Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3) Страница 30

- Давайте уточним, уважаемая Линда. Я не крупный ученый. Всегда был на подхвате. У действительных членов Струмилина, Углова. Я, можно сказать, широко известен... у "олим ми Руссия", которые считают меня "стетилой" с мировым именем. Не улыбайтесь, Сэм. В эмиграции каждая болонка выдает себя за сенбернара. Я не сенбернар. Я не хотел бы при помощи "Нью-Йорк Таймс" прослыть самозванцем. Мое имя мне дорого.

- Но, надеюсь, с работой у вас будет все в порядке? - с участием спросила Линда.

- Как раз нет! Меня вызвали на квалификационную комиссию, и некто Варди, местное медицинское светило, глава комиссии, заявил, что я даже не врач, так как мое базовое образование - санитарно-гигиенический факультет. А гигиенисты в Израиле, оказывется, не нужны... Правда, затем я стал терапевтом, а позже, чтобы излечить сына, даже психиатром собственной выпечки. Защитил диссертацию сперва кандидата, а затем и доктора наук. Все дипломы при мне. Оригиналы, к тому же. Но Варди сказал, что это не имеет никакого значения.

- Можно понять, почему?.. Впрочем, вопрос риторический, -грустно усмехнулся Сэм. - Старая волчица охраняет свою территорию. А тут живой доктор наук...

Сэм усмехнулся своим мыслям, произнес уважительно: - Судьба Сократа. Во все века.

- Принимать цикуту? - нервно отозвался Аврамий, и вдруг лицо его стало багровым. Будто его огнем опалило. Старик покачнулся и, схватившись за край стола, присел на стул.

Линда вскочила на ноги. - Что с вами? Аврамий успокаивающе поднял руку. Произнес через силу: - Не беспокойтесь, господа. Жизнь советского человека сон с дурацкими сновидениями. А у меня хорошая память...

Глава 10. ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС.

- Сократ, подписали отпуск! Сокра-а-ат, где ты, так тебя и этак! Едешь!

Впервые старшину Шора, лекпома парашютно-десантной дивизии, "недипломированного эскулапа", как он иронически величал себя, назвала Сократом связистка Ниночка, которая предпочла его всем другим. Завистникам бросила в сердцах: "Да он по сравнению с вами Сократ. С ним интересно".

С той поры и пошло: Сократ и Сократ. Солдаты же говорили о Сократе "ходок". В Польше выскальзывали по утрам из его санчасти полячки, в Венгрии - мадьярки. Одна краше другой. "Бо-оль-шой ходок - факт!"

Только что освободили от блокады Ленинград, откуда за всю войну не пробилось к старшине ни одного письма, а он все ждал... Потому так радовались за него и санитары, и дружки из штаба, которые прибежали с новостью: - Едешь, Сократ, одиннадцать суток с дорогой!

До Москвы добирался четыре дня. Еще ночь и дома. Ночь эту скоротал в воинском эшелоне. Показал солдатам бутылку, втащили в вагон без слов. До Ленинграда и глаз не сомкнул. Вспоминал под грохотание колес своё... Была бы жива бабушка Сара, свернул бы к ней, в городишко Велиж. Нет бабушки Сары. Написал школьный товарищ из Велижа, всех евреев здесь порешили. Сосед-полицай хотел ее спасти. "Выходи, - приказал он Саре, когда евреев подвели к яме. - Ты русская". Бабушка Сара взяла мужа за руку. "Вместе жили, -сказала, - вместе умрем".

Завтрашней встрече с отцом радовался, ну, заодно и мать увидит, вероятно, изменилась мать. Мать Аврамий не любил, а после тридцать восьмого года возненавидел. В тот год он познакомился с парнишкой из соседнего дома. Тихий такой паренек, согнутый, Робертом звали. Роберт Родомысленский был племянником Зиновьева. Всех мужчин из этой семьи расстреляли. И племянника, когда подрос. У Роберта было много книг и среди них первое издание сочинений Ленина, - Роберт показал Аврамию один том. В нем Ленин ругал Сталина. Аврамия это ошеломило. В школе, в пионерском лагере про их нерушимую дружбу, оказывается, врали. Прибежал домой и радостно возгласил из-за фанерной перегородки: - А я вот что узнал!

Мать вскочила с кровати, закричала: - Я иду в НКВД! Кто тебе такое рассказал?!

С того дня разговаривать с матерью перестал. О чем бы она не говорила, глядел мимо. "Бабкин характер, - брюзжал отец. - Вылитая бабка Сара".

"Бабкин, так бабкин". Как только представилась возможность, ушел в общежитие. Дома не брал ни копейки. Да и не дали б, наверное. Маманя известный скаред. Соседка как-то брякнула, не заметив сына Шора: "Жидовка, из-за копейки удавится!"

В студенческие годы голодал Аврамий зверски. По ночам грузил в порту уголь, но деньги в кармане не держались. Пытался откладывать на каникулы, бросил. Презирал себя за "маманину" расчетливость, наперекор себе поступал. Иногда рассказывал в общежитии рискованные анекдоты, от которых маманя забилась бы в истерике. Наперекор - это, пожалуй, главное, что его воспитало.

