Вероятности. Разящий крест - Андрей Владимирович Панов Страница 31

– Цель – она для здесь и сейчас. У каждого своя. Та, которую он себе придумает. Все мы играем в игры всю жизнь и ставим себе цели в соответствии с правилами этих игр. Ничего более. И никакого возвышенного смысла жизни, кроме того, что я уже озвучил.

– И тебе хочется жить в таком мире? – спросила Катя. – Размножиться и сдохнуть?

– Всё – прах, Кать. Охвати все миллиарды лет эволюции до нас и те столетия, что будут потом: что твой личный выдуманный смысл жизни по сравнению с ЭТИМ?! Ты знаешь, в чём был смысл жизни какого-нибудь Петрушки из пятнадцатого века? Или даже ныне здравствующих бобров из Графского заповедника? И о твоём никто не узнает. Истории планеты Земля, а уж тем более Вселенной, наплевать на него. Главное – поддержание существования вида, популяции. И то, что мы непосредственно участвуем в этом процессе, что наши предки не подохли бездетными, уже даёт повод гордиться – мы пишем историю. И можем сделать многое для дальнейшего выживания вида.

– Я не кролик, – ответила Пантелеева. – И не коллективистка. Выживание популяции в целом меня мало интересует. Меня больше интересует моя жизнь и весь этот бардак вокруг, с которым надо что-то делать.

– Так это и есть тот процесс, о котором я говорю! Думая об улучшении своей жизни и избавлении от бардака, ты борешься за выживание вида. Это ж просто! Вообще все наши действия в мире способствуют в той или иной степени либо уничтожению, либо выживанию популяции. Только мы обычно об этом не думаем.

Потап схватился обеими руками за голову:

– Данила, кончай. У меня сейчас голова взорвётся от твоих умозаключений. Это ж, блин, вообще! Ночью такое нельзя рассказывать. Картина мира рушится просто.

– Ладно, – встал Гусельников, – пойду бутербродов настрогаю: чё-то жрать захотелось.

– Я помогу тебе, – предложила Катя, – а заодно и спрошу ещё кое-что.

Они вышли из комнаты.

«Если таким образом он пытался мне внушить необходимость отказа от идеи бога, – подумал Савва, – то ошибся. Бог нам нужен не только, чтобы чувствовать свою исключительность. И даже совсем не для этого. Он – наша совесть, высшая справедливость, тот, перед кем мы все ответим там. Нет, Данила, бог крайне необходим людям. Иначе направление сбивается».

Васильев взял кружку – пусто. Он встал и, остановившись в дверном проёме, выглянул в коридор. На кухне при тусклом тёплом свете бра разговаривали Катя и Данила. На столе – нарезанный хлеб, распакованный сыр, рядом – нож. Катя стояла у раскрытого окна, облокотившись о подоконник, а Данила, отчаянно жестикулируя, втолковывал ей что-то о популяции, Вселенной и смысле жизни.

Савва криво усмехнулся и вернулся к столу.

Войдя во двор своего дома, Савва увидел на одной из скамеек отца. Было раннее туманное утро и Леонид Владимирович, вероятно, ждал сына, желая поговорить вне квартиры. Васильев подошёл к отцу и сел рядом:

– Доброе утро.

– Доброе, сынок. Где ты опять был всю ночь? – Леонид Владимирович говорил спокойно, не повышая голоса.

– У друга. Он в Масловке живёт – транспорт оттуда вечером не ходит, ты ж знаешь. Вот до утра и остаюсь.

– Ты осторожнее с этими ночёвками. – И добавил через секунду: – Я же всё понимаю, Савва.

– Что ты понимаешь?

– Вчера мой сослуживец отозвал меня в сторонку у буфета и спросил, не с атеистами ли связался мой сын.

– Какое ему до меня дело? – прошипел Савва. – В следующий раз скажи, что научная работа у меня по дарвинизму.

– Да им всем плевать! – не сдержался отец. И снова тихо: – Ты пойми, так нельзя.

– Научную работу делать нельзя? Может, мне вообще из университета уйти?

Леонид Владимирович положил руку на колено сыну и сжал, призывая успокоиться.

– Когда ты родился, – начал он, – были очень сложные времена. Многие повылетали с работы из-за своих взглядов. И тогда я принял решение: мы с твоей мамой крестились и окрестили тебя. Мне пришлось это сделать, чтобы остаться на своей должности, чтобы не стать нищим, чтобы вырастить тебя в нормальной семье. Мы ходили в церковь, исповедовались, тебя воспитывали с пелёнок православным. И всё для того, чтобы в будущем у тебя не было проблем. Я предал свои взгляды, предал себя, потому что у меня была семья. Я обязан был так поступить.

– У меня нет семьи, я имею полное право строить свою жизнь, как пожелаю.

– Ты живёшь с нами, – оборвал отец. – Сейчас твоя семья – это мы. Ты о нас подумал? О нашей работе, о будущей пенсии? Я думал о тебе, когда крестился. Теперь твоя очередь.

Леонид Владимирович похлопал сына по колену, встал и пошёл к подъезду. Савва, хмуро уставившись в асфальт под ногами, остался на скамейке под лучами едва показавшегося над крышей дома яркого солнца.

Октябрь 2043 года. Россия, Воронеж

Университет гудел с самого утра. Все обсуждали московские события этой ночи: террористами был уничтожен штаб Православной дружины. Погибло более десятка человек. Противостоять вооружённым нападавшим было невозможно, ведь члены дружины имели право носить только дубинки и газовые пистолеты. Нескольких застрелили, а остальных взорвали вместе со зданием.

Высказывались версии о причастности как мусульман, так и атеистических групп. Идя по коридорам ВГУ, Савва услышал множество гневных слов в адрес и тех и других. В воздухе стояли тревога и ожидание чего-то экстраординарного.

Савва отыскал в аудитории Данилу и сел рядом.

– Что думаешь? – спросил тот.

– А что думать? Не нравятся мне эти лица в коридоре. Просто так это не пройдёт.

– А мусульмане наши не пришли сегодня. Одни мы – дураки, припёрлись.

– Мы-то причём? – раздражённо бросил Савва. – Мы что ль взорвали крестоносцев этих?

– Посмотришь ещё. Коржаков вон у двери так и сверлит нас взглядом, видел? Держись рядом, если что.

Прозвенел звонок, но лектору понадобилось ещё минут пять, чтобы успокоить аудиторию. На экране одна за другой появлялись физические формулы, чертились какие-то графики, но мало кого в зале они занимали в этот момент. Вдруг из динамиков под потолком раздался суровый голос диктора:

– Внимание. Просим всех преподавателей прервать занятия. Прослушайте выступление протопресвитера Алексея по поводу ночного нападения на штаб Православной дружины в Москве.

В зале все замерли в ожидании. Наконец, трескучий голос протопресвитера обратился к слушателям:

– Православные! В этот скорбный для нас и всей русской православной церкви час…

Савва слушал речь священника, и с каждой минутой в нём росло чувство – вот оно, начинается! Мир уже не будет прежним. Протопресвитер говорил о душах погибших, об их героизме, о вселенском зле, заключённом в террористах, «кем бы они ни были», о необходимости всеобщего единения и отпора врагам веры.

– …Мы призываем вас сделать всё, чтобы жизнь православная трагически не