История одного супружества - Эндрю Шон Грир Страница 33

раздеться и стоять там всем вместе, переходя от одного врача к другому. Тех, кого признали годными, послали в маленькую комнату. Там надо было одеться и встать в шеренгу и ждать, когда придет офицер. Я про это слыхал, – сказал он, глядя мне в глаза. – Я слышал, что в какой-то момент в комнату входит офицер и просит произнести клятву и сделать шаг вперед, и ты становишься солдатом.

– Вот так это делается?

Он кивнул. Я подумала, что решать свою судьбу чисто символическим действием – это какой-то Древний Рим. Хотя, наверное, судьба регулярно решается именно таким образом.

– Я не сделал шаг вперед. Все другие – да, они произнесли клятву и вышли из строя. А я нет. В общем, на меня орали целый час, а потом отправили к психиатру. Обошлись очень сурово.

Но он не отступил. Юноши сделаны из странного материала. Ему присвоили категорию 4-Е[5] и выдали повязку на руку. Желтую, конечно же, рассмеялся он.

– И тебя сослали? В лагерь?

– О да.

– Тебя били?

– Нет, – сказал он, унесшись мыслями куда-то далеко. – Им было не надо. Мы сами справлялись.

Я хотела спросить, что он имеет в виду, но увидела, что его острый умный взгляд пропал. Его правая рука машинальным жестом, который он хотел бы сдержать, если бы мог, потянулась и потерла обрубок мизинца, погладила его, как больного ребенка. Это был его «теллс», как говорят в покере. Знак потаенной боли, которая не имела отношения ни к Холланду, ни ко мне и все же могла объяснить, что привело Базза Драмера в эту точку.

Он решил, что в тюрьму не пойдет. Служба воинского учета предлагала отказчику послужить стране другими способами, в том числе корчевать пни в одном из северных штатов, это он и выбрал. Как вы представляете себе лагерь сознательных отказчиков в 1943 году? Может быть, как бродячий цирк шапито: вереница жилых палаток и большой золотой шатер. Слово «лагерь» наводит на мысли о плавании, рисовании, спорте. Большинство американцев так это себе и представляло: толпа трусов и предателей развлекается от души. Но когда Базз приехал туда по грунтовой дороге и вылез из машины, он увидел концентрационный лагерь.

Его основали квакеры, «руководствуясь принципом индивидуального пацифизма», но они, в свою очередь, подчинялись Службе воинского учета, которая неохотно соглашалась на эти лагеря, видя в них исключительно способ держать ненормальных под стражей, чтобы те бесплатно работали, пока идет война. Базз понятия об этом не имел. «Можешь подселиться к квакерам, католикам или кофлинитам», – сказали ему.

Он представлял, что там все будут такие, как он: отщепенцы, пацифисты, изгои. Квакеров он выбрал инстинктивно. Он был воспитан в баптистской вере, а кроме него, там был только один баптист, чернокожий, он играл на виолончели и жил с квакерами. Там были только один чернокожий и один еврей.

Еврей не давал покоя кофлинитам – последователям отца Чарльза Кофлина, радиопроповедника из Детройта, который считал, что Америка не должна воевать против героя двадцатого века – Адольфа Гитлера. Эти отнюдь не были пацифистами. Как им удалось уговорить призывную комиссию? Возможно, какой-нибудь психолог кивнул в ответ на их идеи и поставил в бумагах штамп из необъяснимого сочувствия. И вот они тут, живут при президенте, которого считают членом еврейского заговора. Кофлинитов одинаково презирали и ненавидели и братья во католичестве, и добродеи квакеры.

В общем, еврея надо было держать подальше от кофлинитов, которых, в свою очередь, надо было держать подальше от других католиков, а тех – от квакеров. Чернокожего надо было держать подальше ото всех. В лагере пацифистов. В такие времена мы жили.

– Это была тоскливая и странная жизнь, – сказал Базз.

День начинался с криков ночного сторожа, который гнал всех к рабочим машинам. Работа состояла в корчевании пней на поле, и задачей Базза было обвязывать пень цепью, а другой человек с помощью лебедки его вытаскивал. За весь день удовлетворение приносил только один момент – когда пень выскакивал из земли, словно гнилой зуб, и их глазам открывалась тайная преисподняя, полная червей и палеолитических жуков. Пни рубили на дрова и складывали в длинные поленницы в лесу, где они и гнили всю войну – никто их не использовал. Поле так и осталось нераспаханным. Наверное, такой работой ангелы заставляют заниматься те души, которые неясно, куда отправлять. И они бесконечно ровняют граблями облака.

Мужчины сходили с ума от монотонности, тухлого неба, тухлой овсянки, но в основном от ощущения, что они ничего не значат. Земля горела и дотла сгорала на западе и на востоке, а они никак в этом не участвовали. Некоторые сбегали, некоторые шли в армию и отправлялись на войну или садились на корабль и погибали в океане. Многие, в том числе Базз, искали другой выход. Удивительная вещь, сказал он, – узнать, что человеку важно что-то значить.

Рассказ Базза заглушили дружные вопли: поездка закончилась. Базз смотрел в сторону, скрестив руки на груди. Я хотела что-то ему сказать, но шум пересиливал любые слова, и мы просто стояли и смотрели на них двоих: Уильям смеялся – видны только верхние зубы, а глаз вовсе не видно в тени густых бровей – и обнимал Аннабель (видимо, прижал к себе на резком повороте), а та в истерически-притворном ужасе жалась к нему.

– Прокатитесь с девушкой на поезде в Лимб! – шутливо крикнул зазывала рядом с нами.

– Да, – тихо сказал Базз, – она из тех, кто выходит замуж.

Когда служитель выпускал их через калитку, она споткнулась и ухватилась за Уильяма. Она держалась за его правую руку и хохотала, наконец забыв тревожиться об отце и о будущем. Никто не мог бы пожелать ей зла.

– Посетите Лимб!

* * *

Это случилось