Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1) Страница 33

— "Эту"? — с нажимом спросил Дагбашев, злорадно смеясь. — Молодой медицинский кадр? Вот сам и занимайся ее изгнанием, — великодушно добавил он.

— Но это обязанность прокурора! — запальчиво сказал Субханвердизаде, отодвигая стул в тень, чтобы прокурор не заглядывал в его блудливые глаза. Предположим, эта… эта больна, оазносит среди молодежи венерические заболевания… Если бы следователь Алияр установил бы при помощи Гюлейши наблюдение, то, видимо, можно было бы собрать обличающий материал!'Юридическая наука, если не ошибаюсь, учит, что нельзя дожидаться свершения преступления, а надо предотвращать всяческие преступления. Что-с?

_ Как-то я обедал в чайхане с инструктором "КК" Балдыргановым, — задумчиво сказал Дагбек. — Знаешь Балдырганова? Чистейшей души человек!.. И он мне сказал, что "эта", Сач-лы, за считанные недели завоевала любовь и признательность людей. Она не выдает себя за доктора, как твой грязный холуй Баладжаев, но именно она спасла от верной смерти крестьянина в ауле, она и только она исцелила ошпаренную кипятком дочку Мадата.

— Ну, предположим, что это так, — нехотя согласился Субханвердизаде.

— И еще Балдырганов сказал, что в больнице ходят самые разнообразные слухи! Очень странные иногда… Дескать, для чего девушка с пушистыми косами ходит на квартиру к Гашему, * и обязательно тогда, когда уже стемнеет?

Субханвердизаде деланно засмеялся.

— Днем ей приходится лечить крестьян, приходящих из окрестных деревень. Чего тут странного?

— Конечно, ничего странного нету, но почему-то Заманов, уезжая в горы, сказал Балдырганову, что наш председатель исполкома любит охотиться за девицами.

— Разве я матерый волк?

— Нет, ты кроткий ягненок, — успокоил его Дагбашев. — Поэтому Заманов и велел Балдырганову быть начеку и в случае скандала немедленно телеграфировать наверх.

Субханвердизаде порывисто вскинул голову.

— Баллах, куда же все-таки хотят телеграфировать эти интриганы?

— В Москву.

"Капля сливается с каплей, и возникает полноводное озеро, — подумал Субханвердизаде. — Похоже, что Заманов в конце концов утопит меня в этом озере…"

Он тяжело поднялся, прошагал, покачиваясь, к дверям, выглянул на террасу, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Ему было ясно, что Дагбашев близок к покаянию, вот-вот сбежит и предаст…

— А ты не знаешь, эти подрывные элементы Замановы уже написали в Москву или собираются?

— Откуда мне знать!

— Заткнуть рот Заманову сырой землей, — вынес не подлежащий обжалованию приговор Субханвердизаде и подтвердил его ударом кулака по столу. Подумав с минуту, он добавил: — О тебе в Москву напишут в первую очередь.

Дагбашев отступил на шаг, словно увидел в кустах змею.

— Зачем Заманову писать обо мне в столь высокие инстанции?

— В нашем районе беззакония переходят всяческие границы, и Заманов знает об этом.

— Значит, я выпущу из тюрьмы Абиша и не стану затевать дела против Баладжаева, — заявил Дагбек.

— Едва ли это поможет, — охладил его надежды Субханвер-дизаде. — Грехов столько набралось, что тебя обязательно положат на обе лопатки, и ты, несчастный, в расцвете молодости будешь отдан на волю рока!

— Где же твоя преданность, дружба? — спросил Дагбашев, хотя давно уже знал, что искать эти сокровища в душе Гашема-гаги было бы наивным.

Субханвердизаде сосредоточенно смотрел вдаль.

— Где же сейчас Заманов? — понизив голос, поинтересовался он. — Где он, этот амшара, сын амшары?

— Должно быть, в Чайарасы.. — "Лесной друг" придет сюда?

— Обещался утром заглянуть, — отвернувшись, сказал Дагбашев. — А может, и ночевал в городе.

— Надо ж знать, где ночует Заманов.

— Видимо, в доме "ударника" Ярмамеда. В деревне Чайарасы.

— Вот ты и дай этот адрес Зюльмату!

После этих слов Дагбашев замахал обеими руками:

— Признаюсь, Гашем-гага, не по мне такие дела! Ведь это расстрелом пахнет. Не хочу, нет, нет!

Свирепый Субханвердизаде сильно встряхнул за плечо попятившегося Дагбека:

— Хочешь избегнуть расстрела, так выполняй приказ! Не бойся, у меня припасено десять тысяч рублей, разделим их пополам. Осенью Зюльмат уйдет на тот берег Аракса, а ты уедешь в отпуск и знатно попируешь с веселыми бабешками… Хе-хе! Вообще-то каждого из нас поджидает смерть, — с философским безразличием сказал Субханвердизаде. — Земля, словно голодный волк, глотает всех без разбору, обрекая наши тела на съедение могильным червям. Эх!..

