Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 31

– Ты чего, Мустафа?

– Да вот, прокручиваю в мозгу всё, что видел, когда на той стороне были.

– Ну и что?

– Достойное это дело – разведка.

– Без разведки войны не бывает, Мустафа. Всё хотел спросить тебя, да как-то недосуг было, то одно мешало, то другое – ты раньше в армии служил?

– Было дело, товарищ старший лейтенант. Не всё же время я за колючей проволокой сидел.

– В каких частях тянул лямку?

– В пограничных.

Горшков невольно поцецекал языком:

– Неплохо. А как же потом докатился де жизни такой? – старший лейтенант сложил из пальцев решётку.

– Было дело, товарищ командир, – Мустафа вздохнул с досадой, не хотелось ему вспоминать прошлое, – было… По молодости да по глупости.

– Всё правильно, Мустафа. Каждый из нас бывает и молод, и глуп… Даже в старости.

Охворостов вернулся в клуню через двадцать минут, удовлетворённо погладил пальцами усы.

– К вечеру ждём гостей, товарищ старшин лейтенант, – сказал он, – узел связи нашего доблестного артиллерийского полка.

Из-под охапки сена выглянул Соломин, звучно поскрёб пальцами щетину на щеках:

– Бриться трэба!

– Не только. Желательно ещё и наодеколониться. Чтобы амбре было такое м-м-м-м… – старшина выразительно втянул в ноздри воздух. – Чтобы весь узел связи улёгся к нашим ногам.

– Хай живэ и здравствует дружба между разведчиками и связистами! – Соломин окончательно выдрался из сена, сел. – Товарищ старший лейтенант, как в штабе оценили наши действия в тылу противника?

– На «ять».

– И что нам за это будет? – тон соломинский сделался задумчивым: ответ командира был неопределённым. – Медалей, я так полагаю, нам за это не дадут.

– Ну почему же, пару «зобоэзок» могут дать. – «Зобоэзками» разведчики звали медали «За боевые заслуги». – Вначале дадут, потом добавят… Либо отнимут. В нашей жизни всякое бывало.

– Верно, бывало…

– Поэтому пока не будем держать медали в руках, об этом лучше помолчим. – Горшков потянулся, сделал лёгкое, почти неуловимое движение, будто ухватился в воздухе за что-то невидимое, и в следующий миг оказался на ногах.

Из связисток в голову старшему лейтенанту запала одна – синеглазая сержантша Ася… Впрочем, как разумел Горшков, Ася поселилась в мозгах не только у него одного.

Тяжесть, наполнявшая виски и затылок, после сна исчезла, в душе возникло что-то светлое, бодрое, Горшков подумал, что неплохо бы перед встречей со связистками искупаться где-нибудь, но, насколько он помнил, во всей округе не было ни одного озерка, даже мелких речек и ручьёв с запрудами не было. Имелись задымленные болотистые низины, поросшие осокой, кое-где даже проблёскивали полоски воды, но в лягушачьих угодьях этих не искупаешься; Горшков пару раз намеревался поинтересоваться у хозяйки клуни, куда они ходят летом купаться – не в водосточных же трубах плещутся, но всё время что-то мешало, не до вопросов было. Старший лейтенант отогнул рукав гимнастёрки, посмотрел на часы – до вечера было ещё далеко.

Когда нет никакого конкретного дела, время наполняется неприятной пустотой, прогибается, человек не знает, куда себя деть, а этого никак нельзя допускать, – Горшков выскочил из клуни на свет, поправил на себе гимнастёрку и, нагнав на себя командирскую солидность, отправился в жилой дом к хозяйке.

Хозяйка, старая, седенькая, с белёсыми усиками над верхней губой сидела в распахнутых сенцах и чистила картошку, тщательно собирая очистки в сдавленное ведёрко – мечтала, когда фронт уйдёт отсюда, наши потеснят фрицев, завести какую-нибудь живность, поросёнка или козу. Увидев старшего лейтенанта, хозяйка проворно поднялась со скамейки.

