Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли Страница 3

– Стоит хотя бы взглянуть, что будет в поклаже.

– Зачем же? Если что, всегда можно послать за недостачей слуг, а в Париже мы все равно закупимся вещичками.

– Мне все же не по душе посылать вашу роскошную одежду в неизвестно какие апартаменты во Франции. И слуги там непроверенные!

– И апартаменты, и слуг подбирал отец. Если вам неспокойно, с ним и беседуйте.

– Мне неспокойно оттого, что вы с Перси целый год будете колесить по Европе совсем одни.

– Ну, в день отъезда об этом уже поздновато тревожиться.

Матушка, поджав губы, возвращается к своему яйцу.

Вдруг, как не вовремя помянутый черт, в дверном проеме возникает отец. Сердце заходится как сумасшедшее, и я ныряю лицом в свой тост, как будто могу закрыться им от ищущего взгляда отца. Его золотистые волосы аккуратно убраны в косицу. Мои могли бы лежать так же, если бы их львиную долю времени не ерошили в порыве страсти чужие руки.

Отец явно пришел по мою душу, что не мешает ему сперва почтить вниманием матушку, быстро чмокнув ее в макушку, а потом наброситься на сестрицу:

– Фелисити, снимай свои проклятые стекляшки.

– Они нужны мне для чтения, – отвечает она, не отрываясь от книги.

– Обеденный стол не место для чтения.

– Отец…

– Живо снимай, а то я их переломаю. Генри, я хотел бы поговорить.

Слышать свое имя из уст отца оказывается так больно, что я не могу подавить гримасу. Нас с ним зовут одинаково, и каждый раз, произнося это проклятое «Генри», он еле заметно стискивает зубы, будто глубоко раскаивается, что назвал меня в свою честь. Я не удивился бы, если бы они и Гоблина назвали Генри, чтобы еще хоть кто-то имел шансы не опозорить это имя.

– Может быть, позавтракаете с нами? – предлагает матушка. Руки отца лежат на ее плечах, и она накрывает его ладонь своей, пытаясь усадить его на пустое кресло по другую сторону от себя. Однако отец высвобождается.

– Мне нужно переговорить с Генри с глазу на глаз.

Он мельком, почти не глядя в их сторону, кивает дядюшке и тетушке Перси: подобающим образом приветствовать пэров ниже себя титулом он не считает нужным.

– Но мальчики сегодня уедут! – возражает матушка.

– Я помню. О чем, по-вашему, я собираюсь говорить с Генри? – Он бросает на меня хмурый взгляд: – И поживее.

Я кидаю на стол салфетку и вслед за ним выхожу из залы. Когда я прохожу мимо Перси, он сочувственно мне улыбается. Россыпь еле заметных веснушек у него под глазами идет рябью. Я успеваю ласково щелкнуть его по затылку.

Мы с отцом заходим в его кабинет. Окна распахнуты, кружевные шторы отбрасывают на пол узорчатые тени, с улицы несется тошнотворный дух загнивающих на лозе цветов. Отец садится за стол и принимается рыться в стопках бумаг. Сперва мне кажется, что он так и уйдет в работу, а я буду сидеть и пялиться на него, как умственно отсталый. Оценив перспективы, я тянусь к буфету за бренди, но отец окликает меня:

– Генри.

И я замираю.

– Да, сэр.

– Ты помнишь мистера Локвуда?

Я поднимаю голову: оказывается, у камина стоит какой-то ученого вида хлыщ. Рыжий, краснощекий, с клочковатой бородкой. Я так усиленно пялился на отца, что сразу его не заметил.

Мистер Локвуд коротко мне кланяется, и с носа у него соскальзывают очки.

– Мой господин, уверен, в нашем предстоящем путешествии мы познакомимся поближе.

Меня снедает искушение опустошить свой желудок прямо на его туфли с пряжками, но я воздерживаюсь. Я с самого начала не хотел путешествовать с сопровождающим: меня ни капли не волнуют всякие высоколобые штучки, которым он должен учить своих подопечных, и я более чем способен сам находить развлечения на свой вкус, особенно вместе с Перси.

Отец оборачивает документы, с которыми возился, кожей и протягивает Локвуду.

– Сопроводительные бумаги. Паспорта, денежные обязательства, медицинские справки, письма моим французским знакомым.

Папка исчезает в полах сюртука сопровождающего, и отец оборачивается ко мне, опершись одним локтем на стол. Я подкладываю ладони себе под бедра.

– Выпрямись, – бросает отец. – И так-то коротышка.

Я с бóльшим усилием, чем требуется, расправляю плечи и смотрю отцу в глаза. Он хмурится, и я едва не горблюсь снова.

– Генри, как ты думаешь, о чем я хочу с тобой поговорить? – спрашивает он.

– Не знаю, сэр.

– Тогда угадай. – Я опускаю взгляд. Добром это не кончится, но я просто не могу иначе. – Смотри в глаза, когда с тобой разговаривают.

Я поднимаю глаза и упираюсь взглядом в точку над отцовской головой, чтобы лишний раз не видеть его лица.

– Вы хотели обсудить, как именно я проведу год в Европе?

Он на секунду возводит глаза к небу: ровно настолько, чтобы я успел почувствовать себя последним простаком. На меня накатывает гнев: зачем задавать глупые вопросы, только чтобы поиздеваться надо мной? Но я молчу. В воздухе, как грозой, пахнет приближающейся нотацией.

– Перед твоим отбытием я хотел убедиться, что ты полностью осознаёшь условия своего путешествия. Я все еще убежден, что мы с твоей матерью не должны были так тебя баловать, особенно после того как тебя исключили из Итона. Однако же я готов вопреки здравому смыслу дать тебе еще год, чтобы ты поумнел. Ты меня понял?

– Да, сэр.

– Мы с мистером Локвудом разработали наилучший возможный план твоего гран-тура.

– План? – повторяю я, переводя взгляд с одного на другого. До сих пор я был уверен, что этот год проведу по своему усмотрению. Сопровождающий пусть заботится обо всякой скукоте: еде, жилье, – но в остальном править бал будем мы с Перси.

Мистер Локвуд весьма звучно прочищает горло, выходит на бьющий из окна свет и тут же отступает обратно, моргая от ударившего в глаза солнца.

– Ваши родители, – произносит он, – выбрали меня вашим сопровождающим и вверили мне заботу о вашем благополучии. Уверяю вас, я подойду к этому вопросу крайне серьезно. Мы с вашим отцом обсудили ваши… склонности, и можете быть уверены: под моим присмотром не будет никаких азартных игр, никаких сигар и табак в строго ограниченном количестве.

Что-то это перестает мне нравиться.

– Будут строжайше запрещены посещения обителей разврата, – продолжает он, – а также любых злачных мест. Никакого буянства. Никаких внебрачных связей с особами женского пола. Никакого распутства. Также я не потерплю праздности и пренебрежения режимом дня.

Кажется, он нарочно решил пробежаться по семи смертным грехам, причем напоследок припас мои самые любимые.

– А еще, – забивает он последний гвоздь в гроб гран-тура, – распитие спиртных напитков будет строго ограничено.

Я уже открываю рот, чтобы громко возмутиться, но сдуваюсь под жестким взглядом отца.

– Я полностью доверяю решениям мистера Локвуда, – добавляет он. – Во время вашего путешествия он будет выражать мою волю.

Да уж, марионетка отца – последнее, что я хотел бы взять с собой в Европу.

– Надеюсь, – продолжает он, – что в нашу следующую встречу ты