Сергей Михайлов - Возврату не подлежит Страница 3

И ещё сын... Дембель уже не за горами, нынешней осенью он вновь перешагнёт порог этого дома. Почти два года разлуки стёрли, затушевали его образ, память хранила лишь ряд фиксированных, статичных изображений, подобных фотоснимкам - и всё же как много он для него значил! какую власть имел над отцовским сердцем! и сколько боли и страданий нужно было претерпеть, чтобы навсегда вычеркнуть из памяти любимого человека единственного сына!..

Вырвать, вырвать с корнем! Выкорчевать, выпотрошить, растоптать, распылить на атомы, развеять по ветру! Пусть канет в небытие всё! Пусть всё летит к чертям! И пусть пропадёт всё пропадом!

Смерть не прощает слабых...

Череда дней, отпущенных ему судьбой, становилась всё короче. И вот как-то раз, пробудившись серым пасмурным утром, он понял: отсчёт времени уже пошёл на часы. Но главное было в другом: в то утро он обрёл свободу. Он был выпотрошен, опустошён до предела, до последнего закоулка души - отныне ни прошлого, ни настоящего, ни тем более будущего для него более не существовало. Забвение... Он освободился от бремени жизни. Освободился, чтобы достойно встретить смерть. Да, теперь он готов встретить её - разве все последние дни не были подготовкой к этой встрече?

Небывалое чувство лёгкости, покоя, умиротворения снизошло на него. Свободен... Отныне он исторгнут из мира, а мир, со всеми его проблемами, печалями, радостями, страстями вычеркнут из памяти. Выжжен из сердца. Будь он буддистом, восточным мудрецом, мог бы назвать это воздушное состояние нирваной - состояние, достичь которого под силу лишь избранным единицам из числа истинных адептов веры. Однако он был далёк от религиозно-мистических воззрений на жизнь и на своё место в ней, в смерти же видел лишь одно: конец жизни, её безоговорочную и необратимую капитуляцию.

Утро последнего дня... Оно застало его сидящим в кресле. Он знал: это случится сегодня. Ждать осталось совсем недолго.

День обещал быть на редкость погожим, по настоящему летним: в небе - ни облачка, восток озарён заревом восходящего солнца, птичий гомон возвещает торжество жизни. Но для него уже ничего не существовало. Он сидел здесь, в этом кресле, более суток - без пищи, без воды, без мыслей. И будет сидеть, пока натянутая до предела нить - последняя нить - не оборвётся.

Теперь он ждал только одного: прихода этого последнего мгновения.

Звонок в дверь.

Он не шелохнулся. Ни единый мускул не дрогнул на его застывшем, словно каменная маска, лице. Входная дверь скрипнула, из прихожей донеслись чьи-то неуверенные шаги.

- Извините, у вас было открыто, - услышал он смущённый мужской голос. Разрешите войти?

Не поворачивая головы, он чуть заметно кивнул.

Перед глазами возник человек, в котором он с трудом узнал доктора того самого, который две недели назад вынес ему смертный вердикт. Доктор переминался с ноги на ногу и явно был не в своей тарелке. В глаза приговорённому к смерти он смотреть не решался.

Вошедший заговорил, скороговоркой выплёвывая слова:

- Я страшно виноват перед вами. Произошла непростительная ошибка... Нет у вас никакого рака, понимаете... Тогда, на приёме, я по оплошности взял результаты анализов другого пациента. Не ваши, понимаете... У вас панкреатит, а не рак, хроническая форма панкреатита... никакой угрозы для жизни... С вами всё в порядке?

Заметив, что "пациент" никак не реагирует на его слова, доктор с тревогой заглянул тому в глаза. Их взгляды пересеклись. Доктор отпрянул: глаза его визави были пусты и безжизненны.

- Простите меня, прошу вас, - окончательно стушевался доктор. - Я причинил вам боль, но, поверьте, без злого умысла... - Он ещё долго что-то говорил о врачебной этике, о клятве Гиппократа, о совести, долге, человечности, своей готовности искупить вину - немедленно, сию минуту, не откладывая в долгий ящик. - Я обо всём договорился, всё устроил. Вас положат в лучшую клинику, подлечат по высшему разряду. Там прекрасные врачи, да и обслуживание не в пример обычным городским больницам... Собирайтесь. Я жду вас внизу, в машине. Десяти минут хватит?

"Пациент" скупо кивнул.

- Вот и прекрасно. - Получив однозначный, хотя и безмолвный ответ, доктор сразу заторопился. - Обещаю, вы останетесь довольны. И ещё раз простите.

Хлопнула входная дверь, по лестнице застучали удаляющиеся шаги нежданного посетителя.

Смысл услышанного медленно доходил до его сознания. Ни радости, ни облегчения визит доктора не принёс - напротив, он вдруг остро почувствовал, как что-то чужеродное болезненно вторгается в его опустошённую душу, будит страх и тревогу в сердце, питает иссушенный мозг ядом давно исчезнувших мыслей. Только-только обретённая свобода снова оказалась под угрозой, бремя жизни вновь ложилось на плечи, уже успевшие отвыкнуть от груза повседневных проблем. Пройдя через муки отречения от всего самого дорогого, что было в его жизни, перечеркнув прошлое, избавившись от настоящего, лишившись будущего, он обрёл взамен совершенный покой и своего рода счастье - счастье безгранично свободного человека. И вот теперь его хотят всего этого лишить. Появление совестливого доктора он воспринял как угрозу своему покою, как покушение... нет, не на жизнь, а на смерть. Его смерть. Смерть, неизбежность которой давно уже стала результатом его свободного выбора.

Он не мог этого допустить. Не мог и не хотел. Возвращение в стремительный круговорот жизни означало для него отступление, потерю завоёванных позиций. Нет, это было свыше его сил. Зачем? зачем всё начинать сначала? Ведь конец всё равно один...

Он усмехнулся. Доктор, наверное, прав: нет у него никакого рака. За все две недели боль в пояснице ни разу не напомнила о себе. Да и сейчас он чувствовал себя вполне сносно - в физическом плане. Однако это уже не имело никакого значения. Есть у него рак или нет - разве это так важно? Механизм запущен, и никакое вмешательство извне не способно теперь остановить мерного отстукивания маятника. Выбор сделан. Нужно ставить последнюю точку.

С трудом выбравшись из кресла, пошатываясь, превозмогая головокружение, он добрался до ванной комнаты. Там, под зеркалом, на подставке для зубных щёток, расчёсок, шампуней и другой привычной мелочи, он нашёл то, что искал.

Это был скальпель. Старенький скальпель, торчавший вверх острым концом из пластмассового пенала.

Он взял его в правую руку, слегка провёл пальцем по лезвию. Кивнул своему отражению в зеркале: всё о'кей.

Резкий взмах. Движение уверенное, продуманное, выверенное. Левое запястье - в том месте, где голубая пульсирующая жилка вены рельефно выпирает из-под кожи - глубоко, до самой кости, рассекается остро отточенным металлом. Чёрная густая кровь плавно, словно при замедленной съёмке, капля за каплей стекает на белую эмаль раковины.

Скупая улыбка ложится на его плотно сжатые синеющие губы. По гортани растекается ватный бесформенный звук, костенеющий язык выдавливает его сквозь зубы... Хватает сил произнести только это последнее слово:

- Всё...

Нет, собственную смерть он не отдаст никому. Смерть и свободу.

И хватит об этом.