Перевёрнутая чаша. Рассказы - Галина Константинова Страница 32

… Кто-то ласково тормошил её за плечо.

– Просыпайтесь, барышня, вас ждут великие дела.

Лицо Романа было очень близко, в полумраке наступающего утра глаза поблескивали. Лиля села, встряхнулась, плохо соображая, где находится.

– Вот тебе мои координаты в Питере. Это на Лиговке, старые дома-колодцы. Сначала позвони, договоримся. А сейчас умываться, собираться, иначе так и выйдешь в столице, не отмывшись от провинциальной грязи. У тебя вид невыспавшегося воробышка.

В голосе его прозвучали оттенки нежности. За ночь в купе так никто и не подсел, потому она и спала как убитая. В свете наступающего утра на лбу Романа обозначились глубокие морщины.

– Вот и пора нам расставаться… Простите шута. Он зол не от мудрости, весел не от печали. Его не прельщает лунный трон, он не хочет невозможного, как цезарь, он просто устал от жизни, и все его антрепризы лишь жалкая попытка высечь искру смеха или добиться дрожания слезы на усталой щеке. Я молод телом, но, увы, очень стар душой. Все так не мило!

На его лице отразилась гримаса неизбывного страдания.

– Что с тобой? – Лиля подошла к нему ближе и присела на край полки. – Ты так печален.

– Я не могу выразить словами свои страдания! Мне так одиноко в своей творческой камере! Смерть идёт за мной по пятам, приходит ко мне каждую ночь и смеётся в лицо! Её смех так безнадежен и бездонен, и кажется, что её белые костлявые пальцы вот-вот сожмут моё горло! Теперь я понимаю муки Цезонии, которая не могла сопротивляться, ибо любила, или муки Дездемоны, ибо любила, я ведь тоже её люблю – мою прекрасную Смерть!

– Роман, ты меня пугаешь! (Господи, этот ужасный бред, у него, наверное, шизофрения, суицидальные наклонности). Роман, успокойся!

– Да-да… Смерть так прекрасна в своем подвенечном платье. Её объятия так нежны! Её револьвер направлен мне прямо в сердце! – он схватился за сердце, – Ах! Я умираю! Течет моя кровь! Моя кровь из клюквенного сока! – на последней фразе он громко рассмеялся.

Интонации сменялись, словно цвета радуги – трагедия, восхищение, страдание ирония, сарказм, смех.

– Чёрт! Ты валял дурака! Это… просто…

– Зато было забавно, не так ли? Впрочем, мы скоро расстанемся на вокзале, и я буду ждать твоего звонка. Ну, не сердись…

Лиля отшатнулась. Очень забавно, так забавно, что хочется плакать. Идиот, да и только, думала она, собирая вещи. Нет, Мышкин был беззащитный перед жизнью. А это… Это просто манипулятор человеческих эмоций. Режиссеришка маленьких трагедий. Наверное, он всё наврал. У него же нет ни одной своей фразы, все как будто из лоскутков, ситцевое одеяло чужих мыслей. Да еще сшитое белыми нитками.

– Я понимаю, о чем ты думаешь. Ты злишься на меня и рассуждаешь примерно так: жалкий лицедей, паяц, шут гороховый. Я не прав? У тебя все можно прочитать на лице. Если хочешь стать актрисою, учись управлять лицом. Грим тебе не поможет. Главное – искусство не выдавать того, что ты думаешь, а играть то, что не думаешь вовсе.

– Можно без комментариев?

– Вот, отлично! Когда вы злитесь, барышня, вы мне нравитесь больше.

– Я не собираюсь вам нравиться, сэр.

– У вас есть эксклюзивное право посвящать в рыцари? Отлично. Как хорошо, что мужчина никогда не позволит себе драться на дуэли с дамой. Остается только подсыпать яду в утренний кофе или кинуть ножом при совместной трапезе. Или пожарить поганки-грибы. А так я весь к вашим услугам.

Роман встряхнул головой, приподнялся, слегка поклонился, отводя правую руку в сторону.

– Точно! Шут гороховый! – прошипела Лиля, почувствовав, что начала успокаиваться. – Злиться я на тебя долго не могу, ведь полцарства можно отдать за твою улыбку! Все, молчание!

– Нет, так дело не пойдет! Пойми, Перетта сама еще не разобралась в своих чувствах. Ей лестно, что Арлекин из-за нее залез в эту бочку и отказался от земных радостей. Но она еще не понимает, действительно ли он ей нужен, что не мешает ей с ним кокетничать. Когда же он поддается на её чары, она снова с ним холодна. Ведь она узнает, что он притворялся безумцем. Ну, и так далее. Потом и Арлекин отрекается от любви в пользу вина и философии. То есть любовь для них всего лишь попытка к игре, даже не сама игра, попытка игры в куртуазность и возвышенность. А ты играешь как дешёвая проститутка! Или как слишком дорогая Настасья Филипповна!

– Ну, это уже слишком!

Лиля до этого сидела на стуле, единственном стуле в этой небольшой комнате с высокими потолками. Диван был не заправлен, на подоконнике в пепельнице громоздилась куча окурков. И она пыталась внести уют в эту беспримерно запущенную нору одинокого волка! Вот уже неделю она приходит сюда репетировать, Роман объяснил ей, что это комната его одинокого друга, который уехал в отпуск, и здесь будет удобнее. Тем более что он еще не решил, брать её в спектакль или нет. Прослушивание Лиля успешно завалила, а домой ехать не хотелось. Нужно было искать работу, предстоял трудный разговор с теткой на тему, что нужно потерпеть с авансом за жилье. Роман не сказал ей ничего определённого, но ей нравилась роль.

Это так отвлекало от реальности, что она самозабвенно учила текст, хотя репетиции давались ей с трудом. Роман, если ему что-то не нравилось, не говорил об этом прямо, начинал издалека и выдавал свои замечания как бы между прочим, наращивая давление. Колкости сыпались градом, благо две тихие соседки по квартире не обращали внимания на их жаркие перепалки. Так она и моталась каждый день с Гражданки на Лиговку и обратно.

Почему-то она сразу решила, что не будет давать ему поводов для соблазнения, хотя они и поцеловались пару раз в наступающих сумерках. Сердце её лихорадочно застучало, ожидая продолжения, но продолжение последовало в виде стандартного провожания до станции метро, мимо задумчивого Достоевского и синих куполов собора на площади. Легкий воздушный поцелуй, когда она уже стояла на удаляющемся эскалаторе. Где он проводил остаток вечера, ночевал ли дома, была ли у него женщина – она ничего не знала. Он так и остался странным неисследованным объектом. Её злило, что он не проявляет к ней никакого интереса как к женщине. Злило, что нет никакой определённости в жизни. Но с мазохистким рвением она приходила к нему снова и снова, ожидая, что какое-нибудь ружье все равно выстрелит.

Как-то одним тихим светлым вечером репетиция не заладилась. И они пошли гулять по скучно-серым улицам.

– Почему ты до сих пор не женат,