Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева Страница 34

не успел на новом месте, поперли, когда вдруг выяснилось,

настучал проворный кто-то, что последний Ленинский

субботник отметил он, отправив два студенческих отряда

месить цемент ударно на объектах своего гаражного

кооператива. И правильно, тому кто чисто работать не умеет,

разве доверишь ответственный участок.)

В общем, без искры, без поэзии жил Жаба, пузырь

початый сосуды расширяющей настойки спирта на дубовых

щепках держал за створкой шкафа полированного в кабинете,

мрачней, угрюмей становился от весны к весне, собака и есть

собака — глаза пустые, желтый клык, а съездил в семьдесят

восьмом на фестиваль всемирный молодежи, и, нате вам,

сюрприз, вернулся, нет, нет, другим не став, таким же в

общем-то животным большеротым, но словно обрести сумев,

там, вдалеке от Родины, утраченный как-будто бы навеки к

жизни интерес.

Те же дискотеки идиотские. Ну, мало ли какие

рекомендации спускают сверху. Всемерно поддержать…

направить… включиться… мобилизовать… И ладно, вызвал

кого надо, вручил что следует, а сам на полигон стрелковый

училища военного командного валить мишени поясные,

палить из калаша. Он, нет же, сам лично кампанию возглавил,

руководил, идею смотра не просто так одобрил, а деньги, и

немалые, сумел пробить, и даже лично посетил мероприятие,

то есть заехал пару раз во время конкурсной недели, а на

закрытие со всеми прибыл — третьими-вторыми и даже в зал, в

фойе, то есть, из спецбуфета пару раз с ухмылкой

благосклонной выходил.

Конечно, понимал, как там, на корабле, в карибских

звездных водах — кофе с молоком, здесь не получится, пусть

даже этот дискжокей шалмана политеховского, курчавенький,

и был похож, да, вылитый Игнасио Кевлар, товарищ

переводчик. Один в один, только глазенки голубые, но в этом,

черт, какой-то даже свой был цимус.

И тоже дискотека ухала. Открытие кубинское

(парилка, но с чухонской сухой баней не сравнить. И так, по

письмам если и постановлениям судить, не одному лишь

Жабе показалось). Короче, музыка играла, свет рожу делал

синей, а рубаху красной, и все свои, все равные, и Игорек

даже ходил в круг общий, переминался там с блестящей

ряхой.

Нормально. Одно хреново, в баре только ром,

папашиного первача не слаще.

— Пойдем, — позвал Игната, — ко мне в каюту. Еще одна

бутылка белой, пшеничной есть в заначке.

Вел выпить, больше ничего.

Разве мог знать, что повторится. Все повторится, как

тогда, в семидесятом, среди снегов и сосен, в топке темной,

душной и железной, его опять возьмут за рукоятку, штырь,

рычаг, единственный покрытый нежным эпителием, а не

коростой носорожьей орган.

Перед отплытием еще часок успели у Игната дома

провести. И все.

С тех пор услышать стоит этот Бони М.

Хач, хач, хач, хач.

И сразу себя видишь шашалычником косматым с

цыпленочком румяным, желтым, тепленьким на вертеле.

— Значит "Икаруса" не надо? — уже шутя, прощался с

Кузнецом Тимоха, — в "Пазик" вполне поместитесь?

— Должны. А вот в Москву, — отважился на дерзость

дискоклуба президент, — пожалуй, лучше на "Икарусе".

— В Москву поедете поездом, как все, — спокойно и по

деловому отозвался ответственный товарищ, — специальный

будет поезд на Олимпиаду.

— Как все! Как все! Специальный поезд! — вопил

Кузнец на кухне. Предубеждению и предрассудкам вопреки,

трудом и честностью, трудом, настойчивостью, прямотой,

чего угодно, чего угодно добиться можно.

— Как все! Как все! — орал и прыгал идиот, и

опрокинув-таки никелированный кофейник, чуть было

спортивные штаны не припаял к разгоряченным ляжкам.

ВАНЯ

Госстрах не просыхал уже вторую неделю. Да, вице

президент дискоклуба "33 и 1/3" Иван Робертович Закс кирял.

Не то чтобы совсем уж безнадежно пузыри пускал из бездны

омута осеннего запоя, нет, скорее спотыкался, плюхался,

плескался на мелководье летнем, но каждый день. Стакан

сирени перед едой и полтора на сон грядущий — пустой

огнетушитель в шкаф.

С похвальным педантизмом соблюдал режим, но

улучшенья состоянья констатировать нельзя было никак.

