Вячеслав Подкольский - Три ночи Страница 3

— Да! — тяжело вздохнул Виктор Петрович. — Так-то и в жизни. Волнуешься, стремишься к чему-то, кажется, что вот это самое важное и есть и, как царевна, хватаешь ненужные звёзды, а главной-то всё-таки не достанешь!

Тихая как вся вечерняя природа грусть наполнила его сердце, и он долго сидел, мечтая и не замечая, как от выпавшей росы стало свежо и сыро. Резко нарушивший тишину тягучий бабий крик «теланька! теланька!» вывел Крупицына из этого мечтательного настроения, а стрельнувшая ревматическая боль в ноге окончательно отрезвила его и заставила обратить внимание на сырость. Он прошёл обратно в гостиную и притворил за собою балконную дверь.

Вернувшаяся в то же время со двора встревоженная Пелагея Игнатьевна извинилась перед гостем:

— Уж вы простите меня, что позадержалась!.. Такая неприятность: одна корова другой бок пропорола, пришлось промывать и смазывать… Марьюшка! — крикнула она в заключение, — огонь бы зажечь, да и ужинать пора, гость-то с дороги утомился!..

— Как, ещё ужинать?! — испугался тот. — Нет, уж вы, пожалуйста, меня увольте от этого, я сытёхонек, да и поскорее хочется прилечь: кажется, нога начинает разбаливаться…

— А то бы покушали, ведь это сейчас, а то без ужина-то как-то неловко!.. — попробовала гостеприимная хозяйка настоять на своём, но Крупицын отказался наотрез, ссылаясь на боль, и пожелал Пелагеи Игнатьевне покойной ночи.

— Надо, надо вам попробовать нашего средства! — заключила та на прощанье.

— Это в муравейник-то сесть? Ну, это потом будет видно! — ответил Виктор Петрович и отправился в приготовленную для него комнату.

II

Крупицын живо разделся, потушил свечу и, взобравшись на постель, потонул в высоко взбитом пуховике.

«Ну, слава Богу, конец моим мытарствам!» — подумал он, закрывая глаза и с удовольствием протягиваясь на своём мягком ложе. Но это состояние блаженства уставшего с дороги человека продолжалось недолго. Ревматические боли, постреливавшие с вечера, ночью, как это всегда бывает у ревматиков, с каждой минутой стали усиливаться и не давать покоя. Виктор Петрович должен был ежеминутно менять положение, чтобы хоть немного утишить боль, но едва он унимал её в одном месте, как начинало постреливать в другом. Он стискивал зубы, подавляя стоны, но, несмотря на все усилия, они всё-таки вырывались помимо воли. От непрестанных движений и переворачиваний с боку на бок Крупицыну сделалось невыносимо жарко, но открыть окно он побоялся, чтобы не простудиться ещё больше. Положение было невыносимое. В довершение всего, раздававшийся доселе где-то в отдалении частый, дробный стук сторожевой колотушки начал постепенно приближаться всё ближе и ближе, наконец, оглушительно разразился около самых окон спальни Виктора Петровича.

— Ну, не издевательство ли это?! — произнёс он вслух, вскакивая с постели и ища ногами в темноте туфли.

Обувшись, Крупицын подбежал к окну и, распахнув его, сердито крикнул:

— Сторож! Сторож! Что, тебе нет другого места стучать, как под моим ухом?

— Ась? — послышался голос, и из-за плетня выглянула голова в бабьем платке.

— Тьфу, ты, чёрт! Вот идиотка! — плюнул Виктор Петрович, вспомнив, что роль сторожа на хуторе исполняет тётка Домна. — Послушай, любезная! — добавил он, переменяя тон. — Ты мне спать мешаешь! Нельзя ли стучать подальше?

— Стучать-то? — равнодушно переспросила баба. — Пожалуй, можно… А только что я потому здесь стучу, чтобы барышня покойнее спала.

«Вот логика: стучать под самым ухом, чтобы крепче спать, — подумал Крупицын, захлопывая окошко, и порешил, — должно быть, без мази не обойдёшься, иначе не заснёшь всю ночь!»

Он зажёг свечу и, отыскав в саквояже баночку с мазью, принялся массажировать болевшую ногу.

Когда, наконец, боль постепенно утихла, Виктор Петрович поспешил улечься снова, чтобы воспользоваться случаем и поскорее уснуть. Он не решился даже закурить папироску, хотя ему очень хотелось курить, и, закрыв глаза, тотчас же погрузился в тяжёлый, усталый сон.

Но вдруг ему послышалось, что вблизи его множество голосов кричат: «Где-е? Где-е?»

Крупицын тревожно приподнял с подушек голову, не понимая в полусне, что это такое, и где он находится, как в эту минуту чей-то иной, резкий голос закричал в ответ первым голосам: «Я его разбужу-у!»

