Карусель сансары - Юрий Мори Страница 33

Ноги сами понесли его по городу. Мякиш петлял, сворачивая не туда, упирался в тупики, заборы, закрытые ворота и длинные вереницы домов, казалось, сросшихся друг с другом, стоявших бесконечными стенами, ограждающими Руздаль от неведомого захватчика.

– Только сегодня и только у нас!

– Песни льда, пламени и мазутного дыма!

– Посетите наш театр!

– Стоять!!!

– Славься! Славься! Славься!

Он завернул за угол наконец-то кончившегося дома и влетел в толпу людей: до этого прохожие попадались редко. Вечерний народ волновался, норовил покинуть место действия и в массе своей выглядел несчастным. Цепочка санитаров в розовых очках перекрывала выход, действуя вежливо, но умело: по несколько человек сразу они подталкивали ко входу в странное круглое здание. Обратно уже никто не выходил. Мякиш замешкался, глянул наверх: точно, то самое массивное сооружение, похожее издалека на коробку от торта. С бантиком наверху.

– Ступайте, подданный! – подтолкнули его в спину, и Антон совершенно против своего желания оказался у входа в торт. Шедшие следом запихнули его внутрь.

Вестибюль оказался освещён мутными колбами наподобие огромных керосиновых ламп. Пламя дрожало, поэтому казалось, что людей здесь больше, чем на самом деле. Согнанные насильно посетители в основном помалкивали, только у широко распахнутых дверей в зрительный зал негромко переговаривались явно нетрезвые господа, храбрые от выпитого.

Под потолком что-то щёлкнуло, раздалось шипение, потом чей-то усталый голос сказал:

– Раз… Раз… Проверка связи.

Затем, наверное, с оттяжкой ударил ногтем по микрофону, отчего раздался грохот на весь вестибюль. Мякиш едва не присел от неожиданности.

– Сегодня в нашем театре лекция о вреде половой распущенности. Случайных людей здесь нет, поэтому прошу в зал. Сеанс продлится до утра.

Напоследок усталый зевнул прямо в микрофон. Усиленный стократно полустон, полуветер задрожал в воздухе, навевая не ужас, но какую-то совершенно кладбищенскую тоску.

До утра?! Антон не хотел идти на лекцию. Ему – впервые за весь этот длинный день в незнакомом Руздале – стало не страшно и не противно, а просто скучно. К тому же хотелось домой. Он уже понял, что прорываться обратно через вход бесполезно: санитары в массе своей ребята мощные, закинут обратно, как котёнка, вот и вся недолга. Остальные, «неслучайные» люди тоже прекрасно понимали это, поэтому нехотя, но потянулись в зал.

Мякиш пошёл за ними, но не спешил. Делал вид, что осматривает украшенные бесчисленными выцветшими афишами стены, смотрит на портреты абсолютно незнакомых актёров, линялые пуфики и искусственные пальмы в массивных горшках на полу. Театр как театр, все они отдают нафталиновой ненужностью прошлого.

Затем обнаружил дверь, толкнул, заглянул внутрь. Судя по длинным рядам вешалок, на каждом крючке которых висели массивные овальные номерки – гардеробная. Сейчас-то лето, конечно, она никому не нужна. Или вообще никогда не работает?

– Есть тут кто? Нет? Вот и слава Богу!

Он проскользнул в дверь, не закрывая за собой – в темноте уже по подвалу набегался, а здесь какой-никакой свет из вестибюля. Пошёл вдоль длинного ряда крючков, забираясь всё дальше и дальше. По идее, там, где-то неведомо где, должен обнаружиться второй вход в гардеробную, а там, если черт не шутит, и запасной выход из всей этой затеи.

Пахло пылью, театральными биноклями и тиражом нераспроданных программок.

– Где же выход, где же выход… – приговаривал Мякиш, иногда задевая номерки головой. Они музыкально звенели, будто сработанные из хрусталя.

Из зала, двери в который никто не удосужился закрыть, тем временем нёсся мощный бас, вещающий с той чугунной уверенностью, что отличает от обычных людей крупных чиновников, врачей под старость и таксистов:

– Секс обязан служить целям продолжения рода. Только эту функцию придала ему природа, оснастив для особо ленивых, одновременным получением удовольствия. Но человек не был бы человеком, если бы не поставил всё с ног на голову, раком и боком. Он придумал сношаться бездумно, для удовольствия и с пугающей частотой, сопровождая взрывы похоти иными вредными привычками…

Мякиш зажал пальцами уши и передвигался дальше в сравнительной тишине: неразборчивый бубнёж не в счёт. Ясно, ясно, он уже понял, недорогой и неуважаемый лектор.

Он внезапно понял, что тогда, на кухне, в одеяле и с сигаретой в зубах, он и решил непременно уйти от любимой – людям свойственно ненавидеть тех, кто видел их слишком жалкими. Мужчинам, почему-то, такое присуще вдвойне.

Исправить это невозможно.

– Вот она, родимая! – воскликнул Антон, уткнувшись в дверь. На радостях выдернул пальцы из ушей, жирный бас вновь проник в сознание:

–…даже лемминги, Божья твари, чистые душой, понимают, что безудержное занятие любовью – преступление перед своей сущностью, и совершают массовые самоубийства, бросаясь с гранита набережных вниз, навстречу искупительной гибели!

Дверь открылась на улицу, начисто обрезав лекцию. Мякиш стоял возле театра с его оборотной, непарадной стороны. Более того, он теперь твёрдо знал, куда идти. Ещё не было бы так темно, но тут уж ничего не поделать.

Асфальт под ногами вздрогнул, окошко в небе с незнакомым созвездием посередине метнулось в сторону, теперь оттуда выглядывал долька луны, освещая дорогу домой. Через центр, верно, а вон и подъём на холм, где уже рукой подать до Десимы Павловны. Мякиш подобрался, упругой трусцой стартовал с места, минуя тёмные улицы, посты санитаров в странно мерцающих розовых очках, фонари, вывески, громоздкие памятники на площадях, фонтаны и редких прохожих. Не отпускало ощущение, что город ночью заметно изменился, даже поменял направления улиц, но лично его, Антона, это сейчас не касалось.

Он бежал, преодолевая километры. Луна светила в затылок, помогая не подвернуть ногу на выбоинах в асфальте. Жизнь была если не прекрасна, то хотя бы удовлетворительна.

Мякиш преодолел подъём на холм, остановился, отдуваясь. Что-то заставило его обернуться и посмотреть назад, на город. Небоскрёбы за рекой были ярко освещены, там явно кипела ночная жизнь, а на этом берегу темно и уныло. Он, повинуясь неясному чувству, выдернул из кармана джинсов детские розовые очки, прихваченные из интерната, с трудом нацепил их загнутыми дужками за уши, и вновь глянул вниз.

Центр был давным-давно разрушен: сейчас это видно отчётливо. Огрызки зданий, попавших под ковровую бомбардировку, торчащая повсюду арматура, горы битого кирпича, расколотые и словно откушенные гигантскими зубами бетонные плиты. Ни одного человека, ни малейшего движения, ни дыма, ни пламени, ничего и никого. Вместо дорог – узкие проходы, будто расчищенные движениями великанского пальца в море мусора.

– Вот оно что… – он поднял голову и глянул вдаль, на заречье. Многоэтажки не