Доехал Аврамий до дома, а дома - нет. Вместо него огромная воронка от бомбы с желтыми краями.

"Тут они были, твои, - сказала соседка. - От бомбы смерть легкая".

Полдня простоял возле воронки, затянутой мутной жижей, всхлипывая и коря себя за то, что не любил мать. Не сложилось. Догнал свою парашютно-десантаую дивизию у озера Балатон, сказал в штабе, что решил остаться в армии: возвращаться некуда и не к кому. Один, как перст.

В те дни пришла в дивизию разнарядка в офицерское училище, что готовило авиационных техников. Техника эта была ему ни к чему: до войны кончил три курса медвуза - "доктор" парашютистов. Но не отказался: и так чуть не подох с голодухи, хватит, получит погоны со звездочкой - медицина от него не уйдет...

А учился с жаром, хотя немало времени проводил и в "самоволках", в бараке у "торфушек", половина которых ленинградские студентки - ах, какие девчонки! Но к построениям являлся минута в минуту и училище окончил первым.

Первому, по давней традиции, дорога в военно-инженерную академию. Первых брали без звука. И вдруг сорвалось. Да только нашла коса на камень. Полковник Чарный, начальник училища, не примирился с отказом. Полюбился ему этот долговязый, с тоненькой шеей, парнишка - и по баллам первый, и безопасную лампу для подогрева авиамоторов соорудил. Может, пройдет все же? Если б не Чарный, не видать технику-лейтенанту Аврамию Шору инженерной академии, как своих ушей.

Война кончилась, все по домам, а он всё лямку тянет.коэыряет старшему погону. Тяготила Аврамия военная служба, фрунт, шагистика, особенно в предпарадные месяцы, когда гоняли с утра до вечера. Стремился быть независимым, да не тут-то было. Клетка "Золотая клетка", говаривал. В академии, уже на четвертом курсе, когда "лампа Шора", так ее и назвали, была принята на вооружение, его отметил Министр обороны СССР Булганин. Специальным приказом. Никто больше не сомневался, что Аврамия оставят в адъюнктуре. Это примиряло с муштрой: займется наукой, изобретательством.

Так бы и случилось, да окончил он академию, еврейское счастье! - 1953 год! В газетах истерика о врачах убийцах. Выпихнули инженер-капитана Шора на Сахалин инженером эскадрильи. С характеристикой, завершавшейся фразой: "... к научной работе неспособен".

На Сахалине кого только не встречал! Знаменитых ученых, военных и штатских, по книгам которых осваивал дело, профессоров столичных медвузов. Не подозревал, что и они тоже "лица еврейской национальности". Еще год-другой, и, наверное, стал бы Сахалин "еврейским островом".

Там, на Сахалине, женился он на Риве, так же, как и он, вытолканной из Москвы. Загремела Ревекка из отделения реанимации, которым руководила Лина Соломоновна Штерн, академик с мировым именем, арестованная вместе со всем Еврейским Антифашистским комитетом. "Привела в чувство этого зарвавшегося Дон Жуана и женила на себе. В отместку за всех женщин", как сказала со смехом Рива на свадьбе. Родился у них сынок Юрочка.

Пилоты и техники, загнанные на край света, спивались, убивали время за картишками, дичали. Инженер-капитан Аврамий Шор засел за книги, чтоб не отстать. "Держался за стабилизатор", как говаривал. Рива пела по вечерам незнакомые ему грустные еврейские песни. Однако ему ближе были те, которые горланили в застолье технари: "Бежал бродяга с Сахалина..." - про него песня, про Аврамия. Только вот как бежать? Звериной узкую тропой не уйдешь.

Очень согревал душу Юрочка, Юрыч. Аврамий вставал к нему по ночам. Иногда вдруг начинал рассказывать какому-нибудь технарю, какой был у сынули желудочек. "Чокнулся инженер, смеялись технари. Обрел смысл жизни".

Отпуск был большой. "Уже в мае пропихивала в щелку кассы Аэрофлота пачечку в три месячных зарплаты на билет Сахалин-Сухуми, - вспоминала Рива. - К морю, чтоб у Юрастика не было рахита. Как-то пробыла с ним на Черном море полгода, пока не окреп. Три зарплаты туда, три обратно. Офицеры привозили с Сахалина мешки денег, мы - ящики с книгами".

Аврамий сидел на пляже под грибком, обложившись книгами. Но долго в Сухуми не задерживался, ждал свое семейство в Москве, где спешил с утра в Ленинскую библиотеку - "держаться за стабилизатор",

Однажды и догнала его тут удача. Спускались навстречу ему по лестнице красные генеральские лампасы. Поднял глаза, увидел огромного, как конь, мужичину. Орденских планок - ниже некуда. Пригляделся - Чарный Иван Спиридонович, бывший начальник офицерского училища. И тот обрадовался встрече: "Здорово, крестник!" Расспросил, где ныне инженер-капитан, что делает?