Настроение Ванино от часа к часу лишь гаже и паскудней

делалось, увы. Ну, а чего, собственно, ожидать, если такие

ужасные несправедливости творятся в мире. Да просто

заговор злодейский, чудовищные происки одних, доверчивая

близорукость и непростительное легковерие других, а силы

убывали, надежды таяли и потому хотелось выть, урчать,

идти, обходы совершать, бороться за здоровый быт, культуру

поведения и общежития, а полномочий, полномочий уже не

было.

Увы.

А всего лишь месяц с небольшим тому назад, в

апреле, как весел был Иван, кудряв, улыбчив, в какие дали без

очков глядел, вокруг него роились люди, искали девушки

знакомства, рассвет скворцов петь под окошко посылал,

суббота росами встречала на стекле сосуда, извлеченного из

холодильника без морозилки "Север".

Цель жизни была у Закса и место в боевом строю, а с

апреля одна лишь видимость, иллюзия, обман.

То есть, в конце марта подготовив устав и утвердив

программу на заседании бюро, Иван спокойно уехал на

свадьбу к брату, отсутствовал неделю ровно, вернулся:

— Ну, как дела, — зашел румяный, синеглазый в

комитет, — согласовали?

— А, да… — замялся как-то странно, неестественно Олег

Васильев, большеголовый, но безгубый юноша, — жидок тут

бегал, переделывал, вчера, по-моему, все подписал.

— Что переделывал?

— Устав, — скривилась щелка, округлились щечки, да

хмыкнуть насморк помешал, — в обкоме объявили, что

президентом русский быть должен обязательно.

— Так он же…

— Понятно, но фамилия-то Кузнецов.

Шмяк.

Было. Закс — президент, Ким — зам по оргвопросам и

Кузнецов — художественный руководитель, по-нашему, по

алфавиту, нормально, честно и, главное, понятно, какой

участок у кого. Иван перед начальством за четкость линии и

верность курса отвечает, Ким с опергруппой отсекает

безбилетников и чужаков, на нем порядок в зале, ну, а Натан

(так, люди утверждают и оснований им не верить нет, зовут

свои Абрама дома) читает заранее одобренные тексты в

микрофон и ленты воспроизведение, а также перемотку

организует. Все четко.

А стало. Товарищ русский (дальше некуда) теперь все

сам, один, большой и важный, а остальных, так, чтобы только

видимость создать в каких-то тухлых вице превратили. Вот,

дескать, коллективность, подстраховка, козлы, и, главное, ведь

убедить хотят, будто все это по распоряженью личному, по

указанию Тимохи. Толика Тимощенко.

А уши-то торчат. Лопухи свешиваются. Сразу видно,

сидите тут под пенопластовыми орденами всего лишь первый

год. Да Толику, если хотите знать, Тимохе, Иван еще

первокурсником приглянулся. Уже тогда он его двинул, уже

тогда такие вещи доверял… Да что там говорить, когда

собрались Ваню в прошлом году за двух семестров косу с

лентами хвостов разнообразных из института выпнуть, разве

не Толя его буквально вытащил, спас, академ придумал,

устроил, организовал?

Василий Александровия Устрялов топил Госстраха. И

сомневаться нечего. Преподаватель старший с теоретической

механики. Ему Иван был должен одних контрольных восемь

или девять. В натуре, спиногрыз. Не то что Толя, тот вел,

конечно, как же, какие-то лабораторные у разработчиков, но

это так, для смеха, для отвода глаз, просто полставки получал.

А Василий Александрович Устрялов, извините, в какую не

заглянешь, зайдешь кабинку по малой мимолетной или

серьезной полуденной нужде в четвертом корпусе, и

колесован он, и четвертован, и на копалке жилистой катается,

будьте любезны. Ну, ей же Богу, падла.

Сам лично ректор Сатаров представлять пришел.

— Кто за? Кто против?

— Единогласно.

— Что ж, поздравляю, ваш новый секретарь, товарищи

комсомольцы, кандидат физ-мат наук.

Рады стараться!

И Ваня пясть искренне несет сухую в общем строю,

примите уж, Василий Александрович, от всей души, от сердца

чистого, теперь Василием нам будете, своим, то есть, кто

прошлое помянет…

Эгэ, угу, оттыкали под стягом алым горнисты,

запевалы, глядит на Ваню кукиш, фига с маслом, руки ж не

подает.

— А, вот ты, — сложилась, наконец, в приветливое "на

ка, выкуси", — оказывается, где сидишь, бездельник.