицо нашего бессменного капитана: брови Крагина были сведены до суровой короткой складки, рот же сам по себе кривился в маслянистой хмельной улыбке. Было видно, что все же ситуацию, возникшую в нашем холле, он по-своему смаковал.

Только тут потихоньку дошел до меня смысл фразы, о которой я вдруг как будто совершенно нечаянно позабыл. Пробираясь сюда, сквозь спины, то к рыдающему, то почти к подпрыгивающему роялю, я столкнулся было с кем-то из звукоцеха, извинился, слегка попятился и вот тут-то услышал Болша. Стоя за спиной резного стула, наклонившись над царственным ухом Крагина, Игорь Павлович Болш говорил так складно, как будто вещал на Грецию: "Я уж не знаю, что делать, Максим Максимыч. Расшалились опять жидовочки-то. Вы уж намекните хотя бы Кайкину..." - "Ничего, ничего, - отвечал ему добродушно Крагин. Пусть немного люди расслабятся... Ничего!.."

Люди все и впрямь давно уж расслабились, в меру сил, - это было ясно как дважды два, - хотя, кроме меня, этих точных, установочных слов начальства, должно быть, никто не слышал. Многие упоенно плясали, заложив пальцы рук за края жилеток, чуть отставив рыхловатые животы, высоко подкидывая носки ботинок. Можно было заметить в кругу Баркова, сбросившего внезапно на чьи-то руки свой новый пиджак так лихо, что из него полетели на пол расческа, мелочь и авторучка. Оператор Никита Рац неумело топтался в этом разгульном танце: левая рука высоко была заложена за спину, а ладонью правой он рубил кисловатый нагретый воздух, будто легким топориком. Одинаково хитроумные, симпатичные лица сестричек-двойняшек Фрумкиных были, по виду, счастливы, - правда, странным каким-то, я бы даже сказал - пугливым и как будто последним счастьем Я еще не знал, что именно в те дни жена Кайкина, Оленька, начала уже как раз понемногу узнавать в Ленинградском ОВИРе о порядке и правилах оформления многочисленных выездных документов... Кстати, об этом не знал и Кайкин. Все мы тогда откровенно расслабились пока что, кто как умел.

Первобытную сущность любого танца, Сергей Василич, вообще бы надо изучать подробней, чем это делается в России. Ибо снятие напряжения души и тела - это ведь теперь проблема не из последних. Каждый знает: одна музыка способна поднять на небо, а другая - бросить на четвереньки. Так и с нами было поди, в тот вечер... И должно быть, выглядело со стороны не совсем обычно. Если взять условную раскладку, вернее - цепочку: радиослушатели - радиожурналисты, то (за малым исключением, конечно) радиослушателей здесь не было: мир был замкнут, мудро купирован, разделен на зоны мраморными колоннами и отрезан от посторонних вмешательств двумя постами. Только свои!..

Где-то в самом разгаре танца я вдруг услышал искательный тихий голос, назвавший меня по имени. Обернувшись, увидал Петракову с затвердевшей какой-то и как будто даже немного стеснительной улыбкой.

- Палинька, - подтвердила она вторично этот новый и довольно-таки, прямо скажем, странный вариант моего имени, - можно тебя на минуточку?

"Ладно, - решил я, с очевидной хмельной естественностью, - значит, все-таки на "ты"..." Но, однако, все же не решившись ответить в этой полуинтимной предложенной мне манере, сказал:

- Слушаю вас, Оленька...

То есть очень остроумно ограничился полумерой.

Петракова прыснула в кулак и придвинулась ко мне так, что я видел опять одни губы. Было в ней что-то, было!.. Я, понятно, в то время еще не знал, что женщина - часть природы, и, должно быть, если бы умел, покраснел бы.

- Вот тебе ключ, - сказала Петракова. - У меня в кабинете бутылка яблочного ликера. Возле ножки стола, за креслом. В общем, найдешь... Принеси, да только нашим смотри не скажи откуда... Посидим еще немного вместе, ага?