— Что такое? В чём дело? — протирая глаза, вслух спросил Виктор Петрович и в ответ на свой вопрос теперь уже ясно разобрал, что это просто-напросто каркали проснувшиеся вороны и горланил единственный на хуторе Пелагеи Игнатьевны мужчина — петух.

— Это прямо какая-то насмешка! — стиснув зубы, прошипел Крупицын. — Только что унялась боль, и я так сладко заснул!.. А теперь ещё в добавление к проклятым птицам начинает светать… Сквозь эти парусиновые занавески и солнце сюда заберётся.

Он долго ворочался, закутывая голову одеялом, и слышал сквозь дремоту, что голосов за окнами прибавлялось всё больше и больше, так как каждую минуту просыпавшиеся пернатые обитатели хутора спешили поделиться друг с другом своими первыми утренними впечатлениями. Мешая сон с действительностью, Крупицын воображал, что птицы весьма заинтересованы его особой и делают на этот счёт всевозможные предположения. Он слышал, как иные из них хором приветствовали его с приездом, а другие нахально выкрикивали свои насмешки над ним, особенно юркие воробьи, в чириканье которых «чиновник! чиновник!» слышались дерзость и пренебрежение. Но сон брал своё, и мало-помалу Виктор Петрович перестал различать долетавшие до него звуки. Однако, это продолжалось не долго. На смену бесцеремонным птицам весёлые и яркие лучи летнего солнца отыскали себе лазейки в неплотно прикрытых занавесках и сначала робко, а потом смелее и смелее стали забираться в комнату и, достигнув постепенно кровати, как шаловливые дети начали щекотать приезжего петербуржца. Крупицын сбросил с себя одеяло, но это только ухудшило дело, так как солнышко стало лезть прямо в глаза и припекать ещё сильнее. Тщетно переменяя положения, Виктор Петрович наконец понял, что о дальнейшем сне нечего было и думать. Посмотрев на часы, он увидел, что они стояли на двенадцати, и вспомнил, что вчера с вечера он забыл их завести.

Между тем, в доме раздавались осторожные шаги и сдержанный шёпот голосов, из чего Крупицын заключил, что уже поздно, и пора вставать, хотя чувствовал в теле вялость от бессонницы. Невольно он начал громко позёвывать на всю комнату и тем привлёк внимание тётки Домны, которая просунула в дверь голову и предложила свои услуги подать умыться. Виктор Петрович выразил своё согласие и через десять минут, освежённый холодной родниковой водой, но с красными от бессонницы глазами, явился в гостиную и поздоровался с сидевшей за чаем Пелагеей Игнатьевной.

— Батюшки! Да вы не по-петербургски встаёте? — изумилась та.

— А разве так рано? — спросил он, нервно кривя лицо от неожиданно раздавшегося над его головой отчаянного трескучего дуэта канареек.

— Только ещё половина седьмого! — ответила Пелагея Игнатьевна. — Прошу покорно… Вам чаю или молока? Вот лепёшки горячие…

— Лучше чаю, скорее разгуляюсь, а то чувствуется, что не доспал…

— Вам Домна помешала? Она мне говорила… Вот глупая баба, хотела поусердствовать!

Отдохнув немного, канарейки затрещали ещё оглушительнее, так что невозможно было расслышать слов собеседницы. Крупицын поставил стакан на блюдечко и зажал руками уши… «Чёрт знает! Неужели подобные концерты могут доставлять удовольствие?!» — с раздражением подумал он.

— Вас они беспокоят? — предупредительно спросила хозяйка. — Я велю их на балкон вынести.

— Нет, ничего, я уже кончил чай и пойду сейчас прогуляться… — ответил Виктор Петрович.

Посоветовавшись с Пелагеей Игнатьевной, в какую сторону ему лучше идти, он отправился в ближайший лес, на берегу речки Ниловки.

Ни свежий, ароматный воздух летнего утра, ни красота лугов, усеянных цветами, ни ясное, безоблачное небо не подействовали на Крупицына и не вернули ему хорошего расположения духа, с каким он выехал из Петербурга отдохнуть на лоне природы, всецело отрешившись на целый месяц от утомивших его департаментских дел и, вообще, от всей нервно-кипучей столичной жизни.

Всю дорогу в лес и обратно Виктор Петрович, мало обращая внимания на окружающую природу, сосредоточенно думал только о том, что ему во что бы то ни стало необходимо заснуть как следует днём. Даже задумчивые, величавые сосны не навеяли на него ничего, кроме желания лечь под ними и выспаться. С этой целью он несколько раз останавливался пред укромными местечками, но опасение лечь на голую землю всякий раз удерживало его от такого рискованного, по его мнению, шага. Пробродив часа три по лесу, присаживаясь иногда на пни отдохнуть и выкурить папиросу, Крупицын вернулся на хутор усталый и ещё более раздражённый.