Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3) Страница 32

Недоброжелатели погоды не сделали, не пришло еще их время. Аврамий смог вернуться в Москву. Чести прибавилось, а вот покоя ни на йоту. Аврамий не сразу понял, что в нем по-прежнему живет тема энтропии, испугавшая генерала от политики, но она, тема эта, получила сейчас, естественно, другое наполнение, куда более опасное для исследователя: он занялся проблемами социальной психологии...

Глава 11. СТРАШНЕЕ ЧУМЫ.

Опасная тема выкристализовывалась исподволь. Началась с наблюдений частных, разрозненных фактов. Выстраивалась, как научная проблема, прежде всего, на узбекских полях, куда Юрочку, вместе с другими школьниками, пригоняли убирать хлопок. Шор искал причины туберкулезной вспышки, - не мог не видеть и самих больных. Если бы только юнцов косил ТБЦ... Сколько было вокруг болезненно отощавших или рыхлых, отекших лиц, неподвижно туповатых глаз. У паренька из юриного класса Аврамий заподозрил даже болезнь Дауна: одутловатый, пустоглазый, он выглядел кретином. Однако паренек ходит в школу, учится. Возможно, его мертвят заболевания, ведущие к "дауну", вроде болезни Альцгеймера. Нет, "Альцгеймер" - хвороба стариковская, необратимая... - Аврамий перечислял в уме болезни, ведущие к дебильности. Не подходят. Привез юнца к Риве, сделали анализы. Нет никакого Дауна. Родители пьяницы, наркоманы, дымят своей отравой, не стесняясь. Заинтересовался другими одноклассниками. Оказалось, здоровых - единицы. Отправился на родительское собрание. С удивлением увидел, отец - только он один, остальные женщины.

"Есть отцы, нет отцов, все равно, безотцовщина", - сказала ему учительница. Ее это, впрочем, не беспокоило. Беспокоило, что дети плохо воспринимают материал - какая-то всеобщая отупелость. Когда заболел сын, и Аврамий стал проводить в детских клиниках и забитых до отказа госпитальных палатах все свое свободное время, он был в шоке от множества детей-инвалидов с рождения. Хотел познакомиться с медицинской статистикой - опять государственная тайна. Какие тут "космические тайны"? Ведь без очков видно: власть секретит свою бесчеловечность, бездарность, лень.

Позднее, уже в Москве, возвращаясь из института, иногда заходил в магазин на углу, чтобы взять свежую булку, молоко. Здесь всегда была толкотня. Особенно, если что-то "давали". Толпа ненавидела тех, кому дано право пробиться к прилавку в обход очереди. "Когда вы, наконец, все передохнете?! - вскричал парень старику, держащему над головой книжку ветерана-фронтовика. Аврамий выскочил из магазина без молока и без булочки. Всю дорогу думал об остервенелом парне. Такова его жизнь, другой ему не дано. Как страшно меняется психология человека под влиянием жестокости и безучастия - этих "постоянно действующих факторов" эпохи! Как бы разрозненные, не имеющие друг к другу прямого отношения факты неизбежно вызывали в его памяти десятки подобных, рождая ассоциации и - исподволь мысль о социальной энтропии; в том случае, естественно, если правомерно распространить это понятие на общество. И в Москве было слишком много людей сбившихся с круга: сколько вокруг нездоровых лиц, бессмысленных глаз. А страшноватая галерея пропойц в винных очередях! Таких физиономий за пределами психиатрических больниц ранее и не видывал... Чтобы получить полную информацию о количестве хронических алкоголиков, дебилов недостаточно было прибетуть к выборочному опросу педиатров, геронтологов, невропатологов, психбольниц. Подобные сведения всегда собирались, поскольку, как учили, "Социализм - это учет", и Аврамий не отверг этого метода, хотя, Бог мой, сколько унижений испытал он на этом пути.

- А вам это зачем? - спрашивали его настороженно. А как это будет выглядеть в глазах наших недругов?

Засекретили даже количество новорожденных, объяснили в министерстве обороны, что враг может рассчитать, какое пополнение придет в армию через восемнадцать лет.

Вряд ли Аврамий мог бы подняться до научно обоснованного уровня, если бы не тот же школьный друг, замминистра здравоохранения, занимавшийся, среди прочего, и медицинской статистикой. Друг всегда удивлялся эрудиции Аврамия и чуть-чуть завидовал: за его плечами была лишь кандидатская по ухо-горло-носу, и потому он не без удовольствия вручил Аврамию, на одну ночь, весь "цифровой букет"...

Статистика Минздрава ошеломила Аврамия, хотя он и предполагал, что количество детей, родившихся полуидиотами, увеличилось в стране катастрофически и выражается ныне в восьмизначных числах. Сводки МВД о преступлениях бесцельных, "по пьянке", от скуки, подтверждали это в полной мере. А откровенный цинизм "научных" статей, "обосновывающих" и восхваляющих "зрелый социализм", на кого они рассчитаны? На вполне зрелых патриотов-идиотов, которые с энтузиазмом проглотят любую жвачку. Господи, в какое время живем! Занимаясь плановыми работами, Аврамий все время возвращался к этой. Понимал, дело опасное. Как раскаленную болванку, голыми руками не возьмешь: сожжет. По сути, она та же черная дыра: исследования в области социальной психологии в советском государстве никогда не поощрялись.

Полтора года ушло на отработку методики, чтоб исключить любой элемент субъективности. Наконец, Аврамий заговорил о рискованной теме на кафедре, среди своих. Начал издалека, рассказав об отравленных детях Узбекистана, о школьных товарищах своего Юрыча, рожденных инвалидами, о свирепом бесчувствии магазинных очередей, о "закрытой" статистике детского кретинизма. Какими вырастут наши дети в таком психологическом климате? Как были благодарны ему молодые: наконец снято табу с больной темы. Конечно, делать выводы о вырождении, дебилизации народа было преждевременно. Он использовал "закрытую" статистику, прикрываясь обычной формулой: "как показывает анализ иностранных источников...", а уж затем решаясь на осторожные обобщения.

... Аврамий не мог оторвать взгляда от экрана телевизора, на котором медленно, как одинокая льдина по весне, плыл артиллерийский лафет с телом Ильича - 2-го, как иронически величали Брежнева.

- Хоронят эпоху, - сказал Аврамий убежденно. И, вопреки предостережениям деловой, трезвой Ривы, сделал сообщение о дебилизации на Всесоюзном совещании. Решил, пора.

Уже за день до совещания места себе не находил. Докладывал, однако, спокойно, почти не волнуясь. Неоспоримая логика статистики, казалось ему, и сама по себе, приведет к ошеломляющим и верным выводам. Кончил в гробовой тишине, лишь где-то сбоку раздались два-три хлопка. Потом вдруг люди словно очнулись. Несколько человек поднялись, аплодировали стоя. Первый ряд сидел недвижимо, молча.

- У кого есть вопросы? - спросил председательствующий. Послышалось нервное покашливание, а затем негромкий и какой-то вкрадчивый голос произнес:

- Доклад доктора Шора несомненно представляет интерес. Но наиболее интересен он своей тенденциозностью, - не просто заранее заданной направленностью, а, я бы сказал, заранее заданными результатами.

В зале возник шум, послышались протесты. Вкрадчивый голос, однако, не затих, и Аврамий знал, кому он принадлежит. Противники у него были неизменные, - и двадцать лет назад, и сейчас. Это был вчерашний аппаратчик ЦК, пересаженный ныне в кресло директора одного из институтов. Никаких работ, разумеется, у него не появилось, он всегда выступал в составе "коллектива авторов". А сейчас говорит от своего имени, что ли?

- ... Методика, имеющая безупречно научный вид, преследует...

- Не преследует, а преследуется! - прозвучало с балкона.

- ... исходные данные подобраны, а в некоторых случаях имитированы докладчиком...

И тут зал взорвался. Первые ряды, где сидели приглашенные корифеи, разволновались. За Аврамия вступился председатель, который, казалось, подремывал в президиуме. А за ним и многие другие. И даже самые осторожные заговорили о священном праве ученого на ошибку. Аврамий покидал зал с ощущением победы.

Возвращался он в машине директора интститута Фомы Сидоровича Мигалка. Фома Сидорович, тощий человек с умными печальными глазами и плешью, чуть прикрытой зачесом редких волос, всю дорогу спал. Попросил Аврамия зайти к нему в кабинет, но до кабинета почему-то не довел, свернул в пустую аудиторию, плотно прикрыл дверь.

- Ты ездил к этой тюремной Шах, и мы тебя выгородили! - воскликнул он, вспомнив давний поход Аврамия к главному врачу МВД Союза по фамилии Шах. Отправился как бы за статистикой, а на деле хлопотал за этого... как его?

- За ГаланскОго. Меня просила его сестра, и я не мог отказать...

- И чего добился? Умер твой поэт под ножичком... Ладно! Мы закрыли глаза! Ты подбивал и академика Сахарова к активным действиям...

- Не было этого, Фома!

- Рассказывай! Критиковал Сахарова, когда тот призывал власть исполнять свои собственные законы. Что он тебе ответил?.. Не помнишь? А я помню. Тебе надо идти всё вперед и вперед?! -вскричал Фома Сидорович. - Вопреки?! Я привлек небо и землю, чтоб отвести от тебя удар. Убеждал "верха", что разговор чисто академический... А теперь?! Всюду мины разбросал! Задел Снежневского с его "вялотекущей шизофренией". Ты что, не знаешь, кто за ним стоит?! Зачем тебе это, Аврамий? Ты достиг всего. Мы даже на Госпремию могли бы тебя представить, хотя, ты же знаешь, вашего брата там любят, как в третьем рейхе. Ты, что, чувствуешь себя ущемленным? Тебя знают все, ценят. И я тебя люблю... Но... - Он поспешил к дверям, взяв Аврамия под руку. В коридоре заговорил шопотом: