Забвение - Дэвид Фостер Уоллес Страница 31

подсознательно возвращаться к сцене, чтобы обработать ее или усвоить. Словно этот фрагмент еще с тобой не закончил – во многом так же, как сейчас, после стольких лет, из этих проблесков, периферийных картин состоят самые упорные воспоминания о раннем детстве: отец медленно бреется, пока я прохожу мимо ванной родителей на первый этаж, мать стоит на коленях в платке и перчатках у розового куста за восточным окном кухни, пока я наливаю стакан воды, брат ломает запястье, падая со шведской стенки, и его крики доносятся издалека, пока я рисую палочкой на песке. Ролики пианино в маленьких защитных чехлах; его лицо в прихожей по возвращении домой. Позже, когда мне было 20 и я ухаживал за своей будущей женой, вышел травматичный фильм «Изгоняющий дьявола» – противоречивый фильм, который мы оба нашли неприятным – причем неприятным не в художественном и не в наводящем на размышления духе, а попросту оскорбительным, – и ушли вместе ровно в тот момент, когда девочка уродовала свои гениталии распятием, похожим размером и видом на крест, висевший на стене в гостиной у родителей Миранды. На самом деле, насколько я помню, впервые мы вместе с Мирандой пережили истинное, как мне кажется, родство и гармонию как раз в машине по дороге домой после того, как ушли с фильма, причем ушли синхронно – быстро переглянувшись в кинозале, мы убедились, что в неприязни и неприятии фильма находимся в полном согласии, и от этого момента взаимности нас охватило странное волнующее ощущение, близкое к сексуальному, хотя в контексте тематики фильма сексуальность реакции была одновременно неприятной и незабываемой. Достаточно сказать, что с тех пор «Изгоняющего дьявола» мы не пересматривали. И все же один-единственный момент фильма, так навязчиво засевший в моей памяти на многие годы, состоял всего из пары кадров и отличался именно этим быстрым, периферийным ощущением, и с тех пор в непредсказуемые моменты вставал перед мысленным взором. В фильме умирает мать отца Карраса, и от чувства скорби и вины он перебрал алкоголя («Я должен был быть с ней, я должен был быть с ней» – это его рефрен в диалоге с другим иезуитом, отцом Дайером, когда тот снимает с него обувь и укладывает в постель) и видит кошмар, который режиссер фильма изображает с пугающей интенсивностью и мастерством. Это было одно из наших первых свиданий наедине друг с другом вскоре после того, как я пришел в фирму, где работаю до сих пор, – и все же даже сейчас интервал из того сна предстает в моей памяти так ярко, почти во всех подробностях. Мать отца Карраса, бледная и одетая в похоронное черное платье, поднимается со станции метро, пока отец Каррас отчаянно машет ей с другой стороны улицы, чтобы привлечь ее внимание, но она его не видит или не желает видеть и отворачивается – идет с ужасным неумолимым ощущением, как часто бывает у других персонажей снов, – и спускается обратно по лестнице на станцию, неумолимо скрываясь из виду. Звука нет, хотя это оживленная улица, и отсутствие звука одновременно пугающее и реалистичное – у многих людей самые запоминающиеся кошмары часто беззвучные, с ощущением толстого стекла или подводной глубины, воздействия этих сред на звук. Отца Карраса играет актер, не снимавшийся, насколько я знаю, в других фильмах того времени, с задумчивой средиземноморской внешностью, которую другой персонаж в фильме сравнивает с лицом Сэла Минео. В эпизоде сна также есть довольно длинная сцена с падением римско-католического медальона, снятая в рапиде, как будто с большой высоты, и тонкая серебряная цепочка колеблется, принимая сложные формы, пока монета вращается, медленно падая. Иконография падающего медальона лежит на поверхности, как заметила Миранда при обсуждении фильма и наших причин ухода до заглавного экзорцизма. Она символизирует чувства бессилия и вины отца Карраса из-за смерти матери (та умерла в своей квартире в одиночестве, и нашли ее только спустя три дня; в подобном сценарии любой почувствует себя виноватым), а также удар по вере отца Карраса в себя как сына и священника – удар по его призванию, которое должно зиждиться не только на вере в Бога, но и на вере, что человек с призванием может изменить мир и облегчить страдания и человеческое одиночество, в чем он сейчас, в данном случае с собственной матерью, потерпел поражение. Не говоря уже о классической проблеме, как предположительно милосердный Бог мог допустить подобный ужасный исход, – проблеме, возникающей всегда, когда умирает или страдает тот, с кем мы чувствуем связь (как и о вторичной отдаче от чувства вины из-за потайной враждебности, которую мы часто испытываем к воспоминаниям об умерших родителях, – интервал из предыстории показал нам, как в детстве мать отца Карраса запихивала ему в рот какое-то невкусное лекарство на металлической ложке, а также упрекала на итальянском за то, что он заставил ее волноваться, и однажды молча прошла мимо окна, когда Каррас упал на роликах, ободрал коленки и звал ее, чтобы она вышла на улицу и помогла ему). Подобные реакции распространены настолько, что почти универсальны, и все это символизируется медленным падением медальона во сне, в конце эпизода тот приземляется на плоский камень то ли на кладбище, то ли в заросшем мхом и шипастыми сорняками саду. Несмотря на буколическое место действия, воздух, через который падает монета, безвоздушный и черный – предельная чернота пустоты, даже когда медальон с цепочкой уже лежит на камне: как нет звука, так нет и никакого заднего фона. Но в эпизод очень быстро вклеен краткий проблеск лица отца Карраса, ужасно преображенного. Белые, змеиные глаза, выступающие скулы и смертельная бледность его лица – откровенно демонические: это лик зла. Проблеск чрезвычайно краткий – наверное, не больше кадров, чем нужно для фиксации человеческим глазом, – и лишен звука или заднего фона, он тут же пропадает и незамедлительно сменяется падением католического медальона. Сама скоротечность и помогает оттиснуть его на сознании зрителя. Жена, как оказалось, даже не видела быстрой вклейки лица – может, чихнула или на миг отвернулась от экрана. Ее интерпретация – даже если быстрый периферийный образ действительно был в фильме, а не в моем воображении, его тоже легко можно истолковать как символ того, что отец Каррас подсознательно считает себя злодеем или плохим человеком, раз позволил матери (как он это видит) умереть в одиночестве. Но я так и не забыл эти кадры – и все же, хотя про себя не согласен с простым объяснением Миранды, сам далеко не уверен ни в том, что должен был