Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский Страница 31

Наследнику было тогда 11 лет и, играя «в рыцарей», он даже прилаживал себе на грудь сделанный из цветной бумаги Мальтийский Крест. А книга, о которой шла речь, – это «История ордена Святого Иоанна Иерусалимского», сочинение аббата Верто (1724).

С течением времени детское увлечение Павла не прошло, как это часто бывает, а только усилилось. Он окружал себя атрибутами Мальтийского ордена и даже приказал построить в парке Гатчинского дворца некое подобие храма – круглую беседку, названную им Темпль.

И можно только представить себе, как бесил его Мальтийский Крест, подаренный Екатериной не ему, мечтавшему о нем с детства, а Дерибасу.

Но обстоятельства сложились так, что в дни, когда готовилось его убийство, все давние обиды уже померкли. Теперь он, как никогда, был близок к осуществлению своей детской мечты – его самого уже посвятили в рыцари и со дня на день он должен был стать покровителем Мальтийского ордена.

Это знаковое событие произошло 29 ноября 1797 года, когда в Петербург прибыл посол Мальтийского ордена граф Джулиано де Литта.

Парадный экипаж посла торжественно проследовал по улицам столицы во дворец, где в тронном зале на золоченом троне Екатерины восседал император Павел I с древней российской короной на голове.

Граф де Литта вошел в зал в сопровождении трех кавалеров ордена, несущих на парчовых подушках рыцарскую кольчугу, десницу Святого Иоанна и… Большой Мальтийский Крест. Сделав три глубоких поклона, граф произнес речь и передал императору просьбу стать покровителем Ордена.

Павел поблагодарил за оказанную ему честь и… взяв дрожащими руками цепь с Мальтийским Крестом, накинул ее на шею…

Вот оно! Свершилось!

Теперь и на его груди будет вечно сиять Мальтийский Крест.

А в ноябре 1798-го, после того, как Наполеон высадился на Мальте, изгнанный с острова Мальтийский орден нашел прибежище в России, и Павел I был провозглашен Великим Магистром.

Теперь он часто встречался со своим «братом» – Рыцарем Справедливости Дерибасом. Теперь он видел в Дерибасе уже не юношу, отнявшего у него когда-то материнскую любовь, а благородного рыцаря, овеянного славой боев с неверными. Он часами мог слушать рассказы Дерибаса об осаде вражеских крепостей, о блистательных победах и фатальных поражениях, о жизни и смерти. Он осыпал своего новоявленного друга милостями и в конце концов пожаловал ему звание адмирала.

А как же заговор, как же подготовка к убийству?

Подготовка к убийству продвигалась медленно или, можно сказать, совсем не продвигалась. И, самое удивительное, что именно Дерибас делал все возможное, чтобы запущенная им адская машина застопорилась.

А впрочем, что же здесь удивительного?

Ведь Дерибас был Рыцарем Справедливости, одним из главных обетов которого, кроме «безбрачия» и «бедности», был обет «послушания и подчинения».

Мог ли Дерибас нарушить этот обет?

Мог ли поднять руку на Великого Магистра?

Нет, и еще раз нет!

Больше – никаких заговоров!

Но это никак не устраивало его друзей-заговорщиков. Дело осложнялось тем, что в заговоре был замешен английский посол сэр Уайтворт – в Лондоне знали о готовящемся убийстве, были рады ему и снабжали заговорщиков золотом.

Дерибас стал мешать им, и судьба его была решена.

30 ноября 1800 года он внезапно… заболел.

Вроде ничего серьезного, так, легкое недомогание…

Но через два дня этот вчера еще полный жизни человек скончался.

Сомнений нет – Дерибаса отравили.

Присланный графом Паленом лекарь потчевал «больного» всякими микстурами, а сам граф двое суток не отходил от постели «друга».

Смертельная игра, затеянная Дерибасом, закончилась для него самого смертью.

Одесса становится Одессой

Дерибаса не стало. Одесса осиротела.

И кто знает, как сложилась бы судьба нашего города и наша собственная судьба, если бы 9 марта 1803 года в Одессу не прибыл… градоначальник.

Но давайте уж все по порядку…

Дерибаса не стало. И теперь ничто не мешало заговорщикам осуществить то чудовищное, что было задумано оскорбленным Рыцарем Справедливости и им же приостановлено.

Около трех месяцев ушло на подготовку, и в темную ночь, с 11 на 12 марта 1801 года российский император Павел I был убит.

Эту весть его сыну – наследнику Александру принес под утро граф Панин.

В этот ранний час 23-летний наследник не спал, сидел в одиночестве в своем кабинете и… плакал. Панин, как видно, не ожидал увидеть такую картину и даже позволил себе повысить голос.

«Извольте править!» — выкрикнул он фальцетом.

Александр вытер слезы и стал «править». И правил, надо сказать, совсем неплохо.

Воспитанный своей великой бабкой Екатериной, он возобновил многие ее начинания.

И какое удивительное везение: в Одессу был назначен «градоначальник» – французский эмигрант, граф де Ришелье.

Что так? Неужели перевелись уже все сановники, алчущие высоких назначений?

Нет, конечно, «сановники» никогда и нигде «не переводятся».

Но Одесса… две тысячи километров от Петербурга, глухомань, ни балов, ни «маскератов», да и жалованье не ахти…

Желающих не было…

А Ришелье? Ну, это сегодня он выглядит таким «хрестоматийным».

Еще бы! Премьер-министр Франции!

А тогда, в 1803-м?

Безвестный эмигрант, камергер погибшего на эшафоте Людовика XVI…

Да, конечно, аристократ, потомок легендарного кардинала де Ришелье, владелец родового поместья…

Но все это там – во Франции.

А здесь, в России? Ни родственников, ни друзей, ни крыши над головой – гол как сокол. Хорошо еще, что молодой император Александр I, товарищ по службе в Кирасирском лейб-гвардии полку, предложил ему пост градоначальника.

И Ришелье поехал в Одессу.

Нет, конечно, не так, как ездил когда-то Дерибас – в удобном возке матушки Екатерины, на собственных лошадях, со слугами и адъютантами. У Ришелье в те дни не было ни собственных лошадей, ни слуг, ни адъютантов. Он поехал один, с потрепанным чемоданчиком, на почтовых.

Итак, 9 марта 1803 года после долгого изнурительного пути первый градоначальник нашего города – Арман Эммануэль де Виньеро дю Плесси, граф де Шиньон, герцог де Ришелье – прибыл в Одессу.

Непокорная каштановая шевелюра, черные, немного печальные глаза, благородный овал лица, нос с горбинкой, своенравный изгиб губ – он был красив, этот высокий тридцатисемилетний француз, в удивительно чистом русском языке которого так неожиданно звучало грассирующее «эр-р».

В тот мартовский день, когда почтовая карета привезла Ришелье в Одессу и остановилась на покрытом грязью пустыре, считавшемся центральной площадью города, картина, представшая перед ним, поразила герцога: круто сбегающий к морю обрыв, несколько сот жалких строений и сооруженная наспех «от монарших щедрот» церквушка Николая Мирликийского…

А