– Здравия желаю, тётка Марфа, – поприветствовал её Горшков.

– И тебе того же самого, товарищ командир, – старушка поклонилась Горшкову, – в том же количестве.

– Скажи, тётка Марфа, а речка здесь где-нибудь имеется? Или пруд бы. Искупаться, помыться, постираться надо. Куда ваши мужики купаться раньше бегали?

– Не бегали, а ездили.

– Как это?

– На велосипедах. Километрах в семи отсюда речка протекает. Ия называется.

– А ближе? Ближе ничего нет?

– Нету, миленький, – лицо тётки Марфы сожалеющее сморщилось.

Семь километров во фронтовых условиях – это много. Уйти из части на семьсот метров – это ещё куда ни шло. А семь километров – это дезертирство.

– Как же это вы моетесь, тётка Марфа? Ведь в селе же у вас ни одной бани.

– В кадках, товарищ командир, в кадках. В тех самых, в которых потом капусту и огурцы солим.

Горшков представил себе, как какой-нибудь замшелый, до костей пропитанный вонючим потом мухрик промывает в кадке свои пахучие причиндалы, освобождается от дурного воздуха, набившегося в желудок, затем, выплеснув из кадки грязную воду, забивает её свежей, мелко порубленной капустой, – и передёрнул плечами.

– Ну и нравы у вас, тётка Марфа…

– Так повелось ещё со времён царя Алексея Тишайшего, – ответила шустрая старушонка. – Народ у нас небрезгливый, спокойный.

– Всё ясно, тётка Марфа, – старший лейтенант козырнул хозяйке, будто высшему воинскому чину и вышел из сенцев. Уже за дверью пробормотал невнятно: – Все ясно, что ни хрена не ясно.

Искупаться, привести себя в порядок было негде, ехать за семь километров речных раков тащить никто им позволит, придётся воспользоваться бочкой.

Связистки тоже готовились.

Правда, двое из них – хохотушка Катя и красавица Жанна находились ещё на дежурстве, но это ничего не значило, к пятнадцати ноль-ноль они должны освободиться, Ася же с Инной стареньким заполненным горящими углями утюжком гладили гимнастёрки с юбками и чистили кирзовые сапоги.

Одежду гладили на всех, на всю команду, чтобы девочки, придя с дежурства, не теряя времени, переоблачились, подначепурились и, похорошевшие, всей гурьбой двинулись бы к разведчикам.

– Разведчики – это элита армии, – глубокомысленно размышляла тем временем Ася, – в штабных бумагах на первой строчке стоят.

– На тебя глаз положил старшина, – прервала её Инна.

– А мне их командир глянулся…

– Мне старший лейтенант тоже нравится, – призналась Инна, – он такой… интеллигентный, обходительный. Взгляд умный.

– Господи! – Ася прекратила гладить, потянулась сладко. – Если б не было войны… как было бы хорошо! Я бы обязательно поехала в Москву.

– Я тоже хочу в Москву, – встрепенулась Инна. Вся серьёзность стекла с неё, будто дождевая вода, угрюмые глаза потеплели.

– Сходила бы в Большой театр, потом в Малый, – не слыша её, продолжила Ася, – а потом…

– Я бы тоже в Большой театр сходила бы, и от Малого не отказалась… Это так интересно!

– А потом бы я поступила в институт, – сказала Ася.

– В какой?

– Ну, конечно же не в связь – неинтересно. Поступила бы в институт, где художников по модам готовят. Вот это была бы жизнь!

– Всё это мечты, Аська, мечты несбыточные. А пока мы имеем фронт, грязь, боль, редкие письма из дома, приставанья обовшивевших мужиков, вырвавшихся из окопов в ближний тыл. Собственно, ты сама всё это знаешь, чего я тебе говорю. И пока война не кончится, ни о каких институтах ни думать, ни мечтать просто не моги, Аська!

– М-да, нарисовала ты мне