Том 3. Третья книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин Страница 35

– Хорошо вы говорите, дяденька, да ведь, если взять в розницу, обоими не нахвалишься, что Зинаида Львовна, что Петр Сергеевич.

– Ну вот и выходит, что порознь скучно, а вместе тесно, я их не знаю и говорить не смею: с твоих слов сужу, а не такую бы жену нужно Петру Сергеевичу.

– Уж я сама не знаю, кто тут прав, кто не прав, да и то сказать: не мое это дело; так бы я сказала: барыня у нас как полымя пышет, а барин свечою теплится.

Кузьма Тихонович, походя по комнате, раздумчиво молвил:

– Трудно о чужих делах судить, вот тоже Федор про своего барина говорит…

Верно, что-нибудь экстренно понадобилось Поликсене, что она, низко наклонившись над ворохом лоскутков, стала в них разбираться и не поддержала беседы, и Кузьма Тихоныч молча шагал; так в молчании они и пробыли, пока в передней прозвонил звонок, и Поликсена, словно сорвавшись, побежала отворять двери высокому, рябому гвардейскому солдату. Лицо у него было круглое, и, несмотря на рост и коротко стриженную голову, всякому было бы заметно, что одни и те же у них раскосые глаза и большие неумятые рты. Пока Федор разоблачался, сестра его пошла стучать чашками и конфоркой; чай пили аккуратно и долго, по временам отставляя чашки, вытирая пот и снова за чай принимаясь, и разговор вели чинно о вестях из деревни, о торговле Кузьмы, о полковых новостях, о газетных известиях, и только под конец Поликсена, собравшись с духом, пропищала:

– Что это совсем забыл твой барин нашего Петра Сергеевича? А ведь прежде, говорят, близкие друзья были.

– Этого я не могу знать, куда его высокоблагородие ходит, а что насчет друзей, так у господина Мельникова теперь молодая жена есть, а уж женатый холостому какой товарищ? Это и в писании говорится – отлепится, мол, и прилепится.

– Насчет писания-то, положим, брат, ты путаешь, а что, конечно, у холостого человека одна забота, а у женатого тысяча.

Снова пропищала Поликсена:

– А Андрей Иванович не собираются жениться?

Солдат повел на нее глазом и сказал:

– Не могу знать; у нас не спрашивал. А девиц и дам к нам не ездит.

– Вот-то хорошо! – пропела Поликсена.

– Что же, конечно, не плохо, раз человек себя соблюдает.

– Да, – сказал солдат и стал водить глазами по потолку. – Однако пора и честь знать; спасибо на угощенье.

– Ты приходи, Федя, почаще. Ведь и к тебе-то мне нельзя ходить. Афон – чистый Афон.

– Был Афон, а вышел Агафон, – промолвил солдат и снова заводил глазами по потолку.

Поликсена хихикнула, а Кузьма Тихонович добавил:

– Пустое что-то прибираешь, служба.

– Да, – сказал солдат и стал прощаться, стуча сапогами, а Поликсена села за швейную машинку, и запела на мотив «Трансваль, Трансваль»:

Афон, Афон, страна родная.

– Тоже нашла занятие, какие псалмы петь.

– Вы, дяденька, человек старый и божественный, а я – молода и фантазию имею, мне многое и простить можно.

– Да имей фантазию, сколько угодно, только Афона тут не путай.

– Я не в том расчислении, а я насчет господина Толстого задумавшись: я думаю, трудно ему при такой красоте себя соблюдать.

– Это уж не наша забота. Соблюдает, значит, Бог ему помогает.

– А может быть, он от природы – бесчувственный?

– Все может быть, только мой совет: и господина Толстого тебе к фантазии не приплетать.

– Мысль у меня, как птицы, дяденька:

Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда…

Но Кузьма Тихонович, очевидно, совершенно рассердился и, махнув рукой, стал стелить себе постель на скрипучем сундуке, а Поликсена, хоть и не пела Афона, но все что-то шевелила губами, и когда переходила от стола к машинке и шкапу, то делала это вприпрыжку; зато когда на другой день с утра она шила в узенькой проходной у Мельниковых, она все время тоненьким голосом выводила:

Афон, Афон, страна родная.

– Что это вы поете, душенька? – спросила, проходя, Зинаида Львовна.

Сконфуженная Поликсена сказала:

– Так, вздор, сама выдумала; вчера у нас был брат мой Федя, знаете, который у Андрея Ивановича в денщиках, вот я и выдумала.

– Я не понимаю, что вы говорите; при чем тут Афон?

Улыбаясь, Поликсена залепетала:

– Очень это даже подходит к господину Толстому, вы не знаете, ведь вы их не видали…

– Не видала, – спокойно заметила Зинаида, как-то насторожившись.

– Ах Боже мой! Да как можно их не видать?

– Выходит, что можно; а что?

Поликсена даже вскочила со стула и воскликнула:

– Ангел, просто ангел! – И потом, наклонившись к уху Зинаиды, прошептала: – А между тем себя блюдут.

Снова складка тети Марты набежала и исчезла с чела Зинаиды Львовны, и она, проходя мимо, сказала холодно:

– Смотрите, не обузьте мне в плечах, я не люблю, когда приходится перешивать сорок раз.

Но когда Поликсена Дмитриевна Мальчикова уходила под вечер от господ Мельниковых, чтобы уже дома стучать машинкой, Зинаида Львовна, будто подкарауливая ее в коридоре, спросила небрежно:

– Послушайте, милая, ведь этот, как его… ну поручик… Толстой… он был, кажется, очень дружен с моим мужем? Я что-то вспоминаю.

– Как же, как же, водой не разлить. Я думала, что вам все известно, – оттого так и говорила.

Будто боясь услышать что-нибудь, Зинаида поспешно и как-то виновато заключила:

– Я все думала об Афоне и хочу спросить у мужа.

– Спросите, спросите: им, конечно, все принадлежности известны.

VI

Время приносило мало перемен в жизнь обеих пар, т. е. не то, чтобы ничего не изменялось, но изменялось так определенно, так подсказанно, так по раз принятому направленью, что почти могло сойти за развитие, а не за изменение. Но, вероятно, это развитие зашло уже слишком далеко, что Клавдия Павловна почти не узнала брата, когда тот вошел в ее крошечную, но светлую и опрятную переднюю с половиками.

– Что с тобою, Виталий? – воскликнула г-жа Роммер так громко, что канарейки запрыгали в двух висячих клетках, пугливо попискивал.

– Кажется, ничего особенного; что тебе показалось? – отвечал брат, не снимал пальто.

Войдя в зальце с пианино и тоже с половиками без канареек, но с аквариумом, где меланхолически полоскался одинокий сом, Виталий, криво улыбаясь, молвил:

– А может быть, ты права, Клаша: со мною если не случилось, то готово нечто случиться.

– Что же именно? – спросила Клавдия, поднимая глаза и перестав играть ключами, висевшими у