Борис Казанов - Полынья Страница 32

- Да вон их сколько! Чего переживать?

- Людей тоже много, верно? А ходишь и ходишь среди них...

- Со всей решительностью: правильно, - согласился большой охотник, возвращаясь, расслышав последние слова своего товарища.

- Ведь люди тоже всякие бывают, - продолжал маленький, который оказался словоохотливым. - Вот мы приехали раз с женой в незнакомый город. Гостиницы заняты, иди на вокзал. Подошел человек, пригласил к себе. Мы с ним всю ночь проговорили. Вообще люди замечательные. Ну, он говорит: если будет рыба, пришлите. Вернулись, напомнил жене, а она уже забыла о них... Вот какая у меня жена, безразличная к людям, - пожаловался он Кокорину. - Как будто другие тебе обязаны делать добро, а ты им не обязан.

- Со всей решительностью! Молодая... - вступился за его жену большой товарищ.

- По молодости и песец дуреет, - согласно кивнул маленький. Помолчал, рассматривая свои широкие ладони, и добавил: - Все ничего, да хуже другое: не хочет детей.

- Почему?

- Тут нужно большое мужество матери, чтоб их иметь. Мужик пропадет что? Его море успокоит. Бабу - любовь. А если с ребенком случится горе обидно! Так обидно! - проговорил он, глядя прямо на Кокорина и в то же время как-то мимо него. - А еще обидно, если пропадет зверь, которого приручил.

Товарищ тут же вышел, и минута прошла в молчании.

- Неужели так трудно сберечь детей?

- До трех лет - особенно! Теперь, правда, легче: больница, амбулатория. Но все равно: советуют увозить. А как без детей жить? Тут в пургу выйдешь, куда пойдешь? Туда, где семья, дети, - делился он мыслями не столько с Кокориным, сколько с самим собой. - В другой раз пойдут на остров: солнце, хорошая погода. Вдруг - метель! Потом вездеходы покрутятся: где? А он, может, в двух шагах спит. Только будь у него ребенок, он бы не уснул.

Кокорин кивнул: наверное.

Этот разговор о детях, начавшийся с пустяка, Кокорина не удивил. Он и сам любил поговорить о семье. Носил фотографии детей, показывая всем. Правда, совсем детские. Теперешних, подросших детей, он не любил показывать. Понял это не сразу и не захотел разбираться. И уже не обижался, как прежде, если встречал с их стороны не радость и ликование при встрече, а простую успокоенность, что вернулся. Теперь расстояние между ним и домом определилось и не зависело от того, в какое он плавание уходил, дальнее или малое. Но у этих людей, привязанных не ко всему миру, а к небольшому и неласковому его уголку, по-видимому, все обстояло не так, как у моряков.

- Что ж получается, - спросил он, - если появился ребенок, так надо уезжать?

- Зачем? Есть у нас школа, детсад. Женщины есть: имеют по двое детей. Я говорю о тех, какие боятся еще. А тут - беда! Мальчик пропал. Говорят, заживо утонул в "Шторме"...

- Неужели вы в это верите? - Кокорин пригнул голову, прикуривая. - Ведь такое же... не бывает! - И нерешительно посмотрел на маленького охотника, ожидая, что он ответит.

- Про целый пароход не могу сказать, - ответил он.- А одного нашего рыбака вкрутило воздухом. Потом, через полчаса, выкинуло с лодкой.

- Да врет он!

- Со всей решительностью... - запротестовал большой охотник.

- Вряд ли он врет, - убежденно заявил и маленький. Потому что в Полынью больше не ходит. Понимаешь ты это или нет?

Даже слишком хорошо понимал его Кокорин. Недаром постарался про рейс забыть, выкинуть его из головы. Потому что знал: им не докажешь, что можно, а что нельзя. Нет, не хотел он думать про "Шторм". Еще утром думал о нем, мечтал поднять. А сейчас осталась от него тоска. Как о прекрасном корабле, который откуда-то приплыл и сейчас лежал на дне, прекрасный, пустой. Вот такой корабль и мог поднять "Кристалл". А они хотели взвалить на них спасение! Это "Агат" спасает, морской спасатель. И то не в глубине моря, а на воде.

- В море на сотню метров спускаются одиночки.

- То-то и оно! В пустоту кинулись, к звездам. А в воде - слабаки.

Слова эти так подействовали на Кокорина, что он сразу отрезвел. Охотники вывели его на тротуар и проводили до поворота угольной дороги.

К этому времени туман снесло к ее левой, морской, стороне, и была видна линия как бы висящих в пустоте перил, мимо которых с зажженными фарами проносились грузовики. А правая сторона дороги была чиста, и машины, спускавшиеся на пирс, шли без огней. Идя по правой стороне, Кокорин внезапно остановился, увидев зрелище.

Возле одного сарая, где была весовая платформа для машин, определяли вес грузчики. Кокорин не знал свои килограммы (с некоторых пор банные весы не держали его), и сейчас, когда представился случай исправить положение, решил это сделать не торопясь, для полного сравнения. Уже готовясь взойти на весы, как на пьедестал, Кокорин увидел, как что-то крупно определилось на платформе. Весовщик, продвинув гирьку по шкале и не найдя равновесия, оторопело глянул на того, кто стоял. А вслед за ним посмотрели остальные: на платформе была женщина!.. Стояла она, конечно, не в натуральном виде, как полагается при определении веса, а в телогрейке, в запыленных бахилах, в платке. И была не толстая и не худая, а с ладной статью, налитая здоровой силой, крутогрудая, с розовостью щек, даже угольная пыль была ей к лицу. Славная взошла на весы девушка, немного в летах, но не больно чтоб очень, и Кокорин просто на нее загляделся, не думая о мощи организма, - как на красивую женщину. Весовщик, восхищенно крякнув, в знак одобрения протянул ей руку, и уже потом, когда отошла, заметил остальным, рассоединяя по одному слипшиеся от пожатия пальцы:

- Крепко здоровается деваха!

- Баба местная, - сказал кто-то с уважением.

- С такой если ляжешь, то не встанешь, - не к делу сморозил еще один из взвешивавшихся.

Остальные его шутку не поддержали: народ, осмыслив, что произошло, подавленно притих и стал расходиться.

- Жен-шчы-на! - проговорил Кокорин.

Смотрел, как она уходит по набережной, подвергая испытанию дощатый тротуар. От ее шагов на тротуаре гуляли такие волны, что на доски было опасно ступить. Все же Кокории немного за ней прошел, чтоб удостовериться, что это не сон. Давние мысли про великую женщину, которые обрели наконец подлинность реального образа, озарившего убогие стены портовой весовой, вызвали в его душе настоящее потрясение. Возможно, это ее он видел тогда в Полынье, когда они шли на поиск "Шторма". А сейчас, такая большая, она уходила куда-то, чтоб затеряться среди десятка домов. В этом была какая-то несправедливость. А может, сама природа, сотворив такой поселок, охраняла женщину от посторонних глаз? И Кокорин, не решаясь вступить в спор с природой, повернул назад.

8

На "Кристалле" был порядок.

Угольная пыль висела над мачтами, как черный воздух, но окна были протерты, палубы подметены. На главном трапе и перед дверью лежали новые маты для вытирания ног. Особенно был хорош кранец, сплетенный боцманом: круглый, набитый пробкой, туго обтянутый схватками из золотистой манилы. Сейчас боцман пытался протиснуть его между бортом и причалом, чтоб ослабить нажим деревяшек. Данилыч красил плафоны своих лампочек, стоя на приставном стульчике с белой тряпкой, вылезшей из кармана. Он выбрал для покраски именно такое время, хотя и находился при полном сознании. В этом скрывалось застарелое свойство его мыслей, унаследованных еще с парового флота: делать все не так, как принято, чтоб отстоять самостоятельность. Кокорин загляделся на Шарова, который чинил лодочный парус, сшивая двойным швом куски белой вареной парусины. Он сидел, привязав к ножке скамьи идущий от крючка штерт (толстую, протертую воском, льняную нить), и работал, как заправский парусный мастер, протыкая трехгранную иглу снизу вверх, кладя ровные стежки и обстукивая их мушкелем, деревянным молотком. Его темное, в светлой щетине лицо было безрадостно. Наверное, уступил кому-либо очередь в шлюпке. Кокорин решил, что отправит его сам.

Обернулся, услышав лай Дика на причале. Легавый, грязный, запыленный углем, болтая ушами, то проползал на брюхе, подметая причал, то вскакивал, замерев во внимании. Похоже, что он разыгрывал какую-то сценку из охотничьей жизни, так как морды лаек, не пропускавших ни одного движения Дика, были весело оскалены. Все шло к тому, что Дик, первый из команды "Кристалла", мог обрести в поселке настоящую славу. Обскакать Дика имел возможность лишь его хозяин - знаменитые швартовки Просекова тут помнили с давних пор. Но от этого предположения Кокорин тотчас отказался, увидев Просекова, которого выносили из каюты "Бристоля", - в охотничьем костюме, в круглых сапогах, с уроненной книзу рукой, волочившейся по палубе, как птичье крыло. Впереди, в шляпе, с ружьем, семенил Свинкин, показывая носильщикам, куда нести. Эти носильщики, хоть и были набраны из самых бородатых, самых крепких стрелков, но и они еле удерживали тяжело провисшее тело капитана. Сам Азбукин вышел из каюты, чтоб проводить павшего товарища. Кокорину казалась странной дружба Просекова с этим человеком, вызывала ревность и обиду в сердце. Да, крепок оказался капитан "Бристоля", матерый мужик с ястребиным взглядом. По нему и не скажешь, что пил. Разве что чуть красноват с лица.