Шестое небо - Борис Козлов Страница 3

– Точно, – согласился Каганер, – несолидно как-то, отсутствие официоза обескураживает. Нет чтобы брифинг провести, как в солидном учреждении принято: “дорогие грешники, добро пожаловать, ознакомьтесь с правилами поведения в…”

Кстати, и куда же мы угодили?

– В рай или наоборот, имеете вы в виду?

– Именно.

– И каково ваше мнение на этот счёт, Юрий Львович?

Каганер немного подумал – мнения никакого не было, одни лишь вопросы.

– Мало информации, но одно уже ясно – мир устроен сложнее, чем принято думать.

Савельев довольно хохотнул и добавил:

– В точку, Юрий Львович. Для новичка вы держитесь исключительно хорошо.

Позвольте предложить следующий план: советую вам прогуляться, свежим, так сказать, взглядом окинуть окрестности. Потом обязательно поделитесь наблюдениями, а пока вынужден откланяться, у меня по расписанию шахматы… не играете, нет? Жаль, могли бы насладиться партией с бывшим чемпионом мира. Ну, да ладно, всё у вас впереди.

Савельев шагнул к выходу, в дверях остановился:

– Вспомнил тут. Вам Ионыч часом лекарства не предлагал?

– Предлагал.

– Отлично, – обрадовался физик, – вы эту дрянь сами ни в коем случае не пейте, но и не отказывайтесь, возьмите для меня, сделайте одолжение.

– Ладно, возьму.

– Заранее благодарен.

Каганер помялся, стесняясь, но всё же спросил:

– Извините, что задерживаю. Удивлён я, профессор, одним обстоятельством.

– Да, и каким же?

– Физиологического свойства. Есть мне отчего-то совсем не хочется, абсолютно, хоть и пора давно. Как вообще здесь с питанием дело обстоит?

Савельев хлопнул себя по лбу и вернулся в комнату, сел на койку и участливо посмотрел на Каганера.

– Об этом я и забыл. Надеюсь, друг мой, вы не были гурманом, – он сокрушённо развёл руками. – Никак не обстоит.

***

Юрий Львович неспешно прогуливался по узким улочкам между домами, и чем дальше он заходил, тем глубже погружался в детство. База отдыха “Небо” пребывала в блаженном состоянии приморского курорта из самой счастливой поры его жизни. Всё вокруг дышало простым советским комфортом, приправленным южной ленцой и наивным подростковым эротизмом. Горячие под солнышком веранды были полны загорелых полуголых людей, мужчин и женщин; отдыхающие перебрасывались шутками, щёлкали костяшками домино или хлестали картами; многие просто валялись в парусиновых шезлонгах, уставившись чёрными очками в зенит, – там в редких перистых облаках плыло солнце, неотличимое от настоящего. Одежда, если на ком и была, смотрелась ностальгическим ситцем или кримпленом; Каганер даже разглядел золотистые якорьки на плавках. Народ, сплошь моложавый или просто нестарый, общался исключительно по-русски, хотя и уловило чуткое ухо Юрия Львовича до дрожи знакомые одесские и московские, и бакинские обертона. Раза два из занавешенных марлей окошек доносились до него тяжёлое дыханье, стоны и ритмичный скрип. “Эге, – подумал Каганер не без волнения, – да здесь можно жить”. И хотя невозможность есть – нюхать, впиваться зубами, смаковать – пока больше расстраивала его, чем радовала дармовой вечной сытостью, не мог он не признать, что потеря статуса “Серун” была ему чертовски приятна.

***

Над белым песчаным пляжем гулял вольный ветерок, и места разгуляться было ему вдоволь. Увязая ногами по щиколотки, минуя разбросанные там и сям полосатые дерюжки, Каганер потихоньку выбрел к воде. Лиман колыхался свеженаполненной ванной до горизонта и был он тёплым и мыльным даже на вид. Дальний берег проступал сквозь марево нечёткой серой полоской, словно жирным графитом мазнули по рыхлому бумажному листу. Пляжные люди, лоснящиеся, присыпанные крупным песком, азартно покрикивали, пинали мячи, с разбегу бросались в воду, делали стойки на руках, орали и бренчали на гитарах. Юрий Львович в своём измятом, но всё ещё строгом костюме быстро сделался центром внимания, притягивая иронические взгляды и смешки.

– Не парься, дядя, – кричали ему поджарые пляжные люди, – ты ж уже помер, чего ещё бояться?

Он вдруг почувствовал себя придурковатым жандармом посреди свингующего Сен-Тропе, и весёлая придурь вскипела в его помолодевшей мёртвой голове.

– Аттонсьон, – заорал он дурным голосом, – соль спектакле!!!

С этими словами Каганер принялся раздеваться. Виляя задом, он стянул пиджак и зашвырнул его на головы зрителей.

– Отлично, – закричали те, – давай, дядя, жарь!

Юрий Львович вскинул к небу руки, запрокинул башку и стал отплясывать танец —

в его представлении, чувственный и сосредоточенный одновременно.

Публика горячо поддержала Каганера свистом и рукоплесканием.

Медленно, пуговица за пуговицей, он избавился от рубашки, покрутил её над головой и закинул вслед пиджаку. Не останавливая танца, выкрикивая вперемежку все известные ему французские слова и ругательства, Юрий Львович движениями непристойными, но не лишёнными изящества, освободился от узких брюк и остался в одних лишь галстуке на волосатом торсе и трусах.

– Вы мой герой, – взвизгнула дама из ближнего круга обступивших, – триста сорок, запомните, я живу в триста сорок!

Каганер послал поклоннице самый томный из взглядов и принял картинную позу провинциального жиголо. Публика взревела. Юрий Львович сделал глубокий вдох и, оттянув резинку большими пальцами, стянул боксёры с бёдер длинным змеиным движением.

– Мужик, ты звезда, – закричали ему, – приходи в кино. Обязательно, обязательно приходи.

Раскланявшись, Каганер ощутил приятную усталость. Он потянулся своим новым, непривычно стройным телом, прикидывая в уме, сколько же ему сейчас.

– Триста со-рок, – нараспев шепнул на ухо женский голос.

Юрий Львович с волнением почувствовал живой отклик в известных частях организма и покраснел. Дама из триста сорокового захихикала.

– Постойте, – сказал он хрипло, – возьмите пока сувенир. Я приду.

Он стащил галстук через голову и повесил ей на шею.

– Вот так, – усмехнулся, – силь ву пле.

– Как зовут тебя, радость? – спросила она.

– Юра, – ответил он радостно, – для тебя я Юра.

***

– Итак, Юрий Львович?

Во взгляде Савельева читались искреннее любопытство и тот род тончайшей иронии, которая, как было хорошо известно Каганеру, всегда присутствует во взгляде истинного умника. Юрий Львович, одетый теперь в сатиновую полосатую пижаму, обнаруженную им по возвращении с прогулки в глубинах скрипучего шифоньера, улыбнулся Савельеву в ответ самой кроткой из своих улыбок.

– Меня не покидает ощущение, что я попал в фильм. Дорогая, знаете ли, постановка.

Декорации – высший класс, свет, костюмы, массовка – всё на уровне. Да, и это явно не Голливуд, а, скорее, Мосфильм. Конечно, как водится, полно нестыковок в деталях, но главная, главная странность в другом.

– И в чём же?

– Я сегодня вдоволь нагулялся по павильону и нигде не заметил режиссёра.

Савельев скривился:

– Отсутствие режиссёра по ту сторону вас не смущало?

– Ну, принято считать, что умерев, человек получает ответы…

– И откуда такая уверенность, позвольте спросить?

Каганер пожал плечами:

– Вы и сами знаете – традиции, религия, массовое сознание. Обыкновенное человеческое чувство справедливости, наконец.

– Всё перечисленное вами, дорогой друг, слабо коррелирует с фактами