Отречение - Мария Анатольевна Донченко Страница 3

Ермишина жила одна в двухкомнатной квартире в спальном районе Москвы, работала научным сотрудником в отделе Западной Европы Библиотеки иностранной литературы – за школьные годы Аня побывала у неё на работе один раз и запомнила только запах книжной пыли очень высокие, намного выше человеческого роста, стеллажи с выцветшими фолиантами девятнадцатого века, а то и старше, к которым нужно было подниматься на стремянке.

Она никогда не была замужем и никогда не рассказывала о своей прошлой жизни. Так или иначе, но взрослеющей Ане казалось, что прошлое старухи, как она называла тётку в разговорах с подружками, окутано некоей странной, непостижимой тайной, ещё более странной от того, что, казалось бы, что такого таинственного могло скрываться за дверями её семиметровой комнатушки с диваном, креслом-качалкой и книжным шкафом?..

Воспитывая племянницу, Матрёна Петровна наотрез отказалась пускать в дом её мать-«кукушку», и никакие уговоры Фёдора не могли поколебать её сурового решения – с тех пор Наталья виделась с дочерью урывками, ни разу не переступив порог тёткиной квартиры.

…Лучезарно улыбающаяся Наталья с двухлетней Аней на руках смотрела на Фёдора с чёрно-белой фотографии в овальной рамке, стоявшей на подставке на его рабочем столе.

Оставшись один, он позволял воспоминаниям отвлечь его на краткое время, и потом вновь возвращался к работе.

Телефонный звонок оторвал Ермишина от дел. Пару секунд он с удивлением смотрел на дребезжащий на столе зелёный аппарат с пластмассовым диском – кому он мог понадобиться в такое время?

– Слушаю.

– Федя? – спросил голос в трубке. – Я угадал, ты на работе?

– Антон? – ответил Ермишин. – Тебе ж по должности положено угадывать…

– Я не по работе звоню, – непринуждённо отозвался собеседник, – просто как старому другу. Мы могли бы встретиться? Когда тебе удобно?

– Да хоть сейчас, – пожал плечами Ермишин. – Я уже, в общем-то, не занят.

– Хорошо, Федя, – скрипнула трубка. – Я тебя буду ждать в сквере у Вечного Огня. Подходи, как только сможешь.

Сигнал в трубке возвестил об окончании разговора. Антон звонил с автомата.

Ермишин набросил плащ и вышел из кабинета, оставив на столе творческий беспорядок. Вахтёр, которому он оставлял ключи, едва заметно кивнул и вновь прильнул к телевизору – шли вечерние новости, и на экране светился любимец публики, только что избранный народным депутатом СССР Борис Ельцин.

Друг уже ждал его на скамейке в сквере, под тёмными пушистыми елями. В потёртой спортивной куртке с разъехавшейся «молнией», с пачкой сигарет «Астра» в руке, он напоминал своим видом скорее такого же технаря-неудачника, как Ермишин, чем офицера КГБ СССР.

– Курить будешь? – поздоровавшись, спросил Антон.

– Не откажусь, – ответил Фёдор.

Оба затянулись одновременно, и крепкий запах табака смешался со смолистым ароматом еловых лап. Отблески языков пламени плясали на гранитных плитах памятника. Повисла многозначительная пауза.

– Что-то случилось? – спросил Ермишин.

Друг едва заметно кивнул – почти даже не головой, а только веками глаз.

– Я хотел тебе сказать насчёт твоей докладной записки. По дополнительным системам безопасности магистральных трубопроводов при транспортировке на дальние расстояния, помнишь?

– Конечно. Ты же говорил, что не по работе, я бы захватил бумаги…

– Не нужно, – слегка качнув головой, перебил Антон, – я действительно не по работе. Только лично. Приказано забыть и не давать хода этой теме.

– Но почему? – удивился Ермишин. – Я готов доказать актуальность… – он осёкся. – Что же всё-таки случилось?

Несколько секунд Антон тяжело молчал. Лёгкий, еле заметный ветерок едва шевелил верхушки елей вокруг памятника жителям города, не вернувшимся с минувшей войны.

– Официальный ответ будет через пару недель. Я тебе говорю заранее, чтобы ты был готов. Будет официальный ответ, и он будет отрицательным. Не в этом суть, – он вдруг резко, безо всякого перехода, сменил тему разговора, – ты честно скажи, Федя, как ты относишься к тому, что в стране творится? К тому, что в Грузии происходит, что в Москве девяносто процентов за Ельцина, да к перестройке вообще…

– Честно, Антон, не хочу я лезть в эти политические дела, – ответил Ермишин, – ты же знаешь, я производственник, вот что касается моего дела – за него у меня душа болит, а в Москве, пожалуй, без нас разберутся…

– Но ты же коммунист?

– Член партии, – подтвердил Фёдор, – и работаю на выполнение плана двенадцатой пятилетки. А вот в интриги влезать не хочу. Знаешь, меня даже раздражает, как все сходят с ума по этому Ельцину – делом заниматься надо, а не митинговать.

– Не прав ты, Федя, ох как не прав, – вздохнул Антон, – ладно, никому не говорю, а тебе, как давнему другу, скажу. Зреет большая измена, Федя.

Ермишин удивлённо вскинул брови.

– Что-то я ничего не понимаю, Антон. Начал вроде по работе и не по работе, а тут на какого-то Ельцина перекинулся…

– Это всё – звенья одной цепи, – отчётливо, хотя и тихо, произнёс Антон, – и Ельцин, и перестройка, и гласность, и то, что твою докладную записку положат под сукно. Это очень страшно, Федя, но я сам пока до конца не понял, что происходит и как с этим бороться. Скажу одно – зреет большая измена. И не где-то, а на самом верху. Она поразила все сферы жизни, везде протянула свои щупальца… И когда я узнал, что твоему вопросу решили не давать хода, я ещё раз убедился, что всё происходящее – часть единого плана…

– И что же делать? – спросил Фёдор.

– Пока не знаю, – ответил друг, – буду думать. Одно могу сказать – пока молчи. Никому и ни о чём не говори.

– Это конечно, – ответил Ермишин, – а с работой-то как? Если ответ отрицательный, я же в Москву поеду…

– В Москву, конечно, можешь, – согласился Антон. – Только бесполезно это. А так езжай, конечно. Но лучше съезди на юг. Съезди в Сочи, отдохни. Ты же сколько в отпуск не ходил?

– Да третий год, наверное, – прикинул Фёдор.

– Ну вот и