Как было — не будет - Римма Михайловна Коваленко Страница 30

— Настоялся. — Она глядела на сына, на его молодую круглую голову: характер добрый, невредный, что сделать попросишь — не ленится, а души маловато.

— Ты пенсионерам не завидуй. Свою молодую жизнь смотри не прозевай. Вон Лилька учится, в книжку глядит, а тебе ничего не надо.

Серьезных разговоров о себе Колька не выносил. Поднялся, засобирался уходить.

— Лилька просила передать спасибо за деньги, и может, чего надо помочь тебе…

— Ничего не надо. Живите дружно. Квартиру смотрите, чтобы чисто было. Лильке скажи, пусть прибирает получше.

Прошла еще неделя. Антонина заскучала по Кате, хоть бы возвращалась скорей от своей Нинки. У Кати сердце веселое, вот удивится и обрадуется новой квартире. «Теперь пусть она ко мне ходит, — думала Антонина, — засидится — ночевать оставлю. И мыться у меня в ванне будет, хватит по баням таскаться». Она представляла, как примет Катю, чем угостит. Непременно новые простыни постелет, полотняные с каемкой. И ни слова про тот разговор. Пусть самой Кате стыдно станет за те слова. «Тебе копейку из кошелька выпустить, что с жизнью расстаться». Смотри, сколько выпустила. А если бы, как ты, на мороженое да на кино себе не отказывала, разве бы оно собралось? А так пришел час — и есть деньги, купила что хотела.

Чтобы окончательно удивить и пристыдить подругу за ее несправедливые слова, решила Антонина подарить Кате синюю вазу. Не свою, конечно, не дареную, а купить такую же. Принесет Вениамин букет, Катя в вазу синюю его поставит. «Откуда такая?» — спросит Вениамин. «Антонина подарила».

Мысли в новой квартире приходили тоже новые: хорошо бы в отпуск куда-нибудь съездить. На Черное море или в другое какое красивое место. Появилась привычка петь. Посуду моет или пыль с новой мебели вытирает, остановится в удивлении: «Да никак это я пою?» — усмехнется и не заметит, как опять запоет.

Приглядывалась с балкона к пожилым соседкам. По виду старалась угадать, какая мужа имеет, какая при внуках за няньку. Больше других одобряла одиноких, как сама: «Даже по походке видно, что самостоятельная, никому не кланяется». Однажды позавидовала. Подкатила вечером к дому «Волга». Высокий парень вылез с шоферского места, обежал вокруг машины и открыл дверцу заднего сиденья. Помог выбраться двум старикам: может, родителям, а может, бабке с дедом. Машина укатила, а старики прошлись по дорожке и сели на скамейку под Антонининым балконом. Говорили тихо. Антонина даже удивилась, что каждое словечко слышит с пятого этажа.

— Устал? — спросила женщина. — Ты всегда, как с этим Сорокиным втянешься в спор, так лицо бледнеет. Он специально тебе сердце надрывает. Я его ненавижу.

— Специально… Ты просто не любишь его. — Мужской голос звучал добродушно. — Он человек глубокий, с ним спорить интересно.

— А у тебя лицо было бледное. Он из тебя кровь пьет.

Мужчина засмеялся.

«Ишь ты, — подумала Антонина, — сидят, как молодые, воркуют. А может, до сих пор любят друг друга? Должно же быть хоть у кого-нибудь счастье на всю жизнь». Но не могла она долго верить в такое. Когда старики поднялись и осторожно пошли по дорожке к своему подъезду, Антонина, глядя на их спины, думала другое уже: «Еще неизвестно, чего он у тебя в молодости выделывал. Сейчас, конечно, и на скамеечке сидит, и под ручку поддерживает, а тогда небось и одна посиживала, и у самой лицо было бледное».

В ту ночь ей вспомнился Володя. Мужа никогда не вспоминала, его как и не было в жизни. А о Володе нет-нет да и думала.

Встретился он ей, когда она уже рукой на свою женскую долю махнула. Тридцать пять стукнуло. Ждать нечего, вон сколько молодых да модных вокруг. Антонина тогда работала подсобницей на кухне вокзального ресторана. Колька после школы прибежит, она его за столик в углу посадит, тарелку с гуляшом поставит, а сама рядом стоит, загораживает: ешь скорей, не кидайся людям в глаза. Потом придвинет к нему стакан компота или какао. На еду ни копейки не тратила. Буфетчица Оля попросит: «Тоня, постирай мне к утру халат». Она его не только постирает, а и выгладит, пуговку отлетевшую пришьет. В благодарность от Оли — кулек конфет получит, а к празднику что и посущественней — колбасы хорошей или красной рыбки. Через Олю и с Володей познакомилась. Позвала ее однажды Ольга: «Последи за буфетом, я минут на сорок отлучусь». Тоня села на табуретку, смотрит, чтобы с буфетной витрины ничего не пропало, тут Володя и подошел. Красивый, не красивый — не поняла. Взглянула, и сердце оборвалось, жаром лицо вспыхнуло. Хоть тайной это называй, хоть любовью с первого взгляда, а только бывает так в жизни. Слова друг другу не сказали, а уже ясно: не разминуться.

Ох, Володя. Володя. Ведь и вправду полюбила. Кольку в интернат сдала. И сама себе сказала: любовь — самое главное на свете. Поднималась до рассвета, пол мыла, рубашки Володины гладила, и все быстро, тишком, чтоб не стукнуть чем-нибудь, не разбудить. С работы — в гастроном, бутылку к Володиному ужину, конфеток, пирожных. Пусть будет весело, хорошо да красиво.

Был он женат. Да только жена его в другой город сбежала. В новый брак вступила. Тоня своими глазами видела ее письмо: «Не губи, Володя. Без развода я еще раз замуж вышла. Паспорт старый потеряла, а в новый штамп не поставили. Если ты этот вопрос поднимешь, меня судить будут за двоемужество».

— Вот холера, — сказала Тоня Володе, — сама свою жизнь устроила, а другим из-за нее никуда. Ты тоже, как она, сделай. Заведи новый паспорт, распишемся, будем жить открыто, по закону.

— Закон переступить не могу, — отвечал Володя. — И вообще не буду больше жениться. Вы, бабы, такие: пока в загс мужика не сводили, и любите его, и жалеете, а как окрутите, так у всех одна припевка: деньги давай, деньги, деньги…

Неправильно он о ней думал. Все сбережения свои потратила Антонина тогда, в долги залезла. Похудела, глаза кострами запылали. Кто из знакомых встречал на улице, не узнавал. Она и сама себя не узнавала. Характер поменялся. Не было больше скрытной, прижимистой на деньги Антонины. Не может Володя жениться — не надо. Разве в том загсовском штампе надежда? Стоит такой штамп у прежней Володиной жены. А сам Володя не с ней,