Н. Северин - Из недавнего прошлого Страница 3

Можетъ быть, этотъ окажется доступнѣе и привѣтливѣе.

— Позвольте спросить, когда можно представиться?….

Но замѣтивъ, что полковникъ подноситъ руку къ своему уху, пріѣзжій пріоставливается.

Впрочемъ, на этотъ разъ онъ нашелъ снисходительнаго собесѣдника и еслибъ только полковникъ не былъ такъ глухъ, отъ него можно было бы добиться кое-какихъ свѣдѣній относительно здѣшнихъ порядковъ. Почтенный ветеранъ спросилъ у него съ любезной улыбкой: чѣмъ онъ можетъ ему служить?

При этомъ, онъ тщетно старался пріосаниваться и выпрямлять согнутую лѣтами спину, немилосердно коверкая русскую рѣчь на остзейскій ладъ.

— Желалъ бы узнать, какимъ образомъ можно представиться главнокомандующему; я цѣлый день здѣсь жду и не могу добиться этой чести, повторилъ свой отвѣтъ мой сосѣдъ.

Отвѣта на этотъ вопросъ не послѣдовало, но зато полковникъ завелъ длинную рѣчь, о самомъ себѣ; началъ разсказывать, что онъ тоже доброволецъ. когда-то командовалъ полкомъ, потомъ вышелъ въ отставку…

— Ну, а тутъ народъ, святая война, не вытерпѣлъ и пріѣхалъ на свой счетъ… Вы конечно, на счетъ славянскаго комитета? А я скопилъ кое-что на русской службѣ, долженъ быть признателенъ, на свой собрался….

А въ заключеніе онъ прибавилъ давно ожидаемую фразу:

— Хотите представиться? Я сейчасъ доложу…. очень, очень радъ!

Съ этими словами оригинальный доброволецъ, молодцовато переводя руку отъ уха къ козырьку, съ видимымъ трудомъ заковылялъ дальше и началъ подыматься на роковое крылечко.

— Минутъ черезъ десять меня ввели въ пріемную комнату. Комната эта была уставлена опрокинутыми ящиками вмѣсто стульевъ, и столами, сколоченными изъ простыхъ досокъ, за которыми нѣсколько писарей усердно скрипѣли перьями. Тутъ кипѣла большая дѣятельность, поминутно врывались адъютанты, посыльные, ординарцы, кто со словеснымъ приказаніемъ, кто съ депешами или съ пакетомъ. Всѣхъ принималъ и отпускалъ щеголевато одѣтый и расторопный штабъ-офицеръ, съ выхоленными до фатовства красивыми усами.

Съ пріѣзжимъ никто не заговаривалъ, никто не обращалъ на него вниманія. Въ этой толпѣ тѣсно сплоченной общими интересами и короткимъ знакомствомъ, между этими людьми понимающими другъ друга на полусловѣ, разговаривающими больше и знаками и непонятными намеками, ему сдѣлалось еще тоскливѣе, чѣмъ на дворѣ. Здѣсь отчужденіе казалось еще ощутительнѣе. Съ тяжелымъ сознаніемъ, что онъ совсѣмъ чужой и лишній, тоскливо ждалъ онъ, скромно прижавшись къ стѣнѣ до тѣхъ поръ, пока усатый офицеръ не провозгласилъ громкимъ, начальническимъ голосомъ.

— Господа, представляющіеся офицеры, потрудитесь становиться! Сейчасъ выйдетъ начальникъ штаба.

Пишущіе и суетившіеся вышли и въ комнатѣ осталось человѣкъ десять не больше. Всѣ встали въ одну шеренгу.

— Я мелькомъ и не безъ любопытства взглянулъ на господ представляющихся, продолжалъ мой сосѣдъ: — у однихъ былъ робкій и приниженный видъ, у другихъ нѣсколько нахальный и размашистый, благодаря винному подспорью. Ни единой личности, съ которой захотѣлось бы сойтись или заговорить…. Минуты ожиданія тянулись томительно долго. Наконецъ, явился начальникъ штаба. Важной, нѣсколько театральной поступью и высоко приподнимая голову, какъ вообще все люди маленькаго роста, желающіе импонировать, началъ онъ подходить къ каждому изъ насъ. Лицо у него было истомленное, глаза сонные и распухшіе, одежда неряшлива и перемятая. Растрепанные волосы торчали смѣшными и безпорядочными вихрами. Вяло и съ оттѣнкомъ презрѣнія обратился онъ ко мнѣ къ первому:

— Что вамъ угодно?

Отвѣчаю, что такой-то, желаю вступить въ сербскую армію и прошу чести быть представленнымъ главнокомандующему.

— Вы изъ фронта?

— Пять лѣтъ въ отставкѣ, но на службѣ командовалъ полкомъ.

Съ каждымъ моимъ словомъ выраженіе его лица дѣлалось угрюмѣе и холоднѣе.

— По вашему чину вамъ будетъ трудно дать соотвѣтствующее мѣсто, впрочемъ, это зависитъ отъ главнокомандующаго, произнесъ онъ сухо и отрывисто.

Я хотѣлъ было объяснить, что вопросъ, чѣмъ мнѣ быть, не имѣетъ для меня значенія; но стоило ли распространяться съ человѣкомъ, которому прежде всего нужно выспаться; затѣмъ умыться, а ужъ потомъ отнестись болѣе или менѣе сочувственно къ пылкимъ порывамъ субъекта, примчавшагося сюда служить святому дѣлу.

Съ остальными добровольцами разговоръ былъ еще короче. Имъ всѣмъ было объявлено, что генералъ приметъ представляющихся на дворѣ, передъ своимъ отъѣздомъ на позицію.

Опять ждать! Длиннымъ показался этотъ часъ моему сосѣду и восторженное настроеніе духа неудержимо таяло подъ раскаленными лучами солнца. Вскорѣ дворъ главной квартиры запестрѣлъ самой разнообразной толпой… Тутъ были офицеры, пріѣхавшіе съ позиціи, доктора, конвой съ лошадьми для предстоящей поѣздки главнокомандующаго и до восьмидесяти добровольцевъ, только что прибывшихъ изъ Белграда пѣшкомъ. Это были простые люди въ самыхъ разнородныхъ одеждахъ. Большая часть изъ нихъ состояла изъ солдатъ, меньшая — изъ крестьянъ, купцовъ, чиновниковъ. Между ними было также нѣсколько человѣкъ изъ духовнаго званія.

Принявъ нѣкоторое подобіе фронта, усталые и запыленные съ похода, люди эти смотрѣли съ безмолвною и сосредоточенною серьезностью на группы стоящихъ и прохаживающихся передъ ними развязныхъ офицеровъ сербской арміи. Эти волонтеры, изъ простыхъ людей, производили отрадное впечатлѣніе. Пьяныхъ между ними не было ни одного и всѣ они казались проникнутыми до глубины души тою высокой идеей, которая привела ихъ сюда.

— Глядя на нихъ дѣлалось стыдно за малодушное нетерпѣніе, съ которымъ я переносилъ испытанія, выпавшія на мою долю въ это достопамятное утро, сознавался мой сосѣдъ. — Обидное равнодушіе, съ которымъ меня встрѣтили мои будущіе сослуживцы, напыщенная надменность начальства, даже такія неудобства, какъ голодъ и усталость, такъ жестоко мучившіе меня нѣсколько минутъ тому назадъ, всѣ эти непріятности начали мало по малу ослабѣвать и стушевываться, такъ что, когда, наконецъ, настала жданная минута и раздалась команда караула: «пушки на рамена!», вслѣдъ за которой главнокомандующій показался изъ-за угла, чувство невольнаго благоговѣнія охватило все мое существо. По привычкѣ къ военной дисциплинѣ я превратился въ неподвижный столбъ; но внутренній голосъ не переставалъ взывать: привѣтъ тебѣ, желанный вождь! Да какой-же ты простой! Какъ симпатично улыбается твое загорѣлое лицо! Однако, ты славный солдатикъ, какъ крѣпко сложенъ!.. Не даромъ родной народъ тебя знаетъ и въ тебя вѣритъ!

Желанный вождь не на него одного, а на всѣхъ произвелъ сильное и хорошее впечатлѣніе, невзирая на то, что ни на кого не обратилъ особеннаго вниманія, а для перваго знакомства ограничился коротенькой, прочувствованною рѣчью, въ которой благодарилъ добровольцевъ за то, что они пришли помогать ему, увѣряя при этомъ, что они ему нужны и что онъ ждалъ ихъ. Затѣмъ, былъ отданъ приказъ явиться на слѣдующій день и всѣ были распущены… куда глаза глядятъ.

Началось скитаніе по кафанамъ съ цѣлью найдти пристанище и что-нибудь поѣсть, но ни того, ни другаго не отыскивалось. Въ кафанахъ даже хлѣба для пришлаго человѣка не находилось.

— Снова начала разбирать меня злость и досада, откровенно сознавался мой сосѣдъ своей снисходительной слушательницѣ. — Я вспомнилъ солдатиковъ, мимо которыхъ проѣзжалъ сегодня утромъ. Они сидѣли версты за двѣ отсюда, у опушки лѣса и варили что-то въ котелкѣ. Еле передвигая ноги отъ голода и усталости, я побрелъ въ ту сторону и нашелъ ихъ на томъ же мѣстѣ, и за тѣмъ же занятіемъ. Обмѣнялись обычнымъ привѣтствіемъ: Здорово, ребята! Здравія желаемъ, ваше б-діе! И началось угощеніе….

Ему такъ хотѣлось ѣсть, что даже варево, кипѣвшее въ ихъ котелкѣ, показалось ему вкуснымъ. Это былъ супъ изъ баранины, приправленный перцомъ такъ обильно, что безъ привычки не было никакой возможности его глотать, такъ немилосердно дралъ онъ ротъ. Кое-какъ насытившись, надо было подумать о ночлегѣ. Ихъ ждали, ихъ увѣряли, что они нужны, а, между тѣмъ, никто не позаботился даже объ томъ, чтобъ предоставить имъ необходимое — пищу и какой бы то ни было кровъ на ночь… Было отъ чего расхандриться.

— Даже совѣстно дѣлалось за чувство озлобленія и досады, которыя шевелились у меня въ душѣ. Какая-то напала тоска, недостойная жалость къ себѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ припоминались мечты о самопожертвованіи, о мести и славѣ, Съ которыми я сюда стремился, и больно дѣлалось за постыдное малодушество, больно и страшно за будущее. Все чаще и чаще мелькалъ въ умѣ вопросъ: зачѣмъ я сюда пріѣхалъ? На что я гожусь? Неужели та высокая идея, подъ впечатлѣніемъ которой; я сюда явился, нуждается въ поощреніи въ родѣ любезнаго вниманія со стороны совершенно незнакомыхъ мнѣ людей и такой пустой поддержки, какъ обѣдъ и постель? Какой же я солдатъ послѣ этого? Но отвѣта на эти вопросы не отыскивалось; кругомъ все было чуждо, холодно и враждебно и, казалось, навсегда останется такимъ.