Дагбашев трясущейся рукою выхватил из кармана оставшиеся деньги.

— Я не предполагал, что может так кончиться. Гашем-гага, ради бога, возьми обратно!

— А кто снабжал бандита патронами? А?..

— Я, я снабжал, но ведь убийство Заманова… Гашем, умоляю, — отпусти душу мою, пока не пролилась кровь!

— Ты выполнишь мое поручение, — раздельно, твердо сказал Субханвердизаде. — Допустим — последнее… Но сейчас отказываться уже поздно!

Дагбашев опустил голову, — да, поздно…

Вернувшись от председателя, Баладжаев аккуратно разделся, повесил одежду на вешалку и улегся в кровать.

— Что с тобой? Да перейдут на меня твои недуги! — восклицала перепуганная жена, но он не отвечал, непрерывно стонал, поминутно облизывал запекшиеся губы.

Забыв все обиды, жгучую ревность, Ханум вертелась около кровати, то прикладывала руку к его лбу, то пыталась поставить термометр.

Баладжаев слег неспроста, стонал он не от боли, а от душевных переживаний. Откуда взять двадцать девять тысяч, чтобы вернуть их в кассу и заткнуть этим пасть Субханвердизаде? С невероятной жадностью он захватил множество врачебных должностей и загребал обеими руками зарплату, но ничего не откладывал про черный день, сорил деньгами направо-налево. Беюк-киши преуспевал, ему до сих пор везло, и он, конечно, жил широко — зимою закатывал приятелям баснословные пиры, на которых засиживались допоздна, упивались всласть; поздней весною и летом устраивал пикники на берегу горного ручья, сам свежевал баранов, сам жарил шашлыки, и каждый кусок сочного душистого шашлыка сопровождал тостом в честь незабвенного и любимого Гашема-гаги… А ныне этот самый "любимый" гага отвернулся, грозит судебной расправой, будто никогда и не знался с Баладжаевым. О, конечно, доктор понимал подспудные причины такого коварства!.. Сачлы дала отпор распутнику, а может, и пощечину влепила. Но опозорить и уволить из больницы такую безупречно чистую девушку, прилежную, умную, имеющую специальное медицинское образование, не так-то просто. Значит, нужно сперва ударить по ее начальнику, припугнуть Баладжаева!

После напряженных раздумий Баладжаев пришел к мудрому выводу, что выгоднее всего прикинуться больным и переждать грозу в постели.

Стонал он с утра до ночи так жалобно, так заунывно, что на улице было слышно, а супруге его уже казалось, что Беюк-киши тает день ото дня, словно ледяная глыба под лучами знойного летнего солнца. Ханум насильно разжимала сомкнутые губы Баладжаева и вливала чайной ложечкой куриный бульон в его пересохшее горло. Страх охватывал ее при мысли, что дети осиротеют, а она останется вдовой. В бессилии она ломала руки, взывала к милосердию аллаха.

— Убирайся ко всем свиньям с этим бульоном, — огрызался Беюк-киши и поворачивался к жене спиною, пристально смотрел на шитый шелками хорасанский ковер.

Наконец он велел жене немедленно привести к нему Гюлейшу.

Ханум охотно отправилась на розыски, забыв, что еще так недавно считала ее развратницей, сплетницей и чуть ли не воровкой…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Тель-Аскер сидел перед ящиком коммутатора на выцветшем стуле с протертой спинкой. Когда выпадали клапаны, он брал трубку, отвечал, с привычной ловкостью орудовал телефонными шнурами с металлическими наконечниками.

Позади него стояла пылавшая страстью Гюлейша.

С самого утра она так и кружилась, так и увивалась вокруг юноши. Вскочив с постели в самом отличном настроении, Гюлейша умылась, — на этот раз действительно умылась, а не побрызгалась в тазу, как обычно, — натянула на толстые ноги чулки телесного цвета, надела пеструю юбку, красную узорчатую кашемировую кофту, обулась в красные туфельки на низких каблучках… Долго она прихорашивалась перед зеркалом, насурьмила брови, щеки накрасила так густо, что они превратились в тугие румяные яблоки. И прикрыла кудрявую голову белым шелковым келагаем.

За последнюю неделю Гюлейша повеселела, — в ее светильник подлили масла… Судьба нахальной, мерзкой Сачлы была решена! Вот почему она решила заставить улыбнуться ей ответно в зеркало своего женского счастья и отправилась на телефонную станцию к Тель-Аскеру.

Поболтав с ним о том о сем, посетовав на свою незавидную долю, обругав мужа, который скрылся в неизвестном направлении, оставив ее, Гюлейшу, в слезах, с малыми детьми, она подошла к парню сзади, навалилась на него высокой пышной грудью…