Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма Страница 31

как болезнь. Но… Согласись, ведь прекрасная болезнь? Она сладка, как первая любовь. И, как первая любовь, порой мучительна. Мысль, которая ночью кажется прекрасной, при дневном свете становится омерзительной. Слова, которые ложатся на бумагу, наполняются фальшью. Напишешь что-то, потом перечитаешь — и волосы хочется рвать от досады. Раньше мысль казалась глубокой, оригинальной, а на поверку вышло — банальность, пустая проповедь. Вот и мараешь бумагу до изнеможения, пока не получится именно так, как ты задумывал. Голод и жажда писателя — это красота и правда. Это борьба, требующая постоянного душевного напряжения. Она изнуряет, но она и дает силы жить. В общем, мед и полынь. — Она облизнула пересохшие губы.

— Как сама революция, — сказал Деррыбье ей в тон.

— Да, как революция… Зов красной звезды! Ты никогда не задумывался о том, какая странная судьба выпала на долю нашей родины? Ей всегда приходилось отстаивать свою самобытность. Наш народ многим жертвовал ради того, чтобы быть самим собой. Жажда свободы в нем неискоренима. В древности Эфиопия была Островом христианства во враждебном мусульманском море. Затем она стала Островом свободы в колониальном море. Ведь в Африке только она сумела отбить посягательства колонизаторов. Сейчас она — Остров революции. Мы сбросим с нее старые одежды, она засияет красными звездами. Я помню, как однажды Эммаилаф сказал мне: «Эфиоп, который любит свою страну, обязательно должен быть революционером. Потому что Эфиопии нужна революция, нужно возрождение».

— Революция — это тоже творчество. Она требует от нас чистых чувств, бескорыстной преданности, таланта.

Фынот внимательно посмотрела на него.

— Я думаю, именно это имел в виду Эммаилаф. Это прекрасно!

— Послушай, а ведь ты, наверно, и обо мне пишешь в своей книге?

— Как ты догадался? — Она бросила на Деррыбье лукавый взгляд.

— Да по тем вопросам, которые ты мне задавала. Вроде бы ненароком, так, к разговору, а у самой ушки на макушке. Думаешь, я не заметил?

Она заулыбалась. Он тоже.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросила она.

Он отвел глаза.

— Вижу, как она мучит тебя.

— Кто «она»?

— Книга. Кончай ты ее поскорее. А то я ревновать начну, — сказал он шутливо. — Она словно стоит между нами.

— Ох, бедненький, заревновал. — Она вскочила со стула, подбежала к нему и поцеловала в лоб. На какое-то мгновение взгляды их встретились. Между ними словно искра проскочила. Он смутился, а она, посерьезнев, сказала:

— Да, Эммаилаф умер. Но книгу я все-таки допишу. Это будет лучшая память о нем, — и выбежала из комнаты.

— Подожди! — крикнул он ей вслед. — Ты же не сказала, когда похороны.

— Ой, забыла! Я ведь ради этого и пришла. Похороны сейчас. — Она посмотрела на часы. — Надо торопиться.

— Я пойду с тобой. До меня все-таки никак не доходит, что он умер. Подожди минутку. — Он набросил на плечи пиджак, засунул за пояс пистолет. — Я обязательно должен проводить Эммаилафа.

Они выбрали свой путь и не сойдут с него. Ее звала книга, его — красная звезда.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Четверо журналистов, которые приходили к Деррыбье со списками служащих Министерства информации и национальной ориентации — в этом списке были перечислены имена большинства заведующих департаментами, главных редакторов газет и радиопрограмм, а также руководителей ряда служб и отдела кадров, подлежащих, по их мнению, чистке, — не спешили возвращаться к себе на работу. Они отправились в другой район, в кебеле, где была назначена встреча с Таддесе Гебре Медхином. По дороге остановились у газетного киоска, чтобы купить свежий номер правительственной газеты «Аддис Зэмэн». Пришлось довольно долго простоять в очереди — желающих приобрести газету было много. Сколько они ни упрашивали продавца, больше одного экземпляра, стоившего двадцать пять сантимов, им не продали. На первой странице бросился в глаза набранный крупным шрифтом заголовок: «Разоблаченные анархисты взяты под контроль прогрессивными силами». Статья сообщала, что «обезврежены» девять анархистов: три женщины и шестеро мужчин. Их разоблачили рядовые сотрудники учреждения, в котором они работали.

Это были те самые девять человек, которых уничтожил Вассихон перед самым своим арестом.

Сообщение в газете произвело большое впечатление на журналистов.

— Дай ему волю, он бы живо разделался со всеми этими сочувствующими ЭДС, анархо-фашистами, сторонниками сепаратистов и прочей нечистью. Вот так нужно расправляться с врагами революции, решительно и беспощадно, — говорили они друг другу, тыча пальцами в газету. — Надо разобраться с этим Деррыбье: уж больно он либеральничает со всякими подозрительными элементами. А Вассихон пострадал ни за что.

Обсуждая статью в «Аддис Зэмэн», они пришли в канцелярию кебеле. Об этом кебеле знала вся столица. Обыватели распространяли о нем самые невероятные слухи. Жители этого района под руководством своих испытанных вожаков раньше всех в Аддис-Абебе вооружились и в ответственнейший период, когда враги грозили уничтожить завоевания революции, приняли самое активное участие в кампании «красного террора».

Именно сюда приходили кадровые работники общественных организаций столичной провинции набраться опыта. Здесь царила атмосфера лихорадочного возбуждения. Хлопая дверьми, из здания выходили бойцы. Маоистские фуражки были лихо заломлены на давно не знавших гребня волосах. Взлохмаченные бороды, мятые, защитного цвета куртки и штаны. Лица этих парней были очень решительны. У каждого за поясом пистолет, автомат через плечо, грудь перекрещена пулеметными лентами. Дымя сигаретами, по пятеро-шестеро они вскакивали в «лендроверы» и стремительно неслись туда, где шел бой, где засели контрреволюционеры. Один вид бойцов отряда мог внушить страх кому угодно. Что ж, пусть враги боятся. Этим парням не до церемоний — они выполняют смертельно опасную работу.

Войдя во двор, отгороженный от улицы высоким забором, четверо газетчиков показали свои пропуска постовому. Тот внимательно изучил документы. Потом каждого обыскал — нет ли оружия. Удостоверившись, что все в порядке, сделал шаг в сторону:

— Проходите!

В канцелярии их не заставили долго ждать.

— Товарищ Таддесе Гебре Медхин ждет вас, — сказал им секретарь.

Канцелярия находилась в национализированной вилле с просторными, некогда уставленными добротной мебелью, а теперь пустоватыми комнатами. Очевидно, в кабинете, куда пригласили журналистов, несколько минут назад закончилось собрание. Хотя окна были распахнуты настежь, под потолком еще плавали облачка синеватого сигаретного дыма. Пепельницы с грудами окурков были похожи на костры, которые жгут в дни весеннего праздника Креста. Этот кабинет отличался от кабинетов председателей других кебеле, обычно заставленных грубосколоченными скамьями и обшарпанными столами. Здесь были обитые кожей кресла, радовавшие глаз, стильные столы от «Мосвольда», на стенах развешаны дорогие ковры.

В комнате находились три человека. Председатель кебеле сидел за большим столом. Перед ним лежала толстая папка. Он был погружен в чтение каких-то бумаг. Напротив в кресле, небрежно закинув ногу за ногу, сидел тот самый товарищ